Глава 3
Мао Асада, которой не повезло

…За двухчасовую тренировку девочка не остановилась ни разу. Каждый шаг был либо каким-то элементом, либо заходом на прыжок. Один раз тренер крикнула ей: «Иди сюда!» Девочка подъехала к борту и не останавливаясь стала нарезать круги по небольшому радиусу, на ходу внимательно слушая все замечания. Потом снова заскользила по большой дуге на прыжок. Аксель. Тройной. И тут же заход на следующий тройной аксель – в другую сторону катка.

«Сколько уже прыжков она сделала? 36?» – вполголоса, не поворачивая головы, спросила тренер. Суровый молодой японец с блокнотом в руках – тренер по ОФП – стал быстро-быстро что-то подсчитывать, водя карандашом в своих записях. «Сорок восемь», – продублировала его ответ переводчица.

«Концовку!» – снова крикнула тренер. Последовал каскад из двух тройных – флипа и риттбергера – и какая-то умопомрачительно навороченная дорожка шагов, в конце которой тройные снова посыпались как горох.

На лице спортсменки не было ни усталости, ни недовольства, которое в конце тяжелой тренировки появляется обычно само по себе даже у самых терпеливых. На балкончике катка примостилась небольшая группа зрителей – то ли родителей с детьми, то ли тренеров с учениками. На то, что происходит на льду, они глядели, как порой смотрят выступления в цирке: вроде бы обычный человек выходит на манеж, а делает такое – что не укладывается в голове.

На самом деле это была обычная тренировка. Самой обычной японской девочки – Мао Асады, приехавшей в Москву к тренеру – Татьяне Тарасовой.

* * *

Иногда спортивная судьба словно намеренно сводит в одном пространстве людей, каждый из которых абсолютно самодостаточен и мог бы украсить своим присутствием любую эпоху, единолично царствуя на спортивном троне. Но вместо этого вынужден биться за каждый титул с таким же жестким соперником, как он сам. Триумф одного автоматически становится в этом антураже настоящей трагедией для другого, даже когда итоговый результат разнится в сотые доли балла. Мао Асада и Юна Ким появились на свет в один год с разницей в 20 дней. Сам факт их рождения в сентябре 1990-го переплел судьбы двух будущих фигуристок на два с половиной десятилетия вперед. Причем японке, в силу этого рокового стечения обстоятельств, была уготована наиболее драматичная роль – роль проигравшей.

Интересно, как сложилась бы карьера Асады, доведись ей выступить на Олимпийских играх в Турине? За два месяца до тех Игр юная японка блестяще выступила в финале взрослого Гран-при в Токио – выиграла турнир, опередив на восемь с лишним баллов двукратную чемпионку мира Ирину Слуцкую. Юна Ким в том финале выступала в юниорской категории и тоже выиграла турнир, но на фоне первой взрослой победы Асады ее результат вообще не воспринимался как нечто примечательное – это была рядовая юниорская победа.

А вот Асада чуть было не совершила в фигурном катании революцию. Точнее, могла бы совершить, если бы Международный союз конькобежцев пошел навстречу японской федерации фигурного катания и в виде исключения разрешил 15-летней Асаде поехать на Олимпиаду в Турин. Спортивные функционеры Страны восходящего солнца были абсолютно уверены в том, что талантливая, бесстрашная и амбициозная малышка имеет куда больше шансов принести стране медаль, чем чемпионка мира 2004 года Шизука Аракава.

За три последующих года Асада завоевала серебро и золото на чемпионате мира, стала победительницей престижного чемпионата четырех континентов 2008 года, затем несколько опустилась в табели о рангах, не попав в призеры мирового первенства-2009, но это было связано с серьезным изменением технического арсенала: Мао решила включить в произвольную программу сразу два тройных акселя – самого физически тяжелого из существующих тройных прыжков.

Чем больше впоследствии я размышляла о карьере Асады, дважды имевшей все шансы выиграть олимпийское золото и дважды упустившей их, тем сильнее мне казалось, что причина такого фатального невезения неразрывно связана с ее жгучим желанием собрать воедино все лучшее сразу: не только самую сложную программу, но и самых известных постановщиков и самых лучших тренеров. Мао не хотела ждать. Любая мало-мальски серьезная неудача казалась ей фатальной и требующей незамедлительной смены наставника, а в идеале – и обстановки.

Хотя начиналась ее взрослая карьера почти так же, как у Юны Ким. Примерно тогда же, когда кореянка уехала в Канаду искать счастья в клубе Орсера, Мао перебралась в Калифорнию. В забытый богом, абсолютно оторванный от большой цивилизации горный Лейк-Эрроухед, где уже несколько лет работал бывший советский тренер Рафаэль Арутюнян. Произошло это почти сразу после того, как Асада, уже имея титул чемпионки мира среди юниоров, уступила эту корону Юне Ким на мировом юниорском первенстве-2006 в Любляне. В связи с этим японка впервые решила поменять в своей жизни почти все: страну проживания, климат, тренера и хореографа.

* * *

Экс-советский тренер переживал тогда не самые лучшие времена. К Играм в Турине он готовил одну из самых харизматичных фигуристок мира – американку Мишель Кван, которой фатально не везло на Олимпиадах.

В 1994-м 13-летняя Мишель могла выступить на Играх в Лиллехаммере, но осталась в запасных. На Игры в Нагано фигуристка приехала на правах стопроцентного фаворита: неделей раньше она выиграла чемпионат США, причем ее выступление было признано лучшим за всю мировую историю женского одиночного катания. Но олимпийское золото досталось совсем юной Таре Липински – девочке, которую можно было бы считать однодневкой, но это было не совсем так: за год до тех Игр Тара стала чемпионкой мира, причем выиграла титул как раз в борьбе с Кван.

До Игр-2002 Мишель выиграла еще два чемпионата мира подряд, но в Солт-Лейк-Сити она проиграла снова. Тогда-то она и обратилась к Арутюняну, а параллельно – к Тарасовой. Ради призрачной олимпийской победы Кван была готова работать круглосуточно, но ей было неимоверно сложно: в возрасте, когда большинство ее ровесниц уже заканчивает карьеру, Мишель пришлось учиться многим элементам заново – этого требовала новая система судейства, введенная после Солт-Лейка.

Многомесячное фанатичное самоистязание завершилось предсказуемо – травмой. Проблемы со здоровьем были у американки и раньше. Слишком большие физические нагрузки и постоянные переохлаждения привели к артрозу тазобедренных суставов. Любые мало-мальски действенные рекомендации медиков по возможному лечению натыкались на жесткое неприятие матери Кван («Сначала ты должна родить здоровых детей, а потом можешь сколько угодно принимать сильнодействующие препараты»).

Попытки лечить артроз традиционными китайскими методами иглоукалывания не давали эффекта. Не на такую боль они были рассчитаны. И не на столь истерзанный нагрузками организм.

В Турине заболевание вспыхнуло с новой силой. Сам климат альпийского предгорья часто оказывается для ревматиков чрезмерно опасным. Возможно, Кван имело смысл приехать на Игры еще раньше: временнáя разница в девять часов требует как минимум девятидневной адаптации. В этом случае у Мишель был бы шанс пережить акклиматизацию в режиме умеренных нагрузок, а после этого плавно подвести организм к привычным тренировкам. Она же, наплевав на недомогание, бросилась в Игры как в омут. По ночам просыпалась от невыносимой боли, но изо всех сил запрещала себе даже думать о том, что не сумеет еще раз выйти на олимпийский лед.

Последней каплей стала церемония открытия. Простояв несколько часов на холоде, Мишель окончательно поняла: все кончено. И жизнь окрасилась в черный цвет.

Точно так же жизнь потеряла краски и для Арутюняна.

Когда Рафаэль только начинал работать с Кван, многие подтрунивали над тем, как трепетно наставник относился к ученице, стараясь предугадать каждый ее каприз, – словно боялся не оправдать ожиданий своей новой подопечной. Мне же он после Турина сказал:

– Думаю, тогда было страшно не только мне. Кван – это эпоха, глыба. К тому же Мишель обратилась ко мне на излете своей карьеры, когда всем было очевидно, что она – уже нисходящая звезда. Она и сама прекрасно это понимала, но я, как тренер, не имел ни малейшего права дать ей хоть в чем-то почувствовать, что смотрю на нее как на человека, чье время уходит. Мы никогда в жизни не говорили об этом, но до сих пор у меня сохранилось чувство, что Мишель была благодарна мне уже за то, что эту ношу я столько времени нес вместе с ней.

В 2006-м ей ведь сразу после зимних Олимпийских игр сделали операцию, – продолжал тренер. – Мишель не могла ни сидеть нормально, ни ходить, когда вернулась из Турина в Америку, – до такой степени было больно. Я и сам пережил сильный шок. Когда мы только начали вместе работать, Кван не раз жаловалась, что кости таза у нее «шевелятся внутри». Я был склонен списывать все это на мнительность: никак не мог понять, как такое вообще может быть. Но при обследовании в клинике выяснилось, что правое крыло тазовой кости отслоилось от крестца, причем довольно давно. Так что Кван с этим мучилась все два года до Игр в Турине. И молчала.

Наши занятия перед той Олимпиадой порой выглядели так: Мишель приходила на тренировку и начинала наматывать круги по льду. Я смотрел только на выражение ее лица. Если она, проезжая мимо меня, едва заметно качала головой из стороны в сторону, я понимал, что тренировки не будет. Что бедро болит у нее до такой степени, что нет никаких сил терпеть. Когда случались совсем уж сильные обострения, Мишель ездила в Лос-Анджелес к китайскому врачу-мануальщику и он каким-то образом вставлял кости на место. Последствия этой травмы сильно усугубило и то, что незадолго до Игр Кван открыла в Лос-Анджелесе свой каток и, по соображениям бизнеса, должна была тренироваться именно там – на гораздо более жестком льду, чем привыкла в Лейк-Эрроухеде. От постоянных жестких приземлений тазобедренный сустав пострадал еще сильнее. Я видел это, нервничал, злился. Но что я мог поделать? И как я мог ее в этой ситуации бросить?