– А когда с другом его сбежала в ночь перед свадьбой нашею, Кевин свою жизнь мне отдал, чтобы ведуньей лесной стать могла, и приняла я жертву его, у нас у обоих выбора не было. Да только зная о том, что весна ведьмина силу исцеляющую имеет, я друга своего спасти пыталась. Ему всю весну свою отдала. Да только не помогло это. От того, что не полюбила я Кевина, а ведьмина весна только любимого спасти может. Вот и вышло, что напрасно все. И схоронила я свою любовь, доверие к людям, друга и молодость. Все схоронить пришлось, ничего не осталось.

И вроде понятно все объяснила, но смотрел на меня аспид, смотрел, и вдруг сказал:

– Но ты молода и прекрасна, ведунья лесная.

Вдруг поняла, что бесит он меня. Вот просто таки бесит и все.

– Аспид, ты розы видел? – спросила зло.

Кивнул господин Аедан, да подтвердил:

– Видел. Разные. Дарил даже.

Кивнула и я, ответ его принимая, да продолжила:

– Розы те в букетах дарил?

Прищурил аспид глаза змеиные, кивнул неуверенно, видать понять пытался, о чем я, к чему аналогия такая.

– Вот я – как та роза, – поднялась резко, еловые иголки с подола отряхнула. – Срезанная роза.

И аспид умолк.

Я же волосы кое-как пригладила, рукава оправила, на союзника своего поглядела сверху вниз, да и спросила:

– Теперь понял?

Промолчал. А потом возьми да и спроси:

– А если бы не срезали тебя, роза?

Призадумалась я над вопросом, крепко призадумалась, да и ответила очевидное:

– А тогда, аспидушка, была бы я кустом розовым. Цвела бы как и положено, много лет бы цвела, много сезонов. И пусть не каждый цветок мой прекрасен бы был, но были бы их сотни. А так куст мой считай срубили под корень, вот от меня одна роза то срезанная и осталась. А больше ничего. Так понятно тебе?

А ничего не ответил аспид.

Только вдруг руку протянул, меня за запястье схватил, к себе резко притянул, и как только упала я, на ногах от рывка такого не удержавшись, сжал меня аспид в объятиях крепких сжал, с силой к себе прижал, да и прошептал хрипло:

– Мне жаль, Веся. Мне так жаль, что ты столько в своей жизни горя перенесла. И я… понял. Теперь я все понял.

И от слов его затихла я, вырываться перестала, потому что мне тоже было жаль, мне было очень-очень жаль… меня. До слез жаль себя было, да делать нечего – такова жизнь. Так уж сложилось. Так уж вышло. И вот смирилась я с этим давно, а аспид явно нет. В плечо мое лбом уткнулся, едва не воет. Жалко его.

– Ты не печалься так, – попыталась я аспида утешить, – сделанного не воротишь, случившегося не изменишь.

Усмехнулся лишь, а меня все так же держал крепко.

Потом спросил тихо:

– А другие аналогии есть? Окромя куста роз?

– Есть, – я уж смирилась с тем, что обнимает да к себе прижал, устроилась удобнее, и начала аналогии подбирать: – Веточка яблони цветущая, что в руках палач держит, а само дерево уже на земле срубленное лежит. Ммм… веточка персика, в стакане с водой стол украшающая, а там за окном само дерево уж и срубили, и на дрова распилили. Веточ…

– Так, хватит, я понял, – отрезал аспид.

Улыбнулась невольно. По голове погладила, как погладила бы зверя, за утешением ко мне пришедшего, и сказала:

– Отболело уже, аспидушка. Отболело и прошло. Да и сама виновата, кроме себя мне винить больше некого.

– И в чем же ты виновата? – тихо спросил аспид.

А вот на этот вопрос отвечать было больно. Очень больно. Но я все равно ответила.

– От того, что в мага влюбилась. Знала, что нельзя. Знала, что и доверять магу не стоит. Но я влюбилась и сгубила и себя, и друга своего. Все погубила. Моя ошибка. Моя вина. И коли заплатила бы за нее я одна – смирилась бы, а так… Напоминанием о моей глупости, навсегда могила друга верного останется. Навсегда. Кстати, пусти, схожу… давно у него не была.

Не пустил.

Держал крепко, так крепко, что не вздохнуть, а сам задыхался от боли. Не поверила бы, но его дыхание я слышала, и задыхался он. Моей болью задыхался.

– Аспид, аспидушка, ну что ты? – голову его обняла, по затылку мужскому жесткому погладила. – Прошлое то уже, только прошлое. Ну что же ты?

– Ничего, – хрипло ответил, – пройдет. Сейчас пройдет.

Ну, пройдет, так пройдет, значит подождать надобно.

– Да уж, потрепала нас с тобой жизнь, – молвила тихо, по волосам черным пальцами проводя.

– Потрепала, – сдавленно согласился он. – Только меня потрепала за дело, а вот тебя за что, понять не могу.

Пожала плечами безразлично, подумала, да и ответила:

– А и меня за дело, аспидушка. Я же не без греха, кто бил – ударяла в ответ, кто на пути вставал – с тем в схватку бросалась, кто в спину плевал – к тому лицом разворачивалась, спуску никогда не давала.

Голову поднял, в глаза мои взглянул устало, да и молвил:

– И что же в том плохого, Веся?

– А что в этом хорошего? – спросила в ответ.

Рука его щеки коснулась, провела нежно, а в глазах горечь медленно таяла, и в синеве просыпалось что-то другое, что-то странное, что-то волшебное, что-то удивительное… и почему-то знакомое.

– Знаешь, – голос его звучал так, что казалось, он души моей касается, – всегда чувствовал себя лишним в этом мире. Всегда. Всю свою жизнь. А теперь, больше не лишний. Теперь к месту.

Слов я не поняла, все в глаза вглядывалась, что-то родное в них углядев, а что понять не могла. От того и не заметила, миг в который глаза такими близкими стали, а к губам мужские губы прикоснулись. И задохнулась я, осознав, что творится-то тут. Да только возмутиться не успела я – вновь обнял аспид, к себе прижал, да так, что голова моя напротив сердца его, губами к волосам прикоснулся да и сказал тихо:

– Ты для любви создана, Веся. Не для битвы, не для того, чтобы ударом на удар отвечать, не для схваток смертельных, где на кону жизнь твоя, а для любви. И любви в тебе столько, что не на одну весну хватит – на тысячу. Ты же всех любишь, цветок мой сорванный, ты любишь всех. Лес свой любишь, всех кто в лесу твоем живет, тех, кто живет по близости, и даже тех, кому помощь нужна, любишь тоже – мимо беды чужой никогда не пройдешь. А войну оставь мне, мое это дело. Я для войны был рожден, война моя стихия, мне и воевать.

Молчала я, слушала, едва дыша, и все понять хотела – это он про навкару сейчас? Не выдержала, спросила:

– Это из-за навкары речи такие?

Усмехнулся, прижал крепче, выдохнул, волос губами касаясь:

– Угу, навкару имел ввиду.

– Аааа… ну ладно, сам с ней воюй, я не против.

– Как прикажешь, госпожа моя, – только по голосу слышно, что смех едва сдерживает.

Но смех тот странный, горечь в нем слышится, такая невыразимая горечь.

И я объяснить попыталась, сказала негромко:

– Аедан…

Он вздрогнул от имени этого, словно не слово сказала, а хлыстом ударила, и дыхание затаил вновь, а я продолжила:

– Ты не серчай, что в Гиблом яру в бой вступила, тебя не предупредив.

– Я не серчаю, – ответил хрипло, – я в бешенстве.

От груди своей чуть отодвинул, в глаза мои змеиными взглянул, да и произнес страшно, голосом тихим, до костей пробирающим:

– Ты хоть осознаешь, что такое навкара, ведунья ты моя непутевая?

– Осознаю, конечно. И знаю про нее все и ведаю. Да и кто про навкару-то не знает?

Странно поглядел на меня аспид, да и ответил:

– Почитай что все.

– Серьезно? – скептически я на аспида воззрилась. – А ты, Аедан, сам-то знаешь хоть кого-то, кто бы про навкару-то не знал?

Улыбнулся аспид, головой отрицательно покачал, да и ответил:

– Нет, Веся, я таких не знаю. Быть может от того, что среди людей определенной профессии завсегда жил?

– Это какой такой профессии? – вмиг заинтересовалась я.

– Монстроубийственной, – без улыбки ответил аспид.

Жутко звучало это. Вот я не выдержала да и спросила:

– И каково тебе, монстру, среди людей такой профессии жилось-то?

А он в глаза мне глядя, взял да и ответил:

– Плохо, Веся. Мне до встречи с тобой в принципе всегда плохо жилось.

– Ааа, – протянула я, да и отодвинулась от аспида аккуратненько. – Ну, что ж, поговорили мы с тобой, теперича давай, убирай круг алхимический, а то дел у меня невпроворот, да еще и с двумя навкарами разобраться надо.

– Я разберусь, сказал же, – холодно напомнил аспид.

– Ну да, сказал, – я правда уж и забыла об этом, но мы девушки такой народ – о неважном часто забываем, – да только мне бы узнать надобно, откуда это еще две навкары взялись. И я с первой побеседовать не сумела, не ко времени было, а один вопрос у меня точно имеется – где кровь мою взяли те, что по моему следу тварь эту направили.

– Дьявол! – выругался аспид.

– Не-не-не, этих звать не буду, – поднялась я резво на ноги. – Аспидушка, да ты хоть знаешь, кому ведьмы в карты проиграть могут выпивши?

– Кому? – заинтересовался определенно аспид.

– Дьяволам! – и я не ругалась, я правду говорила. – Смерть как не люблю их. Не переношу просто.

***

– Ну-с, раздавай, – басовито-радостно предложил дьявол.

И крикнул дрожащим вовсе не от холода русалкам:

– Хвостатые, вина мне!

Ненавижу дьяволов.

Но навкары молчали. И первая, и вторая, даже погибая, даже погребенные под землю в коконе из кореньев и лиан (даже не ведала, что Ярина у меня такая на убийственные выдумки способная) не сказали ничего. Ни откуда пришли, ни почему обе на мою кровь были нацелены. Аки собаки охотничьи, которым дали кусок тряпки для запаха да и погнали с криком «Найти», правда этим еще и приказали «Убить». Ну да не суть.

– Тасуй, ведьма, тасуй хорошо, для себя стараешься, – дьявол хохотнул довольно.

Еще б ему не радоваться – ведьма вызывала. Самолично пентаграмму рисовала, по земле ползая. И ладно Гыркула с вампирами вежливые, слова не сказали, а вот моровики с волкодлаками напотешались надо мой всласть. Угорали так, что за животы хватались. Но это ничего – я ведьма простая, коли нужон дьявол, значит, будет дьявол и точка.

– Во что играть будем? – спросила, точно зная, что проиграю.

Во все проиграю. Во что ни начну играть, вот во все и проиграю.

– В покер? – снова я, а то этот красный с рогами да копытами лишь скалится нагло, так нагло, что моя воля, я б на него порчу наслала.

Правда не умею, но ради хорошего дела готова научиться.

– В дуру, – нагло ответил дьявол.

– Почему это в дуру? – не поняла я.

Дьявол хмыкнул и выдув еще чарку вина, пояснил:

– В дурака играть смысла нет, если дура здесь есть только одна.

Так, а вот это уже оскорбление. Я молча карты на стол кинула, на стул откинулась, руки на груди сложила да и сообщила внаглую:

– Хм, к слову о дураках… Дьявол, а в курсе ли ты, где находишься?

Изменился в лице рогатый. Огляделся внимательно. И что видел он? Избенку покосившуюся, стол да два стула у стены избенки той, очаг на котором мясо томилось (жрут дьяволы как не в себя, вот и подготовилась), русалок-прислужниц, да лес вокруг древний, нехоженый. А вот чего не видел, так это моровиков, бадзуллов, аук и анчуток, а еще вампиров, волкодлаков, и даже аспида с водей. Последние двое ко мне ближе всех были – один под дуб маскировался, от чего кот Ученый улыбался широко и паскудно не затыкаясь, а второй под кочку. Остальным пришлось кому как скрываться, кого магией прикрыли, кого и ветками да травой, а кого и землицей присыпали – ну не хватило на всех желающих ни магии, ни даже травы с ветками.

– Гхм, – прокашлялся дьявол, да на меня глазками красными взглянул уж вовсе не насмешливо – настороженно, – напомни-ка мне, ведьма, кто ты?

«Сделано, госпожа» – сообщила Ярина.

И вот тогда паскудно улыбнулась уже я.

Просто достал он – пока вызывала, пока умоляла на зов ответить, пока из пентаграммы выбирался неспешно, пока русалок моих да меня словами разными поносил – я молчала. А как не молчать – Ярина хоть и опытнее Леси, а ход из ада все равно вмиг не заделала, повозиться пришлось. А мне, соответственно, молчать пришлось. Такая вот она жизнь, иной раз сидишь и молчишь, потому как терпеть надобно.

– Три вопроса, – не отвечая на вопрос дьявола, который уж и пить перестал – понял, что дело не чисто, – тогда отпущу. А коли не ответишь – то извиняй, но тут дело такое… оголодали у меня кикиморы, совсем оголодали.

Побледнел дьявол. Смотрелось это знатно – сами дьяволы алые, а как бледнеют, струхнув порядком, что редко крайне бывает, лицо белыми пятнами покрываются, а вот глаза те пуще прежнего красный цвет приобретают.

– Так, а кикиморы не едят дьяволов, – резонно дьявол заметил.

Улыбнулась я паскуднее прежнего, да и протянула двусмысленно:

– Лучше бы ели…

И бледнее прежнего дьявол стал. Его понять можно было – черт то, коего кикиморы у себя привечали, умен оказался сверх меры, а потому от конкуренции заблаговременно коварно избавился, растрезвонив всем соратникам, что де у кикимор житья нет, что измотали его силу мужскую. И сбежал бы он, да токмо не уйдешь от них никак – приворожила ведунья местная да так, что никак не отворожить, ибо ведунья не простая, а лесная.

И вот только сейчас дьявол спешно анализировал все что слышал-видел, да в одной фразе вся суть была «оголодали У МЕНЯ кикиморы», и мигом смекнул рогатый, что оговорочка то была по делу.

– Ведунья! – прошипел он разгневанно. – Ты ведунья Заповедного леса! И ты озабоченная размножением!

Ну, если уж честно, то не я, а чаща моя, а в остальном:

– Три вопроса, – водя пальчиком по картам, повторила я.

Пальчик был зеленым, с длинными черным ногтем. Нос мой любимый, самый здоровенный, обзору на карты мешал, так что боялась я, что если не успеет Ярина, то и играть мне придется наощупь, ну а теперь-то уж и переживать не стоило.

– Ведунья!!! – прорычал дьявол. – Много ты о себе возомнила, ведунья!

И вскочив так, что стол мой отлетел, да об стену избенки разбился, а там и по стене хлипкой трещина пошла, разъяренный дьявол к пентаграмме решительно направился. Уверенный такой. Копыта чеканные следы на траве да земле оставляют, хвост змеей рассерженной извивается, по ногам мощным лупит, из носа клубы дыма вырываются.

Подошел дьявол к пентаграмме вызова, да и аккуратненько, боязливенько, осторожненько так ее копытцем потрогал-то. И оно ж не зря – дьяволы многое ведают, и о том, кто конкретно является ведуньей леса Заповедного знают тоже. От того и осторожность такая, ибо в прошлый то раз я, осерчав опосля проигрыша – едва до исподнего не проиграла все, в пентаграмму много чего отправила для дьяволов вовсе не радостного. В общем, с прошлым вызванным дьяволом мы расстались, прямо говоря, плохо. Совсем плохо. Очень плохо. И я не ведаю тот ли это был дьявол или другой, я в их рогатых мордах не радбираюсь, да только именно этот и взревел разъяренно:

– Валкирин!

Ну, раз узнал, так узнал – долой маскировку. И я стянула шляпу, следом маску, нос отдельно снимался, перчатки с рук стянула, маскировку домовому отдала, да и развернувшись к остолбеневшему от бешенства дьяволу, улыбнулась издевательски, ногу на ногу закинула, волосы поправила.

– Ты!!! – дьявол на меня так смотрел, словно на месте убить готов был.

А вот я хоть убей, его не помнила. Ни в лицо, ни в профиль, ни со спины даже. От того и спросила вежливо:

– Слушай, Сграхт, ты что ли?

Сплюнул в гневе дьявол, от плевка его трава занялась – пришлось ближайшей русалке быстро тушить, но на нее дьявол и не глянул даже – ко мне разъяренно направился.

– Ты! – от каждого его шага земля дрожала. – Да я! Да после тебя! Женился!