Дафна, что была старше меня года на три (а мне тогда было почти 32), родилась в Тбилиси, в семье понтийских греков. Если вы не знаете, то это самые настоящие греки, их турки не тронули, и они сохранили настоящий генофонд. Так они сами утверждают. Впрочем, критяне уверяют, что самые настоящие греки это они. Папа ее был адвокатом, потому у Дафны не было выбора – она поступила на истфак МГУ, дальше, как положено хорошей девочке – аспирантура. А потом – место мнс в институте Советской торговли, был такой (очень блатной и престижный). Как говорила Дафна, там нельзя было не брать взятки. И потому все у нее складывалось хорошо. Только вот замуж она не спешила, что уже тревожило ее тбилисских родственников.
И вот умная и хорошенькая девочка решила с подругой поехать в Грецию, все же этническая родина. Знание греческого (из семьи) и английского, а также пухлый кошелек помогало жить весело. Но… И тут начинается вся история. Что-то девчонки загуляли, самолет отложили, деньги кончились. И Дафна устроилась (временно, совершенно временно) на работу переводчиком – русский-греческий-английский. Хозяин компании предложил ей продолжить работать. Но начинался учебный год в институте. Пора возвращаться. И тут случился роман (вы правильно угадали) с тем самым хозяином. Подружка отбыла на родину. А Дафна осталась. Из-за вспыхнувшей любви. Хорошо, что тогда не было мобильных телефонов, потому родня не могла выносить мозг ежедневно. И вот роман подошел к логическому завершению (или алогичному, ну уж как случилось). Дафна была в отчаянии. Стелиос, наоборот, обрадовался беременности Дафны. Но он был женат. Он поставил условие, что если она родит девочку (сын у него был), то он сразу разведется и женится на ней. Заманчивое предложение. Дело в том, что в Греции главный наследник – дочь, ибо именно через ее детей продолжается род.
Девушка с кандидатской степенью рискнула.
– Я каждый день ходила в храм и молилась деве Марии о девочке.
Девочка родилась, может, дева Мария помогла, а может, они оба так мечтали о семье.
Девочку назвали Антониной, хотя Дафна хотела Марией. В Греции имя дают по святцам во время крещения. Только так и никак иначе. Я как-то видела полугодовалого малыша, которого звали просто бэби. Как мне объяснили, его родители не накопили на крестины денег и потому у малыша нет имени. Крестины же мероприятие дорогое, ведь надо пригласить всех-всех родственников, которые щедро одарят малыша и родителей. Греки очень серьезно подходят к семейным событиям, как и к церковным обрядам. Греки православные. По-настоящему православные. Они впитали все христианские заповеди с молоком матери. Помоги ближнему, не воруй, не гневись без повода, все люди братья (есть исключение – турки, это тоже с молоком матери). Русские вдвойне братья, потому как мы не просто христиане, мы ортодокс – православные. Они всей деревней ходят по воскресеньям в храм и не работают в праздничные дни. Хозяева апартаментов всегда предупреждали нас заранее – мол, завтра святой Василий, святая Параскева, святой Лука. Праздников много и в каждой деревне свои, согласно своим святым. В церкви не продают свечки, они просто лежат в корзине или коробке, а рядом ящик для пожертвований, и никто не проверяет, сколько ты туда опустил и опустил ли вовсе. И еще любопытнее – маленькие часовенки вдоль дороги. В свой первый раз я вздрагивала, вспоминая дорогу к своей даче в Подмосковье, где стоят небольшие монументы на месте гибели рисковых мотоциклистов. Я вздыхала, кода мы проезжали мимо очередной часовенки, горюя о многочисленных жертвах горного серпантина. Как-то Стелиос заметил это и объяснил, что это Кандилакии или Проскинитарии, и они не всегда установлены по трагическому поводу. Иногда это, наоборот, благодарение за что-то хорошее или подтверждение обещания, данного Богу. К тому же это очень полезная вещь для путников, которые идут по дорогам Крита. Мы остановились и я присмотрелась – за стеклянной дверцей лежали монеты, пачка сигарет, зажигалка, бутылка воды, однажды я увидела даже пачку аспирина. Любой путник может взять то, что ему нужно и положить что-то взамен, хотя это необязательно. Я положила несколько монет, а Стелиос пачку «Мальборо» – пусть они помогут путнику. Но вернемся к истории Дафны.
Как вы поняли, больше Дафна в Москву не вернулась. К ним переехал ее папа, который сразу занялся бурной деятельностью в местном муниципалитете, он по утрам проверял чистоту витрин и кафе. Из Афин они переехали на Крит, где вечное лето – ребенку будет комфортно. Но деятельная Дафна не могла быть просто мамой и очень счастливой женой. Мало этого, поэтому они открыли овощной магазин (ведь у Стелиоса большие плантации апельсиновых деревьев) и гостиницу. Гостиница даже процветала, хотя и стоила 13 долларов за скромный номер. Хотя почему скромный? Все есть. И даже кафе Петрокакиса во дворе, в двух метрах от входа.
Как-то мы утром пили кофе и сок у Петрокакиса, где было всего два столика. Нет, не подумайте, еще можно было заказать омлет. Но к чему он, когда вкусный омлет в порту у Яниса, это мне сразу объяснил муж хозяйки Стелиос. Еще он вложил мне в голову информацию, где можно есть рыбу, а где не стоит, где отличная пицца, а где так себе. И еще дал дополнительное знание: надо говорить в кафе, что я живу у него. Я кивала головой. Стелиос понял, что я совершенно непослушная.
И как-то, когда мы завтракали в кафе, он подъехал на мотоцикле, что-то сказал Янису, и – о Боже – мой счет уменьшился, а порции увеличились. Я даже не могла осознать, как это помещается в мою дочь. Но омлет с морепродуктами был так вкусен, что она все уплетала быстро. Так вот, вернемся в кафе у нашего дома. Вышла Дафна, поинтересовалась счетом и тут же устроила скандал, мол, почему апельсиновый сок так дорого, если апельсины хозяин кафе покупает у нее. Счет изменился. Мне было как-то неловко. И еще мне было неловко, что дочь лихо покупает фрукты в овощной лавке, не платя и драхмы. Но это же была лавка Дафны и Стелиоса. Я пошла к ним рассчитаться, но гордый Стелиос, а он считал себя не только греком, но еще и критянином, объяснил мне, что мы его гости и лайф-реклама, и потому в его лавке для нас все абсолютно бесплатно. Я объяснила дочке, что больше мы в эту лавку не ходим. Она не спорила. Она нашла себе пекарню, что ее заинтересовала еще больше, чем абрикосы с виноградом.
Там были волшебные пирожные в виде мишек или мышек, или ежиков. И чудесные корзиночки с фруктами. И когда Лиза (а так зовут мою дочь) выходила утром за колой (я позволяла и жизнь в поселке позволяла почти отроковице бродить одной), то она возвращалась с большим пакетом пирожных.
– И откель такие богатства? – интересовалась я. – Я же дала тебе только на колу.
– Завтра отдашь или послезавтра. Все знают, что мы живем у Дафны и Стелиоса.
Счет я потом оплатила. Но не все относились к нам с таким доверием. Тогда ходили драхмы (помните эти большие купюры?). Греки гордились своей валютой, ведь это самые старые деньги на земле, дожившие до наших дней.
И мы пошли в обменный пункт менять наши новые-новехонькие доллары, а как все русские, мы владели лишь стодолларовыми купюрами. В офисе банка долго смотрели на купюру, я поняла, что они видят ее впервые (у нас они тоже появились месяц назад). Потом нас спросили, где мы живем. Мы ответили – у Дафны. Потом нам предложили кофе и спрайт. Они тянули время, я стала волноваться, что-то не так. Они (я подсмотрела) засунули мою денежку в факс и отправили куда-то ее изображение. И спокойно вздохнули, увидев ответ, что да-да, именно так сейчас выглядят сто долларов. Я получила огромную пачку драхм и уже собиралась покинуть этот замечательный офис, но они все же решились и спросили:
– А вы откуда?
– Россия, Москва.
Молодой клерк обрадовался:
– Москва. Ред Платц. Я читал такой детектив.
– А я нет, – удивила я его.
Другой замечательный грек постарше сообщил, что «Горький Парк» Смита ему очень понравился. Эту книжечку я пролистала. Но моего немецкого при их знании английского никак не хватало для обсуждения английской вещицы.
Мы решили сменить офис банка. Но в следующем, а их всего в нашем поселке было два, нас сразу узнали по долларам. Так и сказали:
– О! Москва. Горьки Парк. Доллары!
– Типа того (это не переводимо ни на греческий, ни на английский, которого я все равно не знаю).
С той поры мы и проходили под кодовым именем Москва, Горьки Парк.
Но в городишке нас полюбили, почему-то. Сама не знаю, почему. Может, Стелиос свою лайф-рекламу развернул.
Стелиос был невероятный хвастун. Хвастовство – отличительная черта греков. У них все самое лучшее – оливковое масло, остров, сын, пляж, поселок, апельсины, внуки, пирог, испеченный женой (вас, конечно же, угостят), сорт инжира, оливковое масло, которое делают родственники в деревне, вино, которое производит брат, сад, дизайн апартаментов и прочее. Хотите или не хотите, но вам расскажут и объяснят. Светловолосый высокий критянин Стелиос не был исключением. Он выращивал самые вкусные апельсины на острове самого редкого сорта, который нигде не растет, кроме как на самом лучшем острове, да и на острове не всюду приживается.
А еще он был совсем не последним парнем в Агиа Галини. И это правда. Он знал всех хозяев ресторанчиков. И по его рассказам получалось, что там его сват или брат, или какой еще родственник.
Стелиос был младшим сыном в семье, потому к семейному бизнесу по производству критских апельсинов и какао-бобов его не привлекали, и даже позволили учиться на философском факультете Афинского университета, все равно, что от него, что от философии никто проку не ждет. Надежды возлагали на его старшего брата.
Старший брат погиб в 1973 во время восстания в Афинском политехническом университете. (Это я потом узнала про восстание в Афинском Политехе, где началась революция, свергнувшая режим черных полковников. И так до сих пор никто и не знает, сколько молодых горячих голов там полегло, называют цифры от 24 до 1000, этим отважным молодым людям поставили памятник).
Так Стелиос стал старшим, а значит, должен был наследовать семейный бизнес. И пришлось ему выращивать и поставлять в Европу какао-бобы и апельсины, которые растут только на Крите, потому что Крит – это Крит, это даже не Греция, это круче. Мы как-то даже ездили на поля Стелиоса, где работали два трактора Беларусь, ими Стелиос гордился. Там мы совершенно ошалели, я никогда не ела такого вкусного горячего апельсина, только что сорванного с дерева. А дочь удивилась стручкам фасоли, что висят на дереве. Это было не шоколадное дерево, как говорил Стелиос, а рожковое. Но Стелиос настаивал, что из этой древесной фасоли получается отличный шоколад. Еще Стелиос утверждал, что настоящие греки родом с Крита. Что такие апельсины, как здесь, больше нигде не растут. И даже пальмы, что мы увидим в Мони Превели, не приживаются на другой земле. Пробовали, не получилось. И рыба у них особая плавает, только здесь и нигде больше. Словом, рай земной и золотой Иерусалим – на Крите, все остальное сомнительно. Спорить с ним невозможно. И потому я кивала головой. И мне уже самой так казалось. Так и есть.
К нам он как-то привязался. Узнав, сколько мы заплатили за поездку в Кноссос и Фестос, он принял решение. В шесть утра он бибикал под балконом и предлагал поехать с ним в Плакиас, Превели или еще куда. Он по делам, а мы гуляем, а потом он нас везет обратно. Стелиос никогда не видел русских туристов (Дафна не в счет, она же гречанка, хоть и из Тбилиси). Он был поклонником России и коммунизма. Так и говорил:
– Я коммунист.
– С чего вдруг? – веселилась я, – Ты же землей владеешь на Крите.
– Я работаю на своей земле. Я труженик. Но я против транснациональных компаний. Они разрушают нашу ментальность.
– Интересная разновидность коммунизма.
– Да! – горячо говорил не грек, но критянин Стелиос, – Я мечтаю поехать в Москву, пойти к Ленину в мавзолей. И трахнуть на снегу русскую проститутку.
– Дафна, – поворачивалась я к его жене, – Скажи ему, что у него отвалится после столь экзотического секса.
Дафна переводила что-то свое. Мол, холодно зимой. Но Стелиос был отважным парнем.
– Я не боюсь мороза. Я зимой хожу в горы, без шарфа и перчаток. А в январе там до минус двух бывает.
– Круто! – восхищалась я.
Дафна смеялась. Они были влюблены. И потому вечно подначивали друг друга.
Как-то Стелиос предложил мне поехать в Ханью (ого-го, как далеко).
– Но без Лизы, – хитро подмигнул он.
– Почему?
– Ну знаешь, у меня вот немка была, француженка была, хорватка была, норвежка была…
– А русской не было, – оборвала я его.
– Не было, – вздохнул он.
– А я при чем?
– Ну больше русских нет в поселке, только украинки полы моют.
– Не могу тебе ничем помочь, – сказала я миролюбиво.
Стелиос не обиделся, но речь не закончил:
– Знаешь, ты, когда куда-то едешь, к русским и белорусам в машину не садись (как он их отличает?). Это для грека охи значит охи. А у вас не так. У вас охи – это может быть. Это флирт.
Он уехал в свою Ханью, а мы остались с Дафной. Она почему-то знала, что ее муж делал мне пикантное предложение.
– Да, – созналась я. – Так и было. Но охи значит охи.
Мы с ней в тот вечер отлично посидели, обсуждая мужчин. А утром вернувшийся из Ханьи Стелиос потребовал меня к ответу:
– Что там Дафна говорит? Что она придумала? – он злился и заводился, а потом выдал, – Знаешь, я в этом мире люблю только три вещи – море, солнце и Дафну.
– Дафна не вещь, – парировала я, так и не признавшись, о чем мы говорили ночью. Словарного запаса русского и немецкого Стелиоса не хватило выпытать у меня правду.
Мы говорили на странной смеси русского, английского, немецкого с вкраплениями греческого (когда Стелиоса переполняли чувства, он переходил на родной язык). В тот день чувства его просто распирали. И он заявил, что наш пляж это и не пляж вовсе, а так фигня для туристов. И сегодня же мы едем на настоящий пляж. И я увижу настоящий Крит.
Мою дочь и маленькую Антонину запихнули в кабину старенького грузовичка форд, выдали им по апельсину, мы с Дафной забрались в кузов (добрый Стелиос даже растянул над нашими головами брезент), нам тоже дали по апельсину, Дафна предусмотрительно взяла домашнее вино, и мы отлично расположились в кузове. Тронулись по каким-то дорогам без асфальта, через оливковые рощи.
Через час добрались до пустынного пляжа. В море торчали две скалы. Стелиос объяснил, что это спорные острова. Спорили, само собой, с Турцией. Потому там никто не живет. Это был чудесный день. Песок и пустынный пляж.
И день еще не кончился, над пляжем проживали в одиноком доме друзья Стелиоса, и мы пошли к ним обедать. Деревянный стол и лавки во дворе. На столе – жареная рыбешка в сковороде, огромная миска правильного деревенского салата (в правильном помидоры и огурцы нарезаны крупно, фета одним ломтем сверху, а оливки обязательно с косточками, иначе – это греческий салат для туристов), фета, сковорода почти в метр с яичницей на помидорах. Ну и волшебный греческий хлеб. А еще вино. А еще черешня, персики и арбуз толстыми ломтями. Словом, бесконечно вкусный греческий минимализм. Мы лениво беседовали, наслаждаясь теплым вечером, шумом моря и едой. Даже дети притихли.
Стелиос хвалился тем, что мы русские и живем у него. Я рассыпала комплименты волшебной рыбке, которую можно есть с костями и головой.
И тут с горы спустились или свалились два туриста с рюкзаками в мощных армейских почти по колено ботинках. Они хотели есть, мы подвинулись на лавках и они присоединились к нашей трапезе. Ребята оказались американцами из Айовы. Они путешествовали автостопом по Криту. А тут заплутали, и такое счастье, что им подвернулась таверна. Я не поняла, почему все сотрапезники странно переглянулись. И американцы тоже не поняли. Они провозгласили тост за Грецию, которая объединила за одним столом греков, русских и американцев. Это были правильные слова. Внизу шуршало море и стояли спорные острова. Как-то появилась еще одна сковородка с жареной мелкой рыбкой. И все разомлели, не хотелось вставать из-за стола. Но солнце заходило и нам было пора возвращаться, тем более, что малышка Тоня уже заснула на лужайке, рядом с ней уселся кот.
Отчаянно не хотелось уходить, но все поняли, что пора. Наши американские друзья (поверьте, мы за три часа стали друзьями) полезли за бумажниками, чтобы достать драхмы. И тут выяснилось, что они попали не в таверну, а в гости. И как же не накормить путника, если он голоден. Хозяева что-то шумно говорили по-гречески, Дафна переводила на английский, и все более удивленными становились лица наших случайных сотрапезников. Словом, им донесли, что с гостей денег не берут. И тогда наши свежеобретенные друзья стали потрошить свои рюкзаки: мне и Стелиосу досталось по пачке настоящего американского «Мальборо», Антонине – гора леденцов, а хозяевам – горячие объятия.
На этом наши приключения не закончились. Стелиос повез нас в гости к своему университетскому приятелю. Этот чудак, по словам Стелиоса, владел огромным количеством земли на Крите, так сложилась жизнь, он был убежденным коммунистом (и так бывает). На земле возделывали апельсины и стручковое дерево, за этим приглядывал управляющий, а сам хозяин жил в шалаше, сам доил коз и сам делал сыр, питался овощами со своего огорода, яйцами своих кур и рыбой, выловленной в море. Он жил отшельником и читал Маркса. Стелиос привозил ему колониальные товары – чай, кофе. Сахар заменял мед. Греческая земля этого не производила. Хотя почему греческая? Это же Крит. Это особый мир.
Оставив нас в машине, Стелиос один пошел к другу. Он может и не пустить к себе, объяснила мне Дафна, он странный.
– Чем?
– Если пустит, поймешь. А нет, так и незачем говорить.
Узнав, что мы россияне, хозяин милостиво согласился нас пустить. И даже вышел нам навстречу. Это было настоящее шоу: он был одет в жилетку из козьих шкур и домотканые штаны, загадочной конструкции сандалии (он сшил их сам). Это было его кредо: жить только своим трудом. За ним, как собачки, шли две козы. Мы пили чай у костра – самый вкусный чай из горных трав – и говорили о коммунизме. Он утверждал, что он истинный коммунист. Но мне подумалось, что он истинный киник, последователь Антисфена и Диогена, кто призывали к минимализму в потреблении, независимости от общественного мнения и общества, абсолютной личной свободе. Я не стала ему сообщать о своем открытии. Чтобы не нарушать личного пространства абсолютно свободной личности. Мы просто сидели у костра.
Дочь-подросток позже вынесла вердикт: он сумасшедший. Но я не согласилась. А в тот вечер я не помню, как мы вернулись. Домашнее вино имеет свою силу. Особенно летним вечером на Крите. Я была счастлива – домой нас все равно довезут, что же волноваться, когда можно наслаждаться этим днем. Но он еще не кончился.
Стелиос был не остановим. Он хотел показать сразу весь Крит. И потому тормознул свой фордовский грузовичок над обрывом и выскочил собирать сорняки. Букет он вручил мне и стал горячо объяснять, что это отличная критская хорта (по-русски трава). Я опознала в букете только цикорий с синими цветочками. Это вкусно, убеждал меня Стелиос. Но мне пробовать не хотелось. Стелиос расстроился, стал ощипывать листочки и жевать их. Хотя ему тоже было невкусно.
О проекте
О подписке