Уныло втянул голову в плечи, тяжело вздохнул и медленно опустился на холодную землю. Такэру довольно осклабился: ему нравилось надо мной издеваться и наблюдать, как это делают другие. Брат никак не мог простить, что сам делает основную часть моей работы, а почётное место старшего сына и будущего наследника остаётся за мной. И даже при том, что наследовать-то в общем-то было нечего.

Такэру ушёл в дом, я свернулся у стенки калачиком, подложил руку под голову. Потом поднял взгляд к небу. И впервые увидел звёзды. Много звёзд… они рассыпались по чёрному бездонному небу, как искры от очага сыплются в темноте комнаты. Всё-таки, это очень счастливый день. Даже если чудо исчезнет до утра – и мне не удастся посмотреть на рассвет.

Мой добрый отец, чтобы меня утешить, принялся сам рассказывать историю. Поскольку стены в доме были тонкими, да и он или Аса-тян нарочно слегка раздвинули сёдзи – мне был хорошо слышен голос рассказчика, резкий, громкий и такой родной. Значит, праздник продолжается.

– … Бились эти воины долго-долго, но были они молоды и сильны, так что ни один не мог одержать верх, – голос отца стал каким-то мечтательным. – Так и дрались самураи, пока оба не попадали без сознания от усталости и ран. Их нашёл кто-то из жителей ближайшей деревни, промышлявшей рыболовством. Отнесли воинов в дома, где семьи были поменьше, раны перевязали. Так они и пробыли там, пока не пришли в себя, не окрепли. А как окрепли, да вышли на улицу, так прошлись по деревне и нос к носу столкнулись друг с другом. Не понравилось им такое соседство. И решили Сусуму да Мамору продолжить свой бой, когда полностью окрепнут. И настал тот день. Они поблагодарили крестьян за заботу, оставили им деньги, что имели. Да немного было у них денег: ронины не богаты. И отошли они далеко-далеко от деревни, вынули свои мечи и опять сражались, долго-долго. Метались быстрее ветра, опускали мечи так сильно, как тигр опускает когтистые лапы…

Почему-то папа обожал рассказывать о самураях. Он знал о них бесчисленное множество историй. Кажется, и об их обычаях ему было известно всё. Наверное, из него вышел бы отличный воин, да только ему не повезло родиться в семье обедневших торговцев. А потом его родители не одобрили выбранную им невесту – маму – и молодым влюблённым пришлось сбежать далеко-далеко. Потому-то у нас и родственников в этой местности не было, только наша маленькая семья.

– …Услышав крики и плач, почуяв запах дыма, остановились воины, прислушались, принюхались. «Это в стороне деревни Чиисайрёо! – взволнованно произнёс Сусуму. – Негоже бросать этих добрых людей в беде, так что давай продолжим наш поединок позже». И считал Мамору точно так же. Вложили ронины мечи в ножны – и понеслись быстрее ветра на помощь. Да только не успели воины никого спасти: к их появлению всех жителей деревни зарезали воины заезжего господина. Да все дома уже подожгли. Отчаяние застлало глаза воинов, глубокое чувство вины захлестнуло их: пока они выясняли, кто сильней и ловчей, их спасители умерли, – голос отца задрожал.

И тихо шмыгнула носом добросердечная Асахикари. Да и мне стало грустно, как представил, каково пришлось смелым воинам смотреть на трупы приютивших их крестьян.

– С яростными криками бросились Мамору и Сусуму на убийц! – голос отца стал жёстче, словно он подобрался, напрягся, как натянутая луковая тетива. – Врезались в их строй, неся смерть и боль! Но было их только двое, а со вздорным господином пришли в это несчастное место сотни две воинов-слуг!

– И ронины погибли? – грустно спросила Аса-тян.

– Или они всех победили? – с надеждой произнёс Такэру, которого, видать, сильно захватила эта история.

Отец молчал слишком долго, уже мама ворчливо потребовала объяснения.

– Они врезались в их ряды, неся смерть и боль! – тихо повторил хозяин дома, каким-то странным, как будто треснувшим голосом. – И три десятка жестоких воинов, погубивших крестьян из-за какой-то нелепости, пали с раскроенными телами. Да только опомнились самураи, ринулись на Сусуму и Мамору… – и голос отца вдруг задрожал. – И было нападавших больше, намного больше и не просто для виду держал их жестокий господин.

– И они погибли? – отчаянно уточнила моя младшая сестрёнка, всхлипнула.

– Не перебивай! – возмутилась вторая сестра.

– Они бы погибли… – сказал рассказчик устало и грустно, так, словно сам был одним из них, и невидимое чудо спасло его самого. – Да только злость крепко завладела сердцем Сусуму: сначала стали красными его глаза, потом на голове у него появились рога, а кожа его побелела как снег – и он превратился в они…

– Так ведь демоны выглядят иначе! – не удержался Такэру. – Они большие, красные или синие и рог у них один. И…

На сей раз ойкнул сам брат. И шипели на него уже три женских голоса.

– И врезался преобразившийся Сусуму в воинов злого господина. Только раз одному из противников удалось дотянуться до него мечом – и распалась причёска самурая-демона, чёрной тучей высыпались из неё его волосы, полезли демону в глаза, да только звериное чутье вело его, направляло его рукой с выросшими когтями. И поплатился за тот удар воин сразу же, головой. А из глаз Сусуму сыпались искры, пламя объяло его катану. Не успел опомниться Мамору, как все убийцы крестьян уже валялись мёртвыми. Одного только трупа не нашли: сбежал тот трусливый господин. Поклонился демон горящей деревне и ушёл. Сказал, что рано или поздно доберётся до того господина – и смерть найденного будет ужасной. Всё-таки, в нём осталось что-то от человека и самурая… – голос отца погрустнел. – А Мамору и поныне помнит о нём и жалеет, что с ним толком не сразился, – голос рассказчика потеплел. – Сусуму был славным воином: он свою душу, своё сердце, жизнь свою променял на демонические силу и обличье, только чтобы отомстить за смерть тех добрых и беззащитных людей! Да… Мамору очень хотел бы ещё раз встретиться с ним.

Надолго воцарилась восхищённая тишина. Нарушил её Такэру:

– Папа, это самая лучшая из всех твоих историй! Ты её так рассказывал, как никогда прежде не рассказывал!

– Просто она меня больше остальных тронула и потрясла, – тихо произнёс отец.

Родители, сёстры и младший брат ещё долго шептались, обсуждая сегодняшнюю историю. Даже мать обижалась, что никогда прежде не слышала её от мужа. А я лежал на спине, разглядывал звёзды и мечтал встретиться с Сусуму и сказать, что восхищён им.

И вот уже в доме все смолкли, начали засыпать, как из-за деревни послышались испуганные вопли. В тусклом свете луны замельтешили тёмные силуэты разбегающихся по домам крестьян. Они спотыкались, натыкались на что-то, ругались, орали и ползли, ползли к своим жилищам, словно хрупкие стены тех могли укрыть их от любой напасти. Видимо, заезжий рассказчик и в самом деле был очень хорош.

Не утерпев, я поднялся, прокрался через деревню, поближе к месту, где собрались люди. Там уже все свечи погасли. И что-то большое, белое осторожно волокло по земле большой мешок с собранным рисом. Чудище пришло послушать кайдан? И сцапало брошенный рис? Но разве чудища рисом питаются?

Отступил назад, зашуршав попавшейся под ноги травой. Большое мохнатое, белое существо ростом с дом остановилось, обернулось ко мне. И взглянули на меня два огромных красных глаза, светящихся в темноте. Они, кстати, осветили и широкую вытянутую морду, длинные острые клыки, обнажённые в усмешке. Я ойкнул, у меня подкосились ноги. Чудище размахнулось завязанным мешком и запустило его в меня. С трудом успел перекатиться в сторону. Когда вскочил, оно уже оказалось около меня, закрыло мне рот пушистой лапой с длинными когтями. И потащило в лес, зажав в подмышке другой лапы. А в зубах тащило мешок с рисом, на закуску.

Долго несло меня неведомое существо. Я уже успел помолиться всем богам, которых знал, да и с семьёй мысленно попрощался. Обнаружил, что в этот миг я даже Такэру люблю. И вырываться пробовал, да уж очень ослаб за голодный день. И с рождения особой силой не отличался. Может, то кара от богов, которых вчера страшно оскорбил, вслух усомнившись в их существовании?

Наконец чудище остановилось, осторожно опустило меня на землю. Поставило рядом мешок. И обернулось барсуком.

– Ты, я так думаю, голоден, дружище? – насмешливо поинтересовался Акутоо. – Я предлагаю тебе поужинать вместе со мной.

Оправившись от потрясения, осторожно спросил:

– А ты надул ещё несколько десятков человек?

– Так ведь они сами согласились мои кайданы послушать, – фыркнул обманщик. – Сами рис принесли.

– А ты под конец обернулся чудищем – и они разбежались. Ты это с самого начала задумал!

– Чудищем быть не обязательно, достаточно просто иметь мозги! – заявил зверь самодовольно.

Ворчу:

– Раз ты такой умный, обернулся бы во что-то большое и сильное, когда в яму попал!

Он смутился:

– Я бы с радостью, да только под ямой талисман закопали, а над ковриками, которыми её изнутри обложили, читал молитву добродетельный буддийский монах. Так что, попав в ловушку, свой дар потерял.

Фыркаю:

– Наверное, ты когда-то облапошил и охотников, и этого почтенного монаха.

– Может, то кара богов, – смиренно произнёс обманщик. – Ты подожди меня здесь, я за посудой сбегаю в нору. В гости приглашать не буду. Я как-то в пору самого расцвета юности пригласил к себе старшего братца в гости, ушёл вместе с ним на охоту, так этот подлец вернулся тайком и все мои припасы на зиму сожрал!

– Ладно, тут тебя подожду.

Лес, тем более в такое время, не самое приятное место, но уж очень мне хотелось кушать. Конечно, было немного неловко есть рис, вытянутый у крестьян обманом, но Акутоо успокоил меня тем, что он эту еду заработал. Истории Злодей очень старательно рассказывал.

Барсук сбегал за мисками, палочками для еды, горшком с водой. Мешок с рисом он с собой носил, хотя ему с ушибленной лапой это было очень неудобно: зверь боялся, что я его добычу заберу и сбегу. Ну да тут не только жадность его сказалась, а грустный опыт.

Акутоо ещё и камень притащил. Плюнул на камень, чиркнул им по земле. Положил в выкопанную ямку – и над камнем вспыхнуло пламя. Сверху барсук деловито поставил горшок с рисом и водой. И уселся, подперев длинную мордочку здоровой лапой, ожидая, когда рис приготовится. Я поинтересовался:

– А кого ты обманул, чтобы доставить этот необыкновенный камень?

– Да никого, как ни странно, не надул! – рассеянно отозвался Акутоо, разглядывая плавающие сверху рисовые зёрна. – Мы с одним милым демоном играли в го. Уговор был, что победитель платит какой-нибудь вещью. А я в го превосходно играю. Я как-то в монастыре жил. Притворялся странствующим монахом. И меня настоятель играть научил. С ним иные монахи играть не хотели, смущались. Мол, не достойное это дело для монахов – играть в шашки. А демон давно уже не играл, видно навыки подрастерял. Может, и не умел вовсе. А ему хотелось хоть с кем-то пообщаться и поиграть. Да, наверное, он и вовсе не умел, но по болтовне соскучился…

– А разве демонам так необходимо разговаривать?

– Этот они какой-то странный. Ему и говорить необходимо. Да с другими демонами у него общих тем не было.

Мы сонно посмотрели на горшок с рисом. Засыпать я боялся. Вдруг усну, а он пожадничает, слопает всё. И утром как проснусь ни мешка с рисом, ни риса, ни барсука уже не будет. Да и звёзды были уж очень хороши, а я их больше уже не увижу.

Акутоо наскучило молча сидеть: и он принялся хвастаться своими «подвигами». Если не обращать внимания на то, что во всех историях самым смелым, умным и сильным оказывался именно он, слушать его было забавно. Барсуки – те ещё хулиганы. Наверное, в проказах и пакостях они уступят только лисам. Но о лисах Акутоо даже не упоминал, наверное, кицунэ его часто обманывали, а признаваться в поражениях плут не хотел.

И рис никогда мне таким вкусным не казался, как приготовленный на волшебном огне. Поначалу я косился на еду с опаской, всё-таки огненный камень принадлежал когда-то настоящему они, но голод – лучший повар. К тому же, редко когда мне удавалось наесться до отвала. Оборотень-обжора затеял готовить ещё один горшок, но я до новой порции не дотерпел: уснул, сжимая пустую тарелку и прислонившись к тёплому чистому мохнатому боку барсука. Всё-таки Акутоо вернулся ко мне, угостил. Значит, не такой он и Злодей, каким прикидывается. И, похоже, у меня наконец-то появился друг…