Глава 3

На стойке отеля Ник подошел к дежурному администратору и, указывая на спутницу, сказал несколько фраз по-английски. Маша не поняла ни слова, но забеспокоилась: администратор смотрел на нее пристально и недоверчиво, хотя и улыбался хорошо отрепетированной белозубой улыбкой.

– Что ты ему сказал? – не выдержала Маша.

– Сказал, что наконец-то ко мне присоединилась подруга, прибытия которой я ждал уже несколько дней. Быстро изобрази на лице счастье воссоединения со своим мужчиной. В смысле, со мной.

– Что?

– Улыбнись, художница! Чем слаще, тем лучше.

Маша покорно растянула губы в улыбку. Ник же снова обнял ее за талию и смачно чмокнул в щеку. Маша явственно услышала запах мыла, пива и пропотевшего за день молодого и здорового мужского тела. Этот запах необъяснимым образом успокаивал, вызывал ощущение комфорта и защищенности. Маша уже испытала это чувство в рыбном ресторане, когда Ник вызвался заслонить ее от местных кабальерос.

Рядом с этим блондинистым парнем Маша чувствовала себя слабее, чем была на самом деле. Или, по крайней мере, хотела бы казаться. Разозлившись на себя, она отстранилась.

– Это еще зачем?

– Продолжай улыбаться, – еле двигая губами, прошептал ей Ник. – Это для убедительности. Ты же не хочешь, чтобы администратор принял тебя за профессионалку сексуального рынка? Багажа-то у тебя с собой нет.

Маша пунцово покраснела. Она никогда не предполагала, что ее могут посчитать проституткой.

– Давай, художница, – настаивал Ник, – ответь мне какой-нибудь интимной лаской, пока он на тебя смотрит.

Отчасти по необходимости, отчасти чтобы еще раз проверить свою реакцию, Маша снова прижалась к Нику, снизу вверх посмотрела в его насмешливое лицо и задохнулась от смущения. Дерзкие серые глаза откровенно смеялись над ней. Усугубляя замешательство, Ник по-хозяйски сдернул с Машиной головы широкополую шляпу и погладил рассыпавшиеся по плечам кудрявые волосы.

Администратор понимающе кивнул Нику. После короткого диалога дежурный что-то предложил, а Ник засмеялся, хитро взглянул на Машу и отрицательно покачал головой. Маша поняла, что разговор шел о ней и чувствовала себя тревожно и глупо. Может, мужчины по косточкам разбирали недостатки ее фигуры? А она им улыбалась!

Когда собеседники наконец-то обменялись двусторонним «грасиас», и ключ от номера с тяжелым металлическим брелоком очутился в руке Ника, Маша нетерпеливо спросила:

– О чем вы говорили?

– Ну, он сказал, что ты – очень красивая, что мне сильно повезло, и он завидует. И еще очень извинялся, что сегодня не сможет поменять мой твин на дабл.

– А что это такое? – не поняла Маша.

– Твин – это номер с двумя отдельными койками, а дабл – с одним большим сексодромом. Как я и предполагал, свободных номеров в отеле нет.

– Слава Богу! – облегченно выдохнула Маша.

– Слава Богу, что нет свободных номеров, и ты останешься в моем? – хитро сощурился Ник.

– Слава Богу, что в разных постелях, а не в одной.

– Слава Богу, что администратор тебя не понимает. Он бы очень удивился, услышав такие слова от моей девушки.

– Но я – не твоя девушка!

– Это – твоя легенда, Маша Хари, – Ник указательным пальцем коснулся кончика Машиного вздернутого носика. – Так что давай ее придерживаться, пока ты живешь в этом отеле. Буквально через пару ночей мы с тобой страшно поссоримся, и ты покинешь безутешного меня навсегда.

Номер Ника представлял собой довольно просторную комнату без излишеств. Напротив входной двери, разделенные тумбочкой, лепились спинками к стене две кровати. Над изголовьем каждой из них висело католическое распятие. Справа за легким тюлевым пологом находился балкон, под которым сыто урчало распаренное за день море. Белая дверь слева вела в ванную. Рядом у стены стоял обшарпанный деревянный стол и пара стульев, на спинках которых висели вещи Ника. В углу приткнулся одежный шкаф.

Ник указал Маше на одну из кроватей:

– Моя у окна, а вторая – твоя. Располагайся.

Несмотря на усталость, Маша испытывала нервное возбуждение, которое нарастало по мере приближения к отелю и сейчас, в номере, достигло пика. Она осталась наедине с Ником и совсем скоро ей предстояло узнать, чего ждать от этого самоуверенного нахала. Он вызывал противоречивые чувства, в которых издерганной переживаниями тяжелого дня Маше трудно было разобраться, а еще труднее справиться с ними. Она была благодарна Нику за то, что он, не задумываясь, пришел на ей помощь. Но были и подозрения, и сомнения. Машу раздражали его постоянные насмешки и глупых шуточки. Но она таяла в его объятиях и не торопилась освободиться… Как это парень поведет себя? Может, захочет воспользоваться удобным случаем и получить плату услугами? А если и захочет, то на чьей стороне будет Машино предательское тело?

Пока Маша мучилась неопределенностью, Ник скинул пропотевшую за день майку цвета хаки и скрылся в ванной. Вскоре оттуда послышался звук льющейся воды и энергичное фырканье. Затем, растираясь полотенцем, он вернулся в комнату. Ник стянул с волос державшую хвост резинку и выпустил на волю волосы, которые рассыпались по плечам светлой пушистой гривой, так похожей на Машину собственную.

Взглянув на Ника, художница внутренне ахнула. Она не могла отвести глаз от тела, любовно выстроганного Создателем, отполированного до лоска и затонированного загаром в цвет бронзы. Как же она сразу не разглядела! Как не заметила этого поразительного сходства! Перед ней стоял Святой Себастьян.

В художественном институте Маша писала курсовую работу по иконографии этого святого. Она собрала огромную коллекцию образов: Мантенья, Ботичелли, Рафаэль, Перуджино, Гвидо Рени, Эль Греко, Тициан, Рибера… Но самой Маше особенно нравился Себастьян Гверчино из коллекции родного Эрмитажа.

На картине связанный юноша стоял у сухого дерева, по контрасту с ним – такой живой, такой совершенный в своей цветущей красоте. Прекрасное тело, сдержанный рельеф мышц без подавляющей маскулинности. Драпировка на бедрах. Лицо святого было обращено к небу с выражением недоумения и укора. Как будто бы тот, кому Себастьян безоглядно верил, обманул его, подставил под разящие римские стрелы. Гверчино пожалел своего героя и пронзил его плоть всего одной-единственной стрелой, из-под которой вытекали три тонкие алые струйки.

И вот сейчас Себастьян, живой и невредимый, растираясь махровым полотенцем, вышел из душа и предстал перед потрясенной Машей. То же прекрасное молодое тело со сдержанным рельефом мышц. Та же целомудренная драпировка бедер. Шорты Ника держались не на талии, а на выступающих тазобедренных костях и, казалось, могли упасть при глубоком выдохе. Только лицо было другим. Ник был повзрослевшим Себастьяном. Как будто бы за несколько веков святой возмужал от ценой телесных мук и душевных разочарований. Прежние ювенальные усики превратились в мужественную щетину, темные волосы поседели, а кожа, светившаяся голубоватой белизной, забронзовела под жгучим мексиканским солнцем.

А, может, Маше все это показалось-привиделось, и Ник не имел ничего общего со святым Себастьяном – любимым образом католиков, художников и геев. Но, так или иначе, восторг узнавания пронзил Машино сердце, как римская стрела – грудь святого мученика.

Казалось, Маша раздвоилась: ее цепкий профессиональный взгляд с беззастенчиво ощупывал обнаженный мужской торс. Зато пугливая девичья природа оцепенела перед могучей властью первобытного инстинкта. Страх слишком явно отразился на Машином лице. И Ник недовольно спросил:

– Все еще боишься меня, художница?

– Н-н-нет. Нет, что ты! Просто сегодня я сама не своя. Такой кошмарный день – сплошные нервы. Я сама не знаю, что со мною происходит… Прости.

– Не боишься, а губы трясутся? Ладно, проехали! Если уж нам предстоит вместе провести какое-то время, давай договоримся о правилах общежития.

– Давай, – тихо отозвалась Маша. – Ты – хозяин, диктуй твои правила.

– Ты не ругаешься на меня за неубранные вещи, за воду на полу в душе, ну и все такое прочее. Кстати, предупреждаю, что ночью я могу храпеть, когда на спине сплю. А утром после завтрака ты уходишь из номера минут на пятнадцать и оставляешь меня одного. Годится? А каковы твои условия?

– Ты не трогаешь меня, – тихо, но решительно произнесла Маша.

– Фак! Дурища упрямая! С чего ты взяла, что я вообще хочу тебя трогать? – взорвался Ник. – Клянусь, я не трону тебя, даже если ты сама на меня запрыгнешь. Я с удовольствием выпер бы тебя из своего номера, художница, если б тебе было куда пойти. А так ночью, в чужой стране да еще в этаком наряде ты реально можешь стать жертвой какого-нибудь местного маньяка.

– Прости, но я должна была это сказать. И, пожалуйста-пожалуйста, не ходи в одних трусах. И в шортах тоже. Надень майку, – женщина в Маше все-таки победила художницу!

Ник помрачнел. Было видно, второе условие показалось ему ограничением личных прав и свобод. Он некоторое время недовольно помолчал, но все-таки согласился.

– Хорошо, надену. А петь в сортире можно?

Маша посмотрела с недоумением. Но вид у Ника был абсолютно серьезным, как будто речь шла о вопросе первейшей жизненной важности. Контраст между мизерностью повода и серьезностью реакции был настольно смешон, что Маша невольно улыбнулась.

– Пой, Ник, конечно, пой.

– Но у меня нет слуха. И пою я ужасно!

– Ничего, я потерплю. Ведь это же твой номер!

– Годится, так и запишем. Ты не хочешь лечь спать пораньше? Сама говоришь, нервы и все такое… Ты сильно устала, художница, ложись, отдыхай!

– А ты?

– А я посижу на балконе, пошарюсь в Интернете. Заодно и погоду на завтра узнаю.

Не дожидаясь, пока Ник выйдет, Маша легла на постель в своем нарядном сарафане и накрылась простыней.

– А снять свое красивое платье ты не хочешь? – удивился Ник. – Не боишься измять?

– Это не платье, это сарафан.

– Ну, сарафан. Какая разница?

– Разница в том, что… Ну, в общем… под сарафан… ничего не надевают. Не могу же я спать голой.

– Голой?! В одном номере с мужчиной?! Какой ужас! – ехидным голосом пропищал Ник. И добавил уже обычным тоном. – Уп-п-с, об этом я как-то не подумал. Погоди, сейчас что-нибудь сообразим. А завтра надо будет пойти на рынок и купить тебе все, что может понадобиться.