– Вот не знаю, что лучше – то ли в косы заплести, то ли в пучок собрать и носить как хвост на затылке. То ли не портить, а отдать мастеру в городе, чтобы сделал шиньон. Как ты считаешь?

– Лучше не портить.

«Не надо было стричь, – добавил я мысленно. – Зачем похоронила меня раньше срока?»

Мать точно услышала.

– Я ощутила, как тебя убили, – сказала она. – Тебя не было в живых, понимаешь? У меня сердце остановилось… – Она осеклась, потому что терпеть не могла жаловаться. – Ладно, я не о том. Ты с Лайной уже разговаривал?

– Нет.

Я постарался не выказать обиды. В поместье Трелони с самой ночи знают, что я вернулся, а Лайна до сих пор не изволила не то что меня навестить – даже слово сказать по ближней связи. Неужели все еще дуется за пощечину, что я дал?

– Поезжай к ней. – Мать вынула из стоящей в углу вазы букет оранжевых лилиан, перевязанный ее собственным золотым локоном. – Подари цветы и помирись.

Я взял тяжелый букет. Яркие лилианы как будто светились каждым изогнутым лепестком.

– А это зачем? – я коснулся локона.

Мать гордо выпрямилась.

– Это – знак, – заявила она, – что я, твоя мать, готова принять в свой дом дочь – твою жену. Так всегда делается.

Я не слышал о таком обычае, и меня взяло сомнение.

– Ты ничего не путаешь?

– Отправляйся, – с непонятным раздражением велела мать. – Не то оглянуться не успеешь, как ее выдадут за другого.

Выйдя из «Адмирала Бенбоу», возле парковочной площадки я наткнулся на Билли Бонса. Старый космолетчик сердито грозил тростью Дракону, который скалил зубы и ворчал, распластавшись под моим скутером. Черный гибкий хвост хлестал по земле.

– Опять ссоришься с Билли? – спросил я кургуара. – Пошел вон.

Дракон задом пополз из-под скутера.

Капитан Бонс повернулся ко мне.

– Этот твой полицейский, – спросил он с хрипами и присвистом, – уже тю-тю?

– Тю-тю, – подтвердил я. – Но с Гарри легко связаться…

– На хрена мне безмозглый Гарри, – перебил Бонс, клокоча горлом. – Мне нужен Данс. К фифе своей собрался? Ну, поезжай, поезжай. – Напоследок погрозив Дракону кулаком, капитан заковылял ко входу в гостиницу.

Кургуар повернулся к нему кормой и поскреб землю задними лапами, выражая космолетчику презрение.

– Невоспитанная тварь, – сказал я и прикусил язык: не принял бы это Бонс на свой счет. Ну так и есть: услышал и что-то забурчал себе под нос.

До чего все стали нервные, пока я отсутствовал…

Поместье Трелони стояло… нет, пожалуй, раскинулось… или еще лучше – громоздилось на берегу Жемчужной лагуны. Красивейшее место было испорчено бездарным архитектором: на обширном участке свели лес, сровняли голубовато-белые дюны и возвели нелепое, кричащее о богатстве своих владельцев сооружение. Как будто собрали по разным планетам несколько дворцов, свалили их в кучу и кое-как скрепили воздушными мостиками и галереями. Разве что парк вокруг интересный: ни одного растения с Энглеланда, только диковинные инопланетные гости. Каприз миссис Трелони, за который бедный (то есть, очень богатый, но порядком затюканный) сквайр расплачивался, кряхтя и сетуя на жизнь.

По широкой дороге я подъезжал к белокаменным воротам. На их высокой арке жил прилипал: не то животное, не то растение, похожее на отвратительный бурый нарост. С той поры, как я видел его в последний раз, прилипал порядком разросся и свесил вниз парочку тонких хвостов – или плетей, если он все-таки растение. Хвосты закручивались штопором и выглядели опасно острыми на концах.

Из-за рощицы огненных деревьев – пышущих жаром, с ослепительно-красными листьями – вынырнул маленький глайдер. Он лихо пролетел под аркой ворот, сбив оба прилипаловых хвоста, и спикировал на дорогу прямо перед моим скутером.

Из глайдера выскочило существо с фигурой человека в охотничьем костюме и с серебристой мордой снежного рысюка. Короткая шерстка поблескивала морозным инеем, чуткий звериный нос трепетал от дыхания. Светлые прямые волосы были прихвачены ремешком, который едва держался на покатом рысючьем лбу.

Я откинул колпак скутера.

– Привет, – сказал человек-рысюк, поправляя ремешок и глядя на меня прозрачными зеленоватыми глазами. – Я твой друг Том Редрут.

– Неужели? – усмехнулся я.

– Точно тебе говорю. – Клыкастая пасть приоткрылась в улыбке. Том Редрут протянул мне обе руки и, когда я протянул навстречу свои, с чувством их пожал. – С возвращением!

Руки у него были молодые и крепкие, голос звонкий, а его настоящего лица я никогда не видел. На людях Том появлялся в масках из биопласта, пугая гостей сквайра кривым клювом драчливой соньки, поражая приятельниц Лайны красотой сказочного принца, или, как сейчас, удивляя чужих мордой хищного зверя. Встречал я Тома редко, другом моим он не был, и вообще непонятно, чем он занимался в поместье Трелони. Я бы сказал, что Редрут – придворный шут.

Он небрежно облокотился о мой скутер.

– Ответь, друг мой Джим: куда путь держишь?

– В поместье, – сообщил я очевидное.

Черный рысючий нос пару раз дернулся, и Том обронил:

– Ты нынче в немилости.

– Что так?

Он вдруг нагнулся, и серебристая морда оказалась у самого моего лица.

– Извини меня, но ты – продажный егерь и пособник убийц, – тихо проговорил Том. – В правительстве готовится закон, что Птицы – национальное достояние Энглеланда, а ты помог сие достояние спереть.

– Ты в это веришь?

– Я-то нет. Но прочие убеждены. Миссис Трелони подогревает страсти. И еще с этими деньгами, которые ты получил… Да, друг мой Джим, угодил ты в переплет.

– А что Лайна?

– С ней сам потолкуешь, – неожиданно сухо отозвался Том. Его глаза остановились на букете, лежавшем на сидении рядом со мной. Том почесал за ухом; прикрытые волосами уши были человеческие. – Послушай, друг Джим, – начал он неуверенно, – оно вроде бы и не мое дело… Но ты едешь к Лайне ссориться или мириться?

– Мириться.

– Тогда выбрось эту дрянь, – он подцепил букет за локон, и тяжелые лилианы повисли головками вниз, сминая лепестки.

– Убери лапы! – Разозлившись, я отнял букет и захлопнул колпак скутера; Том едва успел отдернуть руку.

С трудом, едва не опрокинувшись в канаву, я обогнул перегородивший дорогу глайдер, а человек-рысюк стоял и смотрел мне вслед. Чертов шут, снышь ему в оба глаза! Смеет обзывать дрянью то, что вышло из рук моей матери.

Нелепое сооружение показалось из-за верхушек деревьев и с каждым метром, что проползал мой скутер, надвигалось на меня и возносилось все выше в небо. Башни, шпили, витражи, арки, колонны, скульптуры, лепнина, каменная резьба, позолота, мозаика, литье… и множество всяких штук, которым я и названия не знаю. Вот зачем, к примеру, из глухой стены торчат зеленые палки? А рядом – повисшее в пустоте окно: две рамы со стеклами и розовая занавеска в цветочек.

Я остановил скутер у парадного входа и двинулся вверх по прозрачным, как морская вода, голубым ступеням. Обычно они пели под ногами, а стоящие по бокам фигурки закутанных в пену наяд кланялись пришедшим, но сегодня лестница молчала, и наяды меня игнорировали. У Трелони гостей не ждали – механизм не был включен.

Больше того: я уперся в закрытую дверь. Ее черное зеркало с мрачной насмешкой отразило мое лицо и оранжевый букет. Лицо выглядело коричневым, словно я вымазался в грязи, яркие лилианы потускнели. Можно было поворачивать обратно.

Все же я ткнул кнопку переговорного устройства и попросил доложить о себе мисс Кэролайн. Спустя полминуты дверь отворилась, и я вошел в угнетающий своей роскошью холл.

Через анфиладу комнат мне навстречу размашисто шагала миссис Трелони, а за ней поспевала Лайна. Темные волосы хозяйки поместья были по-домашнему заплетены в толстую косу, которая подпрыгивала у нее на груди и извивалась, как змея; над ухом был пришпилен пучок оранжевых перьев. У Лайны на голове было что-то немыслимое: волосы, которые я так любил, были скручены в дурацкие валики, а концы их торчали султанами и мотались в разные стороны. Будь это одна из ее подружек, я помер бы со смеху. Но маленькая, хрупкая Лайна показалась мне беззащитной и совсем не смешной.

– Джим, мы рады, что ты жив, – раздался надменный голос миссис Трелони. Она остановилась метрах в двух от меня; Лайна испуганно глядела из-за ее плеча. – Ты всегда был желанным гостем в нашем доме, и я с легким сердцем готова была отдать тебе в жены свою дочь. Ты добросовестно выполнял свой долг, и я не знала более ответственного и обязательного человека, чем ты.

От этих похвал и от испуганного лица Лайны у меня похолодело внутри.

– Я не понимаю, – голос миссис Трелони поднялся, отдаваясь где-то наверху металлическим звоном, – что тебя толкнуло на гнусное преступление. Ради жалких двух тысяч…

– Мама! – вскрикнула Лайна.

– …ради тысячи девятисот семидесяти девяти стелларов, – с ядовитой точностью продолжала хозяйка поместья, – ты снюхался с ворами и убийцами и потерял все: свое доброе имя, наше уважение, Лайну, ее приданое, наконец, – миссис Трелони широким жестом обвела стены и потолок с мозаикой и позолотой.

– Мама, – всхлипнула Лайна. – Ты не права…

– За-мол-чи! – отчеканила ее мать. – Вопрос решен. Этот человек не переступит порог нашего дома и не прикоснется к тебе никогда.

Обогнув ее, я встал перед Лайной.

– Я пришел сказать, что люблю тебя и ни в чем не виноват. Возьми, – я протянул ей букет.

Не стой рядом миссис Трелони, я подыскал бы слова получше. Да и эти не успел договорить, а хозяйка поместья завизжала как резаная:

– Что-о?! Как ты смеешь?! – Она выхватила цветы, к которым только-только прикоснулись робкие пальцы Лайны, и сунула стебли мне в лицо.

Я отшатнулся, сдерживаясь. Не драться же с разъяренной миссис. Ее перекосило, букет трясся в руках.

– Ты! – она дергала длинный локон, пытаясь его оторвать. – Нет, ты погляди! – миссис Трелони обернулась к Лайне. – Они смеют тебя упрекать! Его мать, мол, в трауре постриглась, а ты нет! Какова наглость! Владельцы нищей таверны!.. Вон отсюда, – приказала она, внезапно перестав кричать и придав перекошенному лицу выражение холодного достоинства.

– Извини, если что-то не так, – я смотрел в перепуганные глаза своей любимой. – Я не хотел тебя обидеть.

– Вон отсюда, – повторила миссис Трелони, оглядываясь, готовая позвать охрану и вышвырнуть меня силой.

– Ты не виноват, – проговорила Лайна, чуть не плача. Султаны у нее на голове закивали вразнобой.

– Пошел вон! – миссис Трелони с хрустом переломила стебли и швырнула искалеченный букет на пол. – Харди! – завопила она пронзительно. – Эдвардс! Где эти ублюдки? Харди, сюда!

Охрана не торопилась.

– Уходи, – прошептала Лайна; она побледнела, губы стали пепельными. – Уходи скорей.

– Я люблю тебя.

– Уходи.

Миссис Трелони вопила громче потревоженного в гнезде вислоухого ревуна:

– Эдвардс, Харди! Быстро сюда!

Я ушел. Зеркальная дверь захлопнулась, отсекая вопли хозяйки поместья; стало удивительно тихо.

Я сбежал по голубым ступеням. Где мой скутер? Площадка перед дворцом была пуста, лишь стояли по краю красно-бурые кактейсы с колючками длинней моей ладони. От ночного заморозка кактейсы скукожились и стояли сморщенные, будто съели гадость.

Черт с ним, не буду искать. Потом свяжусь с Томом Редрутом, раз уж он назвался моим другом, попрошу найти скутер и пригнать к «Адмиралу Бенбоу». Я зашагал по аллее к воротам. От Смертной грязи домой дошел – от «Жемчужной Лагуны» и подавно доберусь.

Я шел и ничего не видел, кроме дороги под ногами. Глупая, злобная тетка – что я ей сделал? Уж который год я знаком с Лайной; мамаша всегда мне улыбалась. Лицемерка. Лгунья. Видно, всполошилась, когда речь всерьез зашла о свадьбе. Наверняка она же подучила Лайну потребовать у меня дикую Птицу. Правильно рассчитала, что мы поссоримся.

А моя-то мать хороша. Зачем перевязала букет локоном? Как нарочно, чтобы меня обругали и выгнали. А может, с умыслом и перевязала? Чтобы я увидел миссис Трелони во всей красе?

И как теперь быть? У меня больше нет Птиц, нет работы в заповеднике. Есть гостиница, приносящая скромный доход… Что станет делать в ней Лайна? Сидеть администратором вместо Шейлы? Или в горничные пойдет?

Еще у меня есть странная сумма в тысячу девятьсот семьдесят девять стелларов. Надо же, какую свинью мне кто-то подложил… Не бедный, однако, человек.

Краем глаза я засек легкое движение на обочине. И остановился, удивленный. Закрученный штопором хвост прилипала, сшибленный глайдером Тома, с угрюмой методичностью ввинчивался в землю. Я сломал ветку растущей рядом кленовицы и коснулся толстого штопора. Он замер на несколько секунд и снова принялся медленно бурить землю, уходя вглубь.

– Это прилипал-убийца, – раздался за спиной звонкий голос.

Я обернулся. Человек-рысюк сидел в моем скутере, откинув защитный колпак, а скутер парил над дорогой, подплывая ко мне.

– Антигравы заменил, – Том соскочил наземь. – Со своей машины снял; Трелони не хватятся.

– Спасибо, – пробормотал я, растерявшись. – Царский подарок.

Новые антигравы обошлись бы мне почти в стоимость скутера.

Серебристая рысючья морда обратилась к трудолюбиво заглублявшемуся штопору.

– Убийца, – повторил Том. – Вот так свалится с высоты – и пробьет башку. И защитный колпак пробьет, – он хлопнул ладонью по корпусу скутера. – И броню боевого вездехода провинтит.

– Так какого рожна он тут висит?

– Гостей вроде тебя провожает. – Том пнул поворачивающийся штопор; тот замер. – Кабы я их не сшибал, давно бы в чьи-то головы ввинтились.

– Скажи правду: прилипала для дела держат?

– По недомыслию, – буркнул Том. Верхняя губа приподнялась, как у моего кургуара, обнажив белоснежные клыки. – Стерва она! – со злой обидой заявил человек-рысюк. – Тебя впервые расчихвостила, а я знаешь сколько натерпелся? Ты-то сейчас уедешь, а мне туда возвращаться. Глаза б мои на ее богатства не глядели. Думаешь, эту дрянь на деньги сквайра развели? – Том ткнул пальцем в сторону парка; белое пушистое облако у входа присело и дернулось прочь, словно ошпаренное его ненавистью. – Ни хрена. Она владеет серебряными рудниками на Крольчарнике. Оттуда и деньжищи. Отдаст она за тебя Лайну, жди. Девчонка должна удачно выйти замуж и приумножить семейную казну. А ты кто? Безработный сын нищей трактирщицы. А я кто? – Он не стал отвечать на свой вопрос и с остервенением пнул снова начавший трудиться штопор. – Свалить бы отсюда куда подальше. И сквайр о том же мечтает, но с духом не соберется.

Обязанный Тому новыми антигравами, я вежливо слушал его жалобы. Он сменил тему:

– Почему ты не спросишь, отчего я хожу в маске? Меня все спрашивают, один ты ни гу-гу.

– Так ведь не скажешь. – Как бы отделаться от него, не обидев?

– Правильно, – обрадовался Том. – Слушай, друг Джим, я напишу завещание: когда помру, тебе будет разрешено снять с меня маску. Тогда ты поймешь, отчего я их ношу.

– Мне это надо?

– Мне надо, – Том шлепнул себя ладонью по груди. – Меня утешит мысль, что хоть один человек узнает, за что страдал несчастный Том Редрут, вынужденный скрываться под личиной рысюка или кровожадной цапелищи. – Прозрачные зеленоватые глаза подернулись влагой – так остро он вдруг себя пожалел. – Впрочем, ты не доживешь. Тебе, друг Джим, вообще осталось жить недолго.

Кажется, он перестал валять дурака и говорил серьезно.

– С чего ты взял?

Черный рысючий нос затрепетал, словно вынюхивая опасность.

– Тот человек пустил хрон в дело одиннадцать раз. И не поленится сделать это снова, чтоб ты ненароком не вспомнил чего-нибудь ему во вред. Будь осторожен, друг мой Джим. Пока!

Том опять протянул мне обе руки, как при встрече. Крепкое, душевное пожатие – и он стремительно зашагал по аллее к несуразному дворцу миссис Трелони. Тонкий, гибкий, еще не заматеревший; от силы лет на пять старше меня. Кто он, этот «несчастный Том Редрут»? И откуда он знает про хронооружие, о котором Билли Бонс говорил с полицейскими? От сквайра? А тому рассказал капитан Данс? Ну, разве что…