А зубы-резцы, если присмотреться, были у него неровные. И… длиннее чем обычно?

Моргнула недоумённо. Снова вгляделась. Точнее, попыталась рассмотреть его зубы получше, но воин уже спрятал их и улыбку. Развернулся спиною ко мне – и мне поплохело от вида глубокой раны в разорванной дыре видневшейся. Поддел меч в ножнах босой ногой – тот взлетел высоко – и он подхватил оружие за ножны, когда стало падать, не напрягаясь.

– Рану перевязать надобно! – подскочила я взволнованно, бросаясь за ним.

– А! – отмахнулся мужчина сердито. – Солнце высушит, кровь запечётся. Заживёт.

Я на правой его руке, со спины, заметила большой шрам. Толстый, но почти под цвет кожи, видимо, полученный в детстве. Только, вглядевшись, на несколько мгновений застыла от ужаса. Шрам шёл в несколько полос, как следы от когтей, которыми хищник полоснул его по руке. Вот только… разве бывают хищники, у которых по семь когтей на лапах?!

Но потом моё сердце захватила жалость. Он, конечно, храбрится и держится потрясающе спокойно, даже с жуткой такою раной, но ведь каждая капля крови драгоценная для тела!

– Дай я рану перевяжу! – бросилась за ним.

Грудь, живот и горло драло, будто я осколков наглоталась. Но отпускать его так было страшно. Тем более, что мужчина спас мне жизнь. Мог бы и не лезть в воду, да с такою раной, ради девчонки из варны ниже его. Но он всё-таки кинулся меня спасать. Помог избавиться от воды, которой наглоталась.

Добежала до него с трудом, задыхаясь. Чужеземец быстро шёл, и не думая остановиться, а ноги у него были длинные. Но всё-таки добежала. Догнала. Метнулась вперёд и, тяжело дыша, преградила ему путь.

Он скривился, будто опять что-то ужасное совершила. Да, я наглая! Слишком наглая, тем более, для девчонки из вайшья. Но нельзя же его раненного отпускать!

– Что ещё скажешь? – спросил мужчина с ухмылкой.

– Вы…

Он протянул руку свободную, правую, и легонько сжал мой подбородок. Ох, чужой мужчина ко мне прикоснулся! Снова!

– Нет уж, – проворчал, а я застыла от ужаса, – раз уж отбросили раз формальности, то и дальше давай без них. Если я кому-то позволил говорить со мной по-приятельски, то того же и придержусь впредь, – снова то ли оскалился, то ли ухмыльнулся. – Если в спину мне метить не будешь. Тогда на кусочки порежу, тонкими нитями! Ясно тебе?!

Едва слышно выдохнула:

– Д-да!

Он мгновение, страшное мгновение, вглядывался мне в глаза, нависая надо мной. Потом уже невозмутимо сказал:

– В общем, не вынуждай меня нарушать мои принципы.

Сказала ещё тише:

– Х-хорошо.

Воин спросил чуть погодя, не дождавшись других моих слов:

– Вот только чем мне рану перевязать? У меня-то и ткани нету при себе, – ухмыльнулся. – Разве что мне моё дхоти размотать. А потом оторвать кусок от него.

– Н-нет! – испуганно всплеснула руками я.

Увидеть голого мужчину, да ещё и не мужа своего, это же позор какой!

А кшатрий насмешливо оглядел меня с головы до ног:

– Так что разве что от твоего наряда оторвать кусок. От подола твоей юбки или дупатты.

Ох, и верно. Кроме как его штанов, да моей одежды, ткани у нас при себе нет. Как же ж не догадалась?! Но что же делать?

Он, посерьёзнев, спросил вдруг мягко:

– Ты точно этого хочешь, девочка? Оторвать для меня кусок твоей ленги? Или попортить твою нарядную дупатту?

– Но я предложила ва… – он сердито на меня взглянул – и поспешно исправилась: – Тебе.

– Упрямая, значит, – но на этот раз кшатрий почему-то обрадовался.

И обошёл кругом меня, оглядывая пристально со всех сторон, будто видел первый раз. Будто приценивался. Он… он хочет меня украсть? В рабство продать?! Или… забрать в свой гарем?! Он… у него по краю ткани от дхоти золотыми нитками вышита полоса. И золотые украшения, хотя и странные. И… и камни у него на рукояти и на ножнах загнутого меча. Ох, и камни драгоценные.

– Что, хочешь стать женщиной богатого мужчины? – мой спаситель насмешливо сощурился, заметив, что я заметила уже и камни драгоценные на его оружии.

– Нет! – головой сердито мотнула.

– А почему нет? – он уже растерялся.

– Зачем кшатрию брать в жёны девочку из варны земледельцев?

– А некоторые берут. Если девушка сословием ниже, то вроде можно её брать себе, – мужчина задумчиво потёр подбородок, стирая кровь подсохшую.

Его и, кажется, и из моей щеки. И как-то растерянно посмотрел на кровь на своих пальцах, большом и указательном. И как-то снова сердито на меня уже посмотрел.

Тихо сказала:

– Я не смею о том мечтать.

– Это удивительно! – фыркнул чужеземец. – Некоторые вполне себе мечтают.

Торопливо добавила:

– Я покорна моей судьбе! Раз уж я родилась у земледельцев, значит, заслужила.

– Ты… – он сердито нахмурился. – Покорной будешь… твоей судьбе?

– Вы… ты как будто говоришь загадками. Я тебя не очень понимаю.

– А я сейчас и не хочу объяснять! – рявкнул воин на меня.

И невольно отскочила, напугано.

– К-как хочешь. Не хочешь – и не объясняй.

Воин проворчал:

– О, я много чего не хочу! Но, кажется, придётся.

Мы какое-то время смотрели пристально друг на друга. Он – сердито, я – напугано.

Потом чужеземец и мой спаситель серьёзно спросил:

– Так что же делать будем? С моею раной?

Ох, рана! Жестокосердная я женщина! Совсем о тяжёлой ране его забыла!

Но у меня только длинная юбка и дупатта. Рваная. Или обнажить ноги выше позволенного. Или открыть грудь в чхоли, обнажить живот и плечо. И так, и эдак срам выходит. Но рана у него серьёзная. И много крови потерял. Но дупатта уже испорченная.

Я подняла край шали и посмотрела на неё, прощаясь. На первую мою шаль дорогую, такую красивую. Родители меня убьют. Или побьют. Но я уже обещала позаботиться о нём. Тем более, что он раненный спас меня.

Медленно развернула дупатту. Сняла с себя. И протянула ему, как-то странно смотревшему на меня.

– Ты передо мною разделась, будто я твой муж, – растерянно выдохнул мужчина.

Робко сказала:

– Я только хочу тебе помочь. Не смею думать ни о чём другом.

Он вдруг руку свободную завёл за мою спину и резко рванул меня к себе, прижимая к своему телу. Но… почему-то в этот жаркий день тело его не горячее было. А будто бы слегка даже прохладное. Тело… мужское… мускулистое. Впервые меня так прижимал какой-то мужчина к себе. И не отец. Ой!

– Как имя твоё? – спросил воин вдруг хрипло.

Тихо призналась:

– Кизи.

– «Сияющая», значит… – медленно произнёс он, будто смакуя моё имя на вкус.

Потом вдруг сказал, твёрдо смотря на меня:

– Дождись меня, Кизи! Ты будешь только моей женщиной. Моею старшей женой, – криво усмехнулся. – Но вот то, что ты будешь единственною моею женщиной и единственной моею женой, я тебе не обещаю. Поняла?

Едва слышно выдохнула:

– П-поняла.

Его тело вплотную к моему пугало. И его странный взгляд. И пламя, которое мне примерещилось вдруг внутри его глаз. Испуганно зажмурилась. А он… он вдруг осторожно поцеловал меня в лоб. Испуганно глаза распахнула. А дерзкий незнакомец, улыбнувшись, серьёзно добавил:

– Вот и договорились. А я – Ванада, сын Суманы и Шандара. Жди меня.

Мужчина выпустил меня – и отскочила. Но он нахмурился, так что приблизилась к нему на шаг, нет, на два. Кажется, его лучше не злить.

Ванада длинными ногтями отщипнул золотую подвеску из одной серьги, мне протянул.

– Кольца-подвески хватит на новую дупатту. А украшение оставь на память обо мне, – улыбнулся, на сей раз по-доброму. – Но я всё равно тебя найду. Ты теперь моя женщина.

Подобрала мою шаль, которую выронила, когда он меня схватил. Он снял безрукавку, чуть поморщившись, видимо, отдирая с присохшей кровью от раны. И я, робко подойдя, осторожно обвязала его рану, так, чтобы мягкая ткань без вышивки касалась раны. Хотела ещё сбегать, воды принести и рану промыть, но Ванада перехватил меня за запястье, правда, осторожно, не причиняя боли. И я послушалась. Только перевязала.

А после он ушёл. Не сказал, когда вернётся. Не сказал, куда. И даже не знаю, так ли серьёзно сказал, будто выбрал меня своею женою. Старшей. Он… ещё не женат? Но, впрочем, незнакомец, может, только подшутил надо мною. Зачем ему я? Он – кшатрий. И, судя по золотой вышивке, из знатных воинов происходит.

Мать его Сумана, а отец Шандар. Сумана – «добродушная». Шандар – «гордый». А самого зовут Ванада, «дарующий дождь». Но я о таких не слыхала.

Подобрала его подарок и спрятала за пояс юбки, изнутри прицепив. Домой пошла. Без кувшина и без дупатты. Шла и боялась, что родители меня заругают. И, наверное, бить будут. Наверное, отцу сложно далась покупка этой шали, да ещё и с серебряными нитями в вышивке.

А ещё горло саднило. И грудь внутри. То, что воды наглоталась, принесло свои последствия. А знакомство с тем чужеземцем свои последствия принесёт?

У деревни меня отец с матерью встречал. А сестрёнка робко пряталась за соседями. Мрачными какими-то и сердитыми. Спереди стояли взрослые мужчины, а жёны и дочери, матери держались позади. Мальчишки сбоку. И как-то странно на меня глазели.

– Ты где оставила дупатту? – спросил отец мой, нахмурившись, руку левую за спину отводя.

Да, кстати, все мужчины руки за спиной держали, будто что-то прятали.

Как будто рассказал им кто-то! Ох, а ведь могли и подсмотреть! Ведь не я одна за водой на реку хожу.

И потому честно всё рассказала. И что раненного нашла. И что он воды попросил. И что я едва не утонула. И что он меня спас, дерзко вдруг к себе прижал. И что имя своё назвал. И обещал вернуться за мной. Сказал, что я стану его женой.

Но мужчины переглядывались растерянно. И с ужасом поняла, что такого воина они не знают. Ни в ближайших деревнях, ни в ближайшем и дальнем городе. И имя его и его родителей никогда не слышала. А женщины шептались:

– Бесстыдница! Сняла перед мужчиной свою дупатту!

А старая женщина прошипела:

– Да лучше бы ты там утонула!

Отец тяжело вздохнул. И сказал:

– И лучше бы ты вообще не возвращалась.

– Н-но… – голос мой задрожал.

– Ты сняла перед чужим мужчиной свою дупатту! – заорал он на меня, а лицо его, такое родное и доброе прежде, исказилось от ярости. – Ты оголила при чужом мужчине своё чхоли и руки, плечи! Да как ты только могла?!

И руку из-за спины достал. Камень был в его руке. И он вдруг сказал, с ненавистью глядя мне в глаза:

– Мне не нужна такая дочь!

И первым бросил в меня камень.

Закричала отчаянно моя мать, но женщины, что стояли вокруг неё, вцепились в её руки, в её дупатту, в её косу и юбку и не пустили ко мне.

И мужчины остальные достали руки из-за спины. И у всех были камни.

И мальчишки, хохоча – им всё казалось забавой, самым младшим, старшие-то, мрачно насупившись, тихо стояли поодаль – кинулись разбирать груду камней, которая оказалась спрятанной за их ногами.

И камни полетели в меня. Один больно ударил в левый глаз – и я вскрикнула, падая, заслоняя лицо руками. И камень больно ударил меня по голове.

Плача, ко мне кинулась сестра. Заслонила меня собою. Три камня получила по ногам и по голове. Упала. Но тотчас встала, заслоняя меня своим худым телом, раскинув руки в стороны, тонкие руки. Я схватила её и что есть силы отшвырнула в сторону. О, только бы не тронули её! Пусть лучше убьют меня!

– Она не виновата! – отчаянно мать кричала. – Это всё тот мужчина! Он… – тут злые соседки заткнули ей рот. Она кусала руку, закрывавшую ей рот, плакала, вырывалась, но её не пускали.

Несколько камней ударили меня в плечи, в грудь, сбили с ног. Робко дёрнулась, закрывая юбкой ноги. Хотя бы так. Хотя бы так умереть. Не открывая своих колен чужим. Взглядам чужих. Здесь все были мне чужие. А я и не знала.

Больно было от ударов. А камней они много запасли. Но ещё больнее сердцу было.

Даже отец… даже мой отец… за что?.. Почему женщине так много не позволено? Почему с женщины спрашивают так строго?