В самом начале лета он сидел при Косте Богатыреве, который читал новую книжку Кестнера об Эмиле, Костя с листа переводил младшему другу, а когда останавливался, то Алек сам пытался разгадать дальнейший ход сюжета о маленьком сыщике.
Не все совпадало, но получалось складно, Костя смеялся и обещал отписать об этом своему старшему другу Эрику Кестнеру,
Костя состоял в переписке с модным немецким писателем. Он вообще был какой-то нездешний: родился в Праге, где остался его отец, иногда к ним в дом приезжали с посылками и письмами зарубежные писатели. У Кости были все новинки европейской литературы, еще не переведенные на русский, и самые модные граммофонные пластинки. Потому вокруг него все крутились, и все с ним и дружили.
Эльга стояла немного в стороне, в гости к Богатыревым ходила с мамой и никак не соответствовала тем девушкам, которые обожали бывать у этого «душки».
А Алек любил веселые истории новых авторов, и даже стащил книжку «Эмиль и сыщики», неосторожно оставленную Костей на веранде дачи.
Быстро прочел, привлекая к сложным пассажам многочисленных всеобщих тетушек и бабушек. А где не справился, додумал сам. В школе будет важничать, станет, как Костя. А ей что рассказать про лето? Как ходила на обязательную прогулку? Или как собирала малину в лесу?
Валерий опять над ней смеялся. Чтобы снять ягоды, пришлось поставить белый эмалированный бидончик на землю, а потом, когда он уже наполовину был заполнен, она его случайно задела, ягоды высыпались и запутались в траве. Она пыталась их собрать, но они упрямились, цеплялись за травинки, она все от злости раздавила и перемяла, сама испачкалась малиновым соком и новую блузку испортила.
– Экая ты неуклюжая, – смеялся Валерик.
Он придумал технологию, так и сказал, сбора ягод. Нужно бидончик прикрепить к ремню брюк, тогда он не перевернется и руки свободны. Ему хорошо, а у нее и ремня нет, об этом Валерий не вспомнил, потому он, конечно, набрал быстро полный бидончик. Его будут хвалить за вечерним чаем, а ей, как всегда, все не удалось.
Папа после ее рассказа внимательно посмотрел на нее, и ей удалось не заплакать. А к следующей прогулке папа из двух своих брючных ремней сочинил ей перевязь через плечо. И все наладилось. Она собрала не меньше названного брата. И ей даже показалось, что он надулся, хотя ничего не сказал. Она поняла, что он хочет быть первым. Только неясно, как ему уступить, когда ты увлеклась и победила.
Она вообще старалась не загадывать вперед. Просто ходила хвостиком. Видно, в тетку Антуанетту пошла, которую никогда не видела. Говорили, что та за старшим братом ходила. Ребенка родила, а замуж не вышла, так и осталась жить в доме старшего брата.
Только ей Валерий не по-настоящему брат. Она старалась стать хорошей младшей сестрой и даже прочла «Зов предков» и «Белый клык», которыми он восхищался. И сказала Валерию, что ее тоже увлекают сильные герои, оказавшиеся в трудных условиях, так в предисловии писали. Валерий тут же ее высмеял:
– Ты не могла представить себя на их месте.
– Почему ты так решил?
– Тогда бы так не пыхтела к концу нашей прогулки. Но я хочу тебя похвалить, сегодня мы преодолели шесть километров.
– Откуда ты знаешь?
– У меня есть методика расчета маршрута. Считаешь шаги на десять метров и потом просто делишь.
– Ты во время прогулки считаешь шаги? – его слова ее потрясли.
– Я это делаю на автомате.
– Ты все делаешь на автомате. Но ты же не машина.
– Нет, но я к этому стремлюсь. Эмоции мешают разуму, они затмевают его, лишают нас сил. Цель не может быть достигнута без жертв, а жертвы вызывают сострадание. Это солипсизм.
Она не стала спрашивать, что это, просто кивнула головой: вечером у папы узнает. Тетки пытались расспросить ее о прогулках, но она пожимала плечами – просто гуляли. А папа, с которым она хотела бы обо всем-всем поговорить, болтал о чем угодно, и никак не получалось невзначай задать вопросы. Утешало только данное Валерию слово хранить тайну.
***
Это надо же, что никто в то лето не услышал их разговор про масонов. А могло все и иначе связаться. В 1951 году фронтовик и блистательный переводчик Богатырев был арестован по доносу сексота. Обвинялся в попытке государственного переворота и убийства всех членов правительства, приговорён к смертной казни, заменённой 25 годами лишения свободы. Как Валерик мог предвидеть эту судьбу, оберегая Эльгу? Или это была простая предосторожность тех лет? Без всяких теорий заговора.
***
Вскоре Костя с матушкой уехали, пришла телеграмма, что в Москву возвращается Петр Григорьевич Богатырев.
Через год после аннексии Чехии известный славист принял решение о возвращении на родину.
С отъездом Богатыревых все на дачах разладилось, все потянулись в Москву. Тетки со словами, что к вечеру будут, приехали через день. У мамы появились какие-то неотложные рецензии на работе.
Валерий неожиданно заменил прогулки на рыбалку, приходилось тихо сидеть рядом с ним у реки. Он объяснил, что необходимо менять вид деятельности, активность на пассивность, это стимулирует мозговую деятельность. Валерий молча следил за поплавком, а на обратном пути с тремя пескарями на леске читал стихи Симонова. Были совсем неприличные. А были и хорошие. Ей вот это понравилось:
Плюшевые волки
Зайцы, погремушки.
Детям дарят с елки
Детские игрушки.
И, состарясь, дети
До смерти без толку
Все на белом свете
Ищут эту елку.
Где жар-птица в клетке,
Золотые слитки,
Где висит на ветке
Счастье их на нитке.
Только дед-мороза
Нету на макушке,
Чтоб в ответ на слезы
Сверху снял игрушки.
Желтые иголки
На пол опадают…
Всё я жду, что с ёлки
Мне тебя подарят.
Услышав, она обрадовалась. Значит, он помнит, как они познакомились в 1935-м.
Тогда папа впервые принес елку, настоящую, а не ветки, которые фрондерствующие тетки, завернув в газету, каждый год тайно приносили в дом 24 декабря. Папа качал головой, но ничего им не говорил. Это они щебетали, словно провинились и оправдываются, мол, кто на четвертом этаже увидит. Папа начинал спорить, что соседи унюхают запах Рождества. Тетки шумели, что же теперь не праздновать, у них еще с октябрьского праздника припасена бутылочка полуночного шампанского, его надо только тихо открыть. Тихо ни разу не получилось.
И вот, наконец, елку разрешили. Для настоящей елки нашлись игрушки. Только дореволюционный ватный Дед Мороз был безнадежно испорчен Алеком: он его раскрасил и подстриг.
И тут жизнь завертелась, мама обзвонила всех знакомых и назвала толпу гостей с детьми – и Вульфсонов с Валериком, и Манфридов с Эриком.
Все принесли игрушки, столь долго томившиеся по чемоданам на антресолях. Детей усадили делать гирлянды и снежинки. Лейба ими руководила, она оказалась знатной мастерицей по вырезанию из бумаги.
Амалия ворчала, что надо было праздновать 24 декабря, а это что-то совершенно другое, 31-го уже и не праздник. Все от нее только отмахивались.
Ночью детей запихнули спать в одну комнату, завели патефон и танцевали. Мама пела. А на следующий день вечером все пошли к Манфридам в Дом на набережной. У них была огромная елка, под потолок. И всем дали подарки. Эльге досталась звезда на елку и пакет конфет. А Алеку – два апельсина.
Только она не помнит, был ли там Валерик, а спросить его было неудобно. И стихи не о той елке. Неожиданно он сказал:
– Я бы хотел испытать такие же чувства, но не всем это дано.
– Почему ты так говоришь? Мы же все кого-то любим. Папу, маму, Алека, теток… – сбилась, чтобы не проговориться.
– Я о другой любви.
– Понимаю, – кивнула головой.
– Не понимаешь, – покровительственно сказал он. – Вот ты читала «Декамерон»?
– Нет. Папа против. Говорит, что не то, чтобы мне рано, а что я неправильно пойму. Мол, всему свое время. А ты уже читал?
– Конечно. Там о влечении мужчин и женщин. Но это не любовь. Влечение – сильное чувство, но оно быстро проходит. А любовь – тихая, но такова, что ты готов и на подвиг и на жертву.
– Как твой папа.
– Нет, папа любил работу, он был фанатик своих теорий. Любовь – это как твой папа.
– Он хороший, – вздохнула она, – Но он совсем не герой. Он даже в тире стрелять не умеет. Зрение плохое.
– Ты еще маленькая, – Валерий поднял ей голову за подбородок, – И ничего не понимаешь.
Она хотела сказать, что все понимает. И ей от этого страшно. Раньше она могла обо всем рассказать папе. А сейчас не может. Получается, что она оторвалась от семьи и плывет в одиночестве, как полярник на льдине. Алеку тоже не расскажешь, он маленький и все чувства считает дребеденью.
– Ты о чем-то задумалась? Расскажи, я же тебе брат.
Ну как сказать?! Она заплакала, Валерик обнял ее за плечо:
– Ну что ты, что ты… Что случилось? Ты влюбилась? Расскажи мне, кто он.
Она покачала головой. И заплакала еще горче. Мир рушился, как льдина у полярника. Всегда казалось, что все они что– то единое. Но раз она откололась, получается, что она, маленькая и глупая, не видела настоящих отношений папы и мамы, а может, и тетки не так любят мужа сестры. И почему к ним не заходят жены дяди Миши? Понятно, почему они не любят друг друга. А их-то за что? Или…
Слезы не текли, они застывали на щеках глицериновыми каплями. Или – она отщепенец, не способная жить, как все близкие и свои. И зря Валерий читал стихи и подсовывал книжки, она иначе их прочла, потому как она не такая, как надо. И как теперь быть, как жить с ними, как садиться с ними за стол, здороваться утром, выслушивать их советы? Они даже не знают, что она чужая. А она знает, что напрасно тратит их усилия и пользуется добротой.
В их семье уже был один отщепенец, о котором папа говорит только шепотом, чтобы дети не слышали. Но чем тише говорят взрослые, тем больше слышат дети. А этот плутовской роман про папиного дядюшку, родного брата его отца, был увлекателен настолько, что они с Алеком даже придумывали похождения героя дальше.
Папин дядя должен был по настоянию семьи в 13 лет жениться на 25-летней перезрелой девице, которую никто замуж брать не хотел. Но отца ослушаться невозможно, и тогда юноша сбежал, крестился, взял фамилию крестного, вроде как стал русским. И сразу подался на военную службу вольноопределяющимся. Однако за то, что скрыл происхождение, был арестован и заключен в тюрьму за мошенничество.
После освобождения в 1873, скрыв судимость, вновь поступил на службу и выдержал экзамен в Михайловское артиллерийское училище. Однако после того как факт судимости был раскрыт, уволен.
Путешествовал два года по России, Австро-Венгрии, Великобритании и Франции, выдавая себя за князя Чавчавадзе, потому как был кудрявым брюнетом. Девушки и их маменьки падали ему в объятия. Однако вскоре закоренелого мошенника схватили и вновь осудили.
И тогда он от тоски стал писать романы. «Исповедь преступника» была даже высоко оценена самим Горьким. Папа гордился этим, хотя дома книжку не хранили, даже имени писателя Линева не поминали, только по фамилии и звали.
Эльге было жалко этого отщепенца, его судьба трогала ее до слез. Вот и она тоже не может быть со всеми. Это судьба.
***
Валерий не ожидал столь обильных слез подруги. И растерялся:
– Эль, хочешь я подарю тебе Симонова?
– Не надо, – хлюпнула носом и пошла к дачам.
– А когда вернемся, в театр сходим, говорят, там его новая пьеса про любовь.
– Не уверена, обещать не могу, – ответ обескуражил юношу, а она представила, как все будут бегать, билеты доставать, ее, возможно, захотят взять, а она откажется. Они изумятся, захотят ее понять. И тогда они ее примут, и больше она не будет изгоем. Он не дал ей додумать.
– Ну тогда давай просто в кино сходим.
– Может быть. – она хотела представить, как они все потом поймут ее, как они раскаются, только не знала, что надо сделать, чтобы так и было.
Валерий довел ее до калитки. Оказалось, что мама приехала и, как всегда,
с сюрпризом. На станции она купила курицу-пеструшку. Мама шумела:
– Будут свежие яйца. Корма ей надо немного.
Алек строго спросил, как зовут курицу. И все в полном восторге кинулись придумывать ей имя. В итоге проголосовали за Кэти. От такого внимания курица метнулась в сад и пропала. Все побежали ее искать, не поймали, но нашли яйцо в траве.
– Ну я же говорила, она прекрасно несется, – потрясала яйцом мама.
– А курица где? – спросил пытливый Алек.
Все понеслись искать курицу, та резво бегала по саду, уворачиваясь от преследователей.
– Ату ее! Загоняй, загоняй! – орал Алек.
Валерий прыжком преодолел тропинку и схватил курицу. Крики ликования были наградой охотнику. А он стоял с курицей на вытянутых руках, та вдруг стихла, втянула голову и даже не пыталась вырваться. Валерий и сам был изумлен своим подвигом. И вдруг вручил курицу Эльге, будто это букет из перьев.
Эльга взяла ее на руки, как котенка. А все растерялись, куда эту несушку теперь пристроить. В дом? Хозяйка будет возражать.
– Надо построить ей загон, – вошел в себя Валерий, снова напустив на себя взрослый строгий вид.
И они с Алеком тут же принялись за дело, хотя строить было не из чего. Они собрали какие-то ветки, тетушки принесли картонки и веревки. Через полчаса загон, похожий на гнездо, был готов. И Эльга – у нее уже затекли руки – поставила туда совершенно ошалевшую курицу. Курица от пережитых событий сразу заснула, и все отправились пить чай на веранду.
Валерий был героем дня. Мина Григорьевна гордилась сыном.
А утром курица сбежала, разломав шаткую постройку. Валерий рванул ее искать, но Эльга остановила его, взяв за руку.
– Постой, яйца растопчешь. Пойдем, поищем ее, только осторожно ступай.
Курица, действительно, отложила два яйца в траву и спряталась в заросшем малиннике. Алек, выбежавший позже, нашел еще одно яйцо и радостно вернулся с добычей, заявив, что он лучший охотник за яйцами. Валерий предложил сначала построить основательный загончик, а потом ловить Кэти.
Валерий серьезно подошел к делу, принес со станции стройматериалы, выкопал ямки под колышки и начал связывать плетень из ивовых веток. Алек помогал ему, но потом ему наскучило, и он убежал искать яйца и курицу. А Эльга помогала Валерию, подавала прутики, держала узлы, иногда касаясь его рукой. Хорошо, что брат убежал.
К вечеру они закончили основательный загончик и даже травы туда накосили. Да только Кэти в загоне нестись перестала, пришлось выпустить свободолюбивую пеструшку на волю. Мальчики по утрам весело охотились за яйцами, возвращаясь к завтраку чумазыми и поцарапанными. Эльза мазала их зеленкой, и они мужественно терпели. А мама радовалась, что не зря купила эту сумасшедшую курицу, каждое утро к завтраку два-три свежих яйца. Это редкость для несушки, не иначе у Кэти брачный период.
Перед отъездом в Москву пеструшку подарили хозяйке. Эльга заплакала: лето кончилось на какой-то незаконченной фразе, ей хотелось еще дожить эту дачную историю.
– Ты почему плачешь? – спросил Валерий перед машиной, в которую грузили подушки, корзины, одеяла, банки с вареньем.
– Курицу жалко, – неожиданно соврала она, – Из нее суп сварят.
– Нет, не сварят, ее еще поймать надо. А когда поймают, дальше продадут.
– Правда?
– Конечно, я тебе обещаю. Она вон какая яйценоская.
Как ему объяснить, что это лето прошло не так беззаботно, как всегда было. Что она стала иной, и все это поняли, как она ни скрывала, и больше не будет, как прежде.
А как будет, она не знает. И что делать, чтобы все было хорошо, тоже не знает.
– А знаешь, мы с тобой приедем в сентябре, когда все в школе определится, и проведаем Кэти, семечки ей привезем. Я скажу об этом хозяйке, и тогда она ее точно пощадит. А если вспомнить, что Кэти все время бегает, то мясо ее жестковато. Так что в суп она не годится, – Валерий пустился в пространные объяснения, веселясь собственному красноречию.
– Да ну тебя, дурак! – пнула она его, и слезы остановились.
***
Дачная жизнь занимала в бабушкиных воспоминаниях главное место. Она точно называла место, год и дату выезда, воспоминались все окружающие дачники и особенности поселка. Даже сорта яблонь, что росли в саду, она помнила – пипин или мельба. Устройство печи в доме и приключения всех друзей. Имена нянь и детские болезни. Привезенные из города продукты и местные деликатесы.
Год маркировался не событиями, не погодой, а дачами. В 35-м отдыхали в Катерево под Истрой, там можно было кататься на лошади, а потом в Жуковке, которая много лет спустя стала пафосным поселком, там вечно горели дома, бабушкин папа помогал тушить, и от перегрева лопнуло стекло его часов – такая мелочь осталась навсегда в памяти. Кстати, как она потом поняла, шла коллективизация, поджогов было много.
Потом сняли в Виноградово, от станции было далеко, но хозяйка позволила разбить свой огородик, мама посеяла укроп и лук, а тетки цветы, и они вечно ругались из-за того, что растения друг другу мешают.
А в 34-м уехали в Буденовку под Одессой, первый раз на море, – дядя Миша дал денег, он как раз премию получил. Но там всем было скучно, потому что все общество осталось под Москвой. А Эльге понравилось. Ее, спасая от воспаления почек, закапывали по пояс в песок и кормили абрикосами и арбузом. Там она впервые попробовала жареных бычков и баклажаны и навсегда полюбила эту южную кухню. И еще ей там друг по возрасту нашелся – старший сын хозяйки Володя. Потом она увидела его среди олимпийских чемпионов, это точно был он, слишком редкая фамилия Куц. Хотела к Владимиру Куцу подойти, но застеснялась.
В 36-м году жили в Томилино, где компания человек в двадцать собралась. А потом Томилино отменили, и перебрались под Клязьму.
Что было между дачами, рассказывалось редко, потому что это было лишь ожидание выезда на дачи. Туда, где все вокруг свои, где не надо приглушать голос, не надо озираться и обрывать фразы, по ночам прислушиваться к звукам в подъезде. Пусть все будет потом, все равно будет осень, слякоть и холод, когда можно только ждать свободной дачной жизни.
Тогда и школа легче проходит, где что ни делай, а все ты не лучшая, неуклюжая, не отличница, не активист, в самодеятельности не поешь, стенгазету не рисуешь. Тихо приходишь, тихо сидишь на уроке, даже руку не тянешь, тихо уходишь. И никто тебя не видит.
Ни одного одноклассника она не вспомнила за всю жизнь. Только прекрасные дачные друзья. И удивительная жизнь. Почти как у классика:
«Гости съезжались на дачу***. Зала наполнялась дамами и мужчинами, приехавшими в одно время из театра, где давали новую итальянскую оперу. Мало-помалу порядок установился. Дамы заняли свои места по диванам. Около их составился кружок мужчин. Висты учредились. Осталось на ногах несколько молодых людей; и смотр парижских литографий заменил общий разговор».
Все так и было, и надо было просто дождаться июня, когда все съедутся на дачу.
Она всегда умела терпеливо ждать. Когда война кончится, когда из эвакуации вернутся, когда срок по распределению завершится. Когда лето наступит. И там снова все будут свои, и даже смеяться над ней будут необидно.
О проекте
О подписке