Похоже, работалось Радмилке отлично. Сидя за столиком, она без остановки молола языком, расписывая прелести своей нынешней жизни. Правда, везде встречалось «НО». Ей нравилось жить на съёмной квартире (она даже отметила, мол, потому, что меня рядом нет), НО это дорого. И по вечерам одной тоскливо (это потому, что меня рядом нет). Нравилось каждый день встречаться с новыми людьми, НО среди них иногда попадались совершенно невыносимые. Нравилось возиться с документами, НО постепенно это переходило в разряд пресного труда.

– Быстро тебе надоедать стало, – отметила Златка.

Радмилка согласилась, сказав, что везде есть свои минусы, а потом похвасталась:

– Девчонки, а мне начальник цепочку золотую подарил!

Надо же! Сбылась самая мечтовая из мечт.

Она продемонстрировала витой, изящный подарок. Златка и Надёжа поахали, как полагается. Я не проявила никаких эмоций.

– Что скажешь? – вперилась в меня Радмилка.

– Ты же знаешь, я равнодушна к украшениям, – сонно констатировала я и подумала, что неплохо бы взять ещё чашку кофе. Какая это уж на сегодняшний день? Ночью Лучезара три раза на кухню бегала варить крепкий напиток, потом ещё в столовой, здесь уже две выпила. Где б найти подушку?

– Удобная ты девушка для парней, – обиженная отсутствием восхищения в моих глазах, проговорила Радмилка.

Ну да, не понимаю я залежей сокровищ, какие иным нравятся: массивные серьги, кольца с камнями, браслеты…

– Цветы тоже не любишь.

– Они вянут.

Сама вот-вот завяну. Я поднялась из-за стола и поставила Радмилку в известность, что собираюсь взять ещё чашечку кофе. За её счёт, разумеется. Они со Златкой пили игривое вино, вспоминали, как его любила Лучезара. Вскоре перешли к полуночным трудам Зорицы. Как выяснилось, ни Надёжа, ни Златка снимков не видели. Надёжа сидит с ребёнком и пары посещать может не всегда. Златка учится в другом корпусе. Это неплохо, что Зорица вешает воплощения своих творческих идей в большом формате только у нас, а по другим зданиям лишь «Вестник» распространяет.

Когда я вернулась к столику, подруги вовсю обсуждали парней.

– Я же люблю Дельца, – Златка мяла в руках салфетку. – Сколько пробовала забыть – не получается. Если б он мне на глаза не попадался… А тут опять всё заново. Вот скажи, Добряна, но обязательно с умным лицом: есть ли смысл реанимировать несложившееся?

– Попробовать-то можно, – не знаю, насколько у меня вышло умное лицо, но я честно старалась. – Барышникова, а тебе ведь не нравился твой начальник. Чего это он теперь цепочки дарит? Ты открыла шлагбаум?

– Ну, дарит и дарит, – Радмилка невозмутимо развела руками. – Пускай. Он это делает от доброты и щедрости…

– Ага…

– …и меня ни к чему не обязывает. Тот, кто мне нравился, как стало известно, скоро собирается жениться. Я бы подружилась с мелким из Забытых…

Основательно к Добрыне это прозвище прилепилось…

– …но он, понимаешь ли, увлёкся моей бывшей соседкой. Странно, почему?

– И откуда ты всё знаешь? – я спросила Радмилку, но повернулась к Надёже. Та отвела взгляд в сторону и сделала вид, что её со страшной силой интересуют платья в витрине напротив.

– Я бы его откормила, – мечтательно продолжала Радмилка, чтоб пузико можно было пощупать.

Она растопырила пальцы и изобразила, будто мнёт ими что-то мягкое.

– Как с Добрыней? – Златка отбросила салфетку и внимательно глянула на меня.

– Никак.

– Отчего? – в голосе Надёжи звучала растерянность. Не слишком ли она обожает счастливые любовные истории? Ладно бы на экране. А то ведь она и в жизни всегда ждёт чего-то сказочного.

– Должно быть иначе? – я принялась за кофе, всячески показывая, что тему поддерживать не желаю.

– Ну… вы с ним ходите куда-то, – неуверенно выложила свои наблюдения Надёжа.

– Он просил показать Великоград.

– Тогда, конечно, – совсем не веря, подтвердила Златка. – Ради панорам Великограда он тебя из дома и вытаскивает. Между прочим, я, как тебе уже должно быть известно, теперь частенько на десятый этаж забегаю и вижу, что в мире обитают девушки, готовые без просьбы ему Великоград показать.

– Очаровательный, так ведь? – вступила Радмилка. – Улыбается душевно. Славный, как плюшевый мишка.

Я почувствовала потребность в завершении этого разговора.

– Да. Да. Это всё о нём, только нет.

– Почему? – в три голоса.

– Сверх меры очаровательный.

– Из-за того что он Забытый?

Ох, Надёжа!

– Меня совершенно не волнует его сословная принадлежность. Сказала – нет, и всё.

По какой причине я не хочу говорить о Добрыне? По сути, никто не ждёт от меня пикантных подробностей, но расспросы всё-таки давят, а я ещё не совсем определилась. То есть определилась, но… Добрыня выглядит, как открытая книга, но умудряется оставаться загадкой. Он способен поддержать в беседе любую тему. С ним не скучно, а это важно. Чувство юмора, опять же, что я ценю. И ещё от него веет такой надёжностью, уверенностью.

Но до чего же бесит, что он слишком многое про меня даже не знает – угадывает. Предвосхищает желания, предчувствует эмоции (вроде мечта, но вовсе нет). Сообщает мне о моих же выводах, к каким я ещё не успела прийти. Будто в мозгу моём копается. И ведь не во зло. Действительно хочет приятное сделать.

И… что б я там ни заявляла, он из другого сословия. Раньше это ничего не значило, но после случая с Лучезарой я стала… настороженней, что ли.

Поднялась из-за стола, пресекая предсказуемый поток вопросов. Напомнила, что не спала всю ночь, и если в ближайшее время не доберусь до подушки, то придётся меня тащить. Девчонки нехотя попрощались.

На улице было слякотно. Складывалось впечатление, что над городом висит туман, но на поверку он оказался моросью. Погода не располагала к веселью. Прохожие, однако, улыбались. Все предчувствовали долгие праздники. Близилась Масленица. Встреча весны! Во дворах росли кучи из старья, каковые предполагалось превратить в костры, где станут жечь чучела Марены. Жильцы сооружали и сами чучела – загляни в любой двор. Тут присутствует элемент состязательности. У какого двора чучело краше, у какого красивее горит. Формально сжигать Марену в непредназначенных местах запрещено. Пожароопасно. Полагается жечь её на специально оборудованных площадках под наблюдением уполномоченных лиц. Особо сознательные люди несут чучела из своих дворов с шутками, прибаутками и песнями куда следует и бросают в общий костёр. Несознательные палят где придётся. Всем весело, кроме пожарных караулов.

В деревнях, конечно, проще. Одна деревня, одно чучело, общее гулянье. А что делать жителям больших городов? Смотреть, как сжигают главное чучело княжества на центральной площади Великограда?

Это такая же традиция, как выслушивать поздравления великого князя Святополка в Новогоднюю ночь.

В старину великий князь ещё и масленичные катания на горках самолично открывал. Но современные мегаполисы выделяют чересчур много тепла. Люди, машины, подземка. Часто зимние горки до Масленицы не доживают. Ничего. В людных местах строятся горки деревянные. А в парках подвыпивший развесёлый народ катается и по талым. Когда во все стороны летят брызги, даже лучше.

Наш парк наверняка уже тоже готовят к гуляниям. А блинами так и возле общежития торгуют.

Я подошла поближе и увидела, что блины у торговки покупают знакомые сектанты. Давненько они не появлялись. Как выразился бы Дубинин, отконцесветились и вернулись! Мы с ним в школе любили таким словообразованием заниматься. Любопытно, что сектанты затеют теперь?

Я поднялась пешком на десятый. Ноги сами понесли в 1003. Пересвет в комнате находился один (надо же, какая удача!). Одет был лишь в свои широко известные кожаные штаны. И копался в вещах, по-видимому, выискивая что надеть. Предложил войти.

– Я пришла сказать спасибо, – устало произнесла я (как всё-таки выматывают ночные беседы, нервы, создание отвратительных снимков), раздумывая: неужели мне больше и сказать-то нечего.

– За что?

– За то, что ты припугнул Зорицу. Только вот интересно, чем?

– А, – Пересвет улыбнулся во все тридцать два. Вероятно, догадался, что я подслушала их с акулой разговор. Случайно или нет, уточнять не стал. – Ну, тогда скажи.

Я прошла в комнату и села на угол стола, свободный от всякого хлама.

– Спасибо.

– Это всё? Негусто.

– А ты на какую густоту намекаешь?

Пересвет извлёк из шкафа рубашку. Надел, но не стал застёгивать. Подошёл и встал возле меня.

– Дай-ка подумать.

Раньше он работал охранником в игорном заведении, что возле ближайшей станции подземки «Выставка причуд». Причуда в данном случае – не глупость, как можно подумать. Причуда значит «при чуде». Близка к чудесному. Просто рядом, прямо за памятником князьям-возродителям, построен выставочный двор, где множество разных лавок, торгующих товарами народных промыслов. Чудодейные лавки там тоже имеются.

Так вот, игорное заведение, о коем речь, называется «Яхонт». Оно весьма низкого пошиба, давно находится на грани закрытия. Все эти мелкие игорные домишки уже еле-еле выдерживают конкуренцию с крупными домами вроде «Трёх княжон». Всё идёт к тому, что игорное дело скоро соберётся в руках нескольких дельцов, к которым власти станут предъявлять определённые требования, чтобы не творилось такого беспредела, как ныне. Пересвет ушёл из «Яхонта» после того, как некий проигравшийся в ноль олух поразмахивал там ножом и даже (не до смерти) порезал кого-то. Или Пересвета уволил хозяин, надумав взять охранников-Чародеев. Собственно, Чародеи немногое могут противопоставить холодному оружию и ничего – огнестрельному. Но некоторым начальникам так спокойнее.

Позднее Пересвет устроился в ту лавку, где уже работал Милорад. Я предположила, что в данный момент он туда и собирается. А тут я со своими спасибами. Пора бы домой, скоро превращаться. Мысль об этом мелькнула, но к перемещению не сподвигла.

– Зорица выложит снимки в Кружево, – поделилась я тем, что ощутимо беспокоило. – Она разозлилась. Свежий выпуск газетёнки не вышел.

– Да, – задумчиво кивнул Пересвет. – Пожалуй, стоит заставить её всё уничтожить.

Я подумала, что акула на это не пойдёт. Всё равно сохранит часть снятого. Но сам факт, что Усмарь проявляет обо мне беспокойство, доставлял удовольствие. Получается, что его не смутили мои метаморфозы.

– Это жутко? То, что ты увидел? – на всякий случай решила уточнить я.

Пересвет посмотрел серьёзно:

– Не то чтобы… но понятно, почему ты так скрываешь.

Я хмыкнула.

– Можно подумать, ты тоже видел такое раньше.

– Почему тоже?

Я предпочла пропустить вопрос мимо ушей.

– Все хотят скрыть уродство.

– Субъективное мнение, – Пересвет помолчал. – И потом, не такое уж уродство.

Ответ меня ошарашил. Не уродство? А что тогда? Даже Добрыня, много раз видевший последствия разнообразных заклятий, не говорил, что это не уродство. Правда, он и не говорил, что это уродство. И вообще, мы не говорили с ним об уродствах.

– Разве? – с трудом выдавила я.

– А где проходит граница между уродством и красотой? Получается, Лучезара должна стенать от горя. У неё ножки цыплячьи без всяких превращений.

Я смотрела на него потрясённо. Все знакомые опасались моего ночного облика. В лечебнице никто не вёл рассуждений о сомнительной красоте…

А через несколько секунд я вдруг обнаружила, что целуюсь с Пересветом. Жадно. Долго.

У меня в голове в тот миг всё смешалось. И по-моему, жизнь в Великограде слегка замедлилась. Если не замерла.

Когда мы перевели дух, я подумала: «Обалдеть! Полководец перешёл в наступление». И не нашла ничего лучше, чем сказать:

– Скоро упаду.

– Надеюсь, от страсти.

– Нет. Спать сильно хочется.

– Это ты меня сейчас очень вдохновила.

Я рассмеялась и упёрла взгляд в голую грудь Пересвета. Телесный голод громко завыл на луну. Но тему для вопроса выбрала отвлечённую:

– Скажи честно, чем ты приструнил акулу?

Он понял, о ком я. Возможно, «акулой» Зорицу и другие называют.

– Да так, – Усмарь на миг скривился. – Мелкий финансовый вопрос. Стало кое-что известно. Как она деньги для своей книгопечатни выбивала. Мы же в одной группе учимся.

Всегда финансовые вопросы. Что ещё во все времена будоражило человечество? Власть, любовь и деньги.

Мы снова целовались. И опять, казалось, так долго, что в какой-то миг, оторвавшись, я не смогла не спросить:

– Тебе не пора?

– Мне давно уже пора, – известил Пересвет и продолжил изучать руками мою спину и бёдра. А я так увлеклась процессом и его спиной под рубашкой (а сердце-то как колотилось!), что и к подушке передумала торопиться.

Но тут в замочную скважину со скрежетом проник ключ. Кто-то совершал уверенную попытку открыть дверь. Полагаю, мы оба, не сговариваясь, решили, что явился Дубинин, и оказались на приличном расстоянии друг от друга.

Но в комнате вскоре появился Ратмир. Он строго посмотрел на меня. Не стал желать здоровья, вместо того вопросил:

– Где мои десять гривен?

Я открыла рот и издала невнятный звук. Вслед за чем в окружающем мире возникли ещё более невнятные звуки. Это у Дельца зазвонил сотовый. Он отвлёкся, а мне предоставилась возможность смотаться.

Лучезара с безотрадным выражением на лице сидела за столом и лениво листала книгу. Ну, журналов-то нет. Все я повыкидывала. И те, что она покупала, тоже. Настроение подходящее выдалось. И не стану покупать. Привыкай, Верещагина!

Она подняла глаза. Как и Ратмир, не стала тратиться на пожелания здоровья:

– Ты купила еды?

Не хочу разговаривать с теми, кто с меня требует. Скинула одежду и залезла под одеяло. Лучезара посмотрела жалобно:

– Я догрызла последние сушки.

– Угу, – промычала я, – наколдуй жареной картошки.

– Это в сказках. Там, где скатерть-самобранка.

– А у нас скатерть-самовыбранка. Ты к ней – с претензией, а она тебя так выбранит, мало не покажется.

Я замолчала и сразу стала проваливаться в сон. Лучезара продолжила давить на жалость:

– Вы с Дубининым меня ненавидите.

– Не трогай Дубинина.

– Это не я его. Это он меня. Приходил, сильно ругался.

Я открыла глаза и подняла голову:

– Когда?

– Недавно.

– Зачем ты ему открыла? Мы же договаривались!

– Я не собиралась открывать. Сначала он долго стучался. Затем заорал: «Отворяй, сволота, пока я дверь не вынес! Я знаю, что ты там!» Догадалась, что ты ему всё рассказала. Ты же от него ничего не скрываешь.

– Скрываю, – проинформировала я, – отдельные факты.

«Отворяй, сволота!» – очень не похоже на Милорада. Впрочем, он в последнее время сам на себя не похож. Всё навалилось. И неудачные опыты друзей-изобретателей, о которых мне недавно стало известно, и Лучезарины проделки, и Гуляевские угрозы.

– Но, видимо, не этот.

– И? – потребовала я продолжения.

– Он на меня так кричал! Пообещал, что если ты пострадаешь, он мне устроит утро стрелецкой казни.

– Поделом, – выдохнула я и улеглась лицом к стене.

Не торопясь народилась мысль: а вдруг Лучезара от обиды и голода мне ещё рога нарастит? А что воображение? Оно молчало, ведь я тут же уснула, не успев додумать до конца.

1 2

Премиум

4.5

(6 оценок)