После съёмок я, потрясённая, с негодованием набросилась на оператора:

– Ты обалдел совсем, что ли?! Как такие вещи говорить можно?! Кадр ему нужен! А на людей тебе – наплевать и растереть?!

– Не ори, – флегматично ответил Денис. – Между прочим одного молодого режиссёра в молодости позвали снимать расстрел. Выстроили на рассвете приговорённых, автоматы вскинули. А режиссёр и говорит: «А нельзя ли подвинуть их? Освещение не то!» И подвинули, и расстреляли, и заснял их довольный режиссёр.

– И что?

– Ничего. Карьеру сделал!

Я закашлялась и смогла лишь высказаться в том смысле, что у него, Дениса, так всё равно не получится. На что наш оператор только ухмыльнулся:

– А это, мать, время покажет!

Такой цинизм немало поразил меня. Как же так можно? Чужую трагедию воспринимать, как материал для собственного искусства? Это же сумасшедшие… Или это профессиональное повреждение души? Противно…

Мало-помалу я всё же втянулась в утомительный и увлекательный процесс работы на телевидении. Одно выбивало из колеи: встречи с тобой. Ты как будто приезжал в Останкино по своим делам, но каждый раз так «удачно», что мы непременно встречались.

– Позволишь угостить тебя чашечкой кофе в ресторане?

– Я спешу!

– Все спешат, но на кофе времени хватает всем!

И я сдаюсь, и иду пить с тобой кофе…

– Позволишь подвезти тебя?

– Нет, спасибо.

– Почему ты боишься меня? Ведь мы были друзьями!

Друзьями… Сомневаюсь, что ты понимаешь значение этого слова. Но мне стыдно признаться, что боюсь (себя), и я снова иду у тебя на поводу.

Дома подозрительный взгляд Юрия Николаевича:

– От тебя дорогим табаком и одеколоном пахнет…

– Сотрудник подвёз…

– В прошлый раз пахло также. И в позапрошлый…

Я ни в чём не виновата перед ним. Но одновременно виновата. Виновата желанием. Виновата тем, что он страдает. Это, последнее, я читаю в его светлых, беспокойных глазах. Обнимаю его со всей нежностью, на которую способна, шепчу мягко:

– Потому что сотрудник один и тот же. Если хочешь, я больше не стану пользоваться его добротой и буду, как все люди, ездить на метро.

– Нет-нет… Я ведь просто так спросил…

Дома я стараюсь быть весёлой и жизнерадостной. Сын, слава Богу, берёт пример с меня, и вдвоём мы стараемся рассеять ипохондрию нашего папы. На работе сосредотачиваюсь, собираюсь в кулак. Но везде и всегда, где-то глубоко внутри точит меня разбуженный микроб, не даёт покоя.

В честь очередного дня рождения нашей передачи руководство решило устроить банкет для сотрудников и друзей. Целый вечер я уговаривала Юрия Николаевича пойти со мной на это мероприятие. Муж отбивался, как мог:

– Зачем я туда пойду, скажи на милость? Я никого там не знаю! Чужие люди, чужая сфера… Я буду чувствовать себя неуместно. К тому же для вашей компании я стар. Буду смотреться там, как… как… Глупо, одним словом! И не бывал я на таких мероприятиях уже давным-давно! Ещё, небось, дресс-код у вас там!

– Во-первых, до старости тебе ещё далеко. А, во-вторых, никаких кодов, всё добровольно.

– Всё равно! Уволь меня от этого. Сходи одна. А лучше и сама не ходи. Скоротаем тихий вечер вместе…

– Я не могу не пойти, это моя работа. Но одной идти мне не хочется. Там все будут с мужьями-жёнами, друзьями-подругами… Ну, я ведь никогда раньше не просила тебя! Почему ты не хочешь хоть раз пойти мне навстречу?

Нет, мне вовсе не хочется вспоминать, что работаю я за двоих. Что тяну на себе и работу, и дом. Ничего этого я вспоминать не хочу, потому что не вижу в этом ничего особенного. Но в такие моменты всколыхивается недоброе чувство… Ведь в самом деле ни о чём не прошу никогда, а сама стараюсь уберечь, окружить заботой, идти навстречу. Но можно же хотя бы иногда и мне приятное сделать?

Хотя, конечно, ему трудно согласиться… Он не привык к такому обществу. А природная застенчивость и ранимость заставляет ревниво оберегать свой внутренний мир. Если не хочешь, чтобы плюнули в душу, лучше держать её на запоре – мой муж отлично усвоил этот принцип, но и как же трудно ему было следовать оному при его изначальной открытости, порывистости, тяге к людям… За это сокровенное, бережливо хранимое от сторонних, я и полюбила моего мужа. И жалела, и старалась быть ему опорой. Но иногда так хотелось, чтобы пожалели меня, чтобы за силой и весёлостью, которую я так старательно напускала не себя, услышан был и мой задавленный, заглушённый стон…

Юрия Николаевича я всё-таки уговорила пойти со мной. Но лучше бы мне этого не делать…

Вечеринка была уже в разгаре, когда мы пришли. И ты, как «друг нашей передачи», выступал в роли тамады. Едва мы появились, ты тотчас подошёл, галантно приветствовал нас…

– Это твой провожальщик? – спросил муж после знакомства.

– Он самый. Как ты узнал?

– Запах… Должен сказать тебе, что твой дружок слишком злоупотребляет парфюмом. Да и вообще… Стрикулист…

– Он режиссёр.

– Можно подумать, что одно исключает другое.

– Быть можно дельным человеком и думать…

– Не тот случай. Для таких, как он, краса собственных ногтей, весомее чужой жизни. Странно, что ты с ним общаешься. Он что, работает на канале?

– Не то, что работает, а…

– Ясно, ошивается.

– Ты не в духе сегодня.

– Я же говорил, что тебе лучше пойти одной.

Конечно. Лучше. Всегда и везде – одной…

В это время ты произносишь высокопарный тост в мою честь и объявляешь, что я получаю премию зрительских симпатий. Ко мне подбегают несколько сотрудников, поздравляют, влекут на сцену. Я сбивчиво благодарю за такую неожиданность…

Огромный, как шар, букет лилий… Я знаю точно: они твои. Сразу вспоминаются орхидеи в твоей питерской квартире. Интересно, ты и теперь увлечён цветоводством? Во всяком случае, букет дивный.

Шампанское… С алкоголем у меня скверные отношения – вино сразу ударяет мне в голову.

Лица, смех, блики света, музыка… Словно нарочно кружат меня в хороводе, заговаривают, и я вовлекаюсь в общее веселье. Можно сколь угодно презирать «светские мероприятия», но они обладают поганенькой особенностью завлекать. Да ещё когда тебя только что провозгласили надеждой журналистики! Сулят в будущем ТЭФИ! Поздравляют… И понимаешь ты остатком сознания, что всё это бесстыдно натянуто, ни на йоту не искренне. Понимаешь, что это своеобразный ритуал, что уже завтра поздравляющие сейчас не преминут лягнуть тебя. Понимаешь, что всё это не настоящее. Но понимание это тонет до полной рассеянности и желании, чтобы это было правдой, в опьянённостью успехом, в горделивом самолюбовании…

Музыка сменяется, и ты приглашаешь меня на танец. Сладчайшая грёза моей юности! Не изжитая, как оказывается, к моему испугу.

– Ты прекрасна и очень талантлива. Камера тебя любит. У тебя большое будущее на телевидении!

Странно, почему в такие моменты даже самая грубая и пошлая лесть принимается за правду в то время, как обычно ты прекрасно знаешь о себе совсем иное? Безумие… Опьянённость… Головокружение…

Внезапно что-то тревожит мой рассеянный взгляд. Я не понимаю, что. И вдруг спохватываюсь: нет Юрия Николаевича! Дурман сходит, как от ледяного душа, и я становлюсь собой. Едва бросив короткое «прости», я оставляю тебе посреди танца и опрометью выбегаю из помещения, озираясь по сторонам в поисках мужа. Его нигде нет.

В волнении я выскочила на улицу и, наконец, увидела его, уходящего прочь. Догнала, преградила путь:

– Юра! Я чуть с ума не сошла… Зачем ты ушёл?

– Затем, что я там лишний, – Юрий Николаевич болезненно поморщился. – Я не могу находиться среди этих людей! И на тебя среди них мне тяжело смотреть! Потому что ты становишься на них похожа. Тебе весело с ними, это твой мир, а я только помеха… Возвращайся, Сима. Тебя там ждут!

– Без тебя я не вернусь.

– Почему? Признайся хоть себе самой: я не нужен тебе… там!

– Ты мне нужен везде.

– Только не надо этих… жертв!

На улице уже стемнело, людей мало. Я пытаюсь сообразить, видно ли нас из окон моим коллегам. Мне жаль мужа, выглядящего глубоко расстроенным и изнервлённым, и досадно от глупости происходящего.

– Послушай, я не люблю этих мероприятий, и мне они не нужны. Ходить на них впредь я не собираюсь. Но пойми, я не могла не пойти на это! Первый год моей работы у них – как я могла нарушить правила с первого шага? С какой стати? Я хотела, чтобы ты был со мной здесь, потому что мне тяжело всё время быть одной. Мне нужна была твоя поддержка. Тебе не нравится моя работа, я знаю. Но переводами я не заработаю столько, сколько здесь. А для Вальки нужны деньги…

– Которых я не могу заработать, добавь ещё.

– Перестань! Причём здесь это! Тебе не понравилась сегодняшнее веселье, это дурацкое награждение… Но разве я его придумала? Этот танец… Да, я могла отказаться от него. Каюсь, не сообразила сразу, показалось неудобным отказать человеку, только что меня чествовавшему – да ещё и на людях. Неужели тебе так трудно было немного подождать? Я ведь бросилась за тобой, потеряв голову, даже проститься ни с кем не успела.

– Могла бы не бросаться…

– Я волновалась за тебя! А теперь мне будут перемывать кости, зубоскалить на мой счёт… Этого ты хотел?

– Прости, – Юрий Николаевич виновато опустил голову. – Я не подумал. Просто уж очень тошно стало, не выдержал. Возвращайся, Сима. Ты должна быть там. Скажешь, что у меня голова разболелась, и я уехал. А я заберу у Кати Вальку, и мы будем ждать тебя.

– Одна я не пойду. Вместе пришли, вместе и должны уйти. Хочешь, чтобы все здесь потешались, что мой муж столь ревнив, что сбежал, увидев, что жена танцует с другим?

– А если мы вернёмся вдвоём, то что ты им скажешь?

– Что у тебя заболела голова, и ты вышел на воздух, но не сразу нашёл обратную дорогу в наших лабиринтах. Только умоляю тебя, подыграй мне хоть самую малость!..

Мы всё-таки вернулись вместе, и до конца вечера я не отходила от мужа, опасаясь твоего общества. Разумеется, без заглазного зубоскальства со стороны наших не обошлось. Такое показное внимание к мужу – смех да и только!

На другой день ты снова ждал меня после работы у телецентра. От предложения подвезти я на этот раз категорически отказалась, но на этом дело не кончилось.

– Мне нужно поговорить с тобой!

– По работе?

– Ты отлично знаешь, что нет!

Из-за запруженной машинами ленты шоссе уютно выглядывал розовый пряник шереметевской усадьбы. Я предлагаю пойти в парк и поговорить там. Музей в этот час уже закрыт, поэтому народа никого, и можно разговаривать спокойно.

– Я хотел тебе сказать, что развожусь с женой.

– Поздравляю. Почему ты решил сообщить эту новость мне?

– Не прикидывайся дурочкой!

Мне совсем не хочется объяснений. Вид старой усадьбы, церкви, зеркальной глади пруда, мелодичный перешёпот листвы умиротворяет. Хочется просто побродить здесь, а лучше углубиться в зеленеющий позади усадьбы массив Ботанического сада. Надо же, как, оказывается, давно я не была в лесу. Опасно давно. Нельзя так надолго отрываться от своей естественной среды, а о себе я знаю точно: моя естественная среда – лес.

– Я не собираюсь разводиться с мужем.

– Только не надо сейчас плагиата на манер: «Но я другому отдана и буду век ему верна»! Ты ведь любила меня!

– Любила. Но я ведь всего лишь образ… Или что там ещё?

– Теперь всё иначе!

– С чего бы?

– Мстишь? Отыгрываешься за старое?

– За что мне отыгрываться? Ты был честен со мной.

– Вот именно.

– Я не оставлю своего мужа.

– Только не говори, что любишь его!

– Почему нет?

– Насколько лет он тебя старше?

– Пошло с твоей стороны. Какое это имеет значение?

– Никакого. Он, кажется, безработный?

– Временно.

– Ты не дурочка и прекрасно знаешь, что нет ничего более вечного, чем временное. Проблема твоего мужа не во внешних обстоятельствах, а в нём самом! У него цели нет! Желаний! Воли! У него же… глаза погасшие! Разочарованный человек, который ни к чему не способен!

– А у тебя есть цель?

– Будет, если ты будешь рядом. Вместе мы горы свернём! Телевидение, кино – всё будет в наших руках!

Не стану лгать, искус был велик. Быть рядом с тобой, развернуться в полную силу на телевидении, к которому я успела почувствовать вкус… Другая жизнь! О которой только мечтать можно! И всего один шаг, одно слово до неё… Одна переступленная жизнь…

– Неужели ты думаешь, что я оставлю ради тебя мужа и сына?

– Кто говорит о сыне? Твоему сыну я стану лучшим отцом, чем родной. У него будет всё. Лучшие врачи, поездки заграницу, учителя.

И этот искус совсем немал. Я же знаю, что лечение заграницей могло бы очень помочь Вальке…

– Нельзя построить счастье на чужом горе, на лжи.

– Мы и так будем несчастливы! Все! Ты любишь меня, твой муж будет чувствовать это. Это же и есть – ложь!

– Мой муж и сын будут счастливы, – с вдруг явившейся решимостью отрезаю я.

– А ты? А я?

– А мы будем платить по счетам.

– За что, позволь спросить?

– За гордость… – тихо отвечаю я, глядя на мелкую рябь пруда и вспоминая величавое течение Волги. – Я – за то, что думала прожить умнее других. Ты – за то, что счёл ниже своего достоинства связывать судьбу с девчонкой без имени и положения.

– Безумие какое-то! Одумайся, Сима! Зачем калечить себе жизнь? Я же люблю тебя!

– Довольно. Я не уйду от мужа и не свяжу жизнь с тобой каким бы то ни было образом. И впредь я очень прошу тебя не караулить меня и не звонить.

– Ты просто боишься! Боишься взять судьбу в свои руки! Это малодушие!

– Пусть так. Но я всё решила. И иного ты от меня не услышишь.

Запели утешно церковные колокола, возвещая окончание службы. Добрый знак, – подумалось с облегчением. Значит, всё правильно, и главное, удержаться, не сорваться, не изменить сделанному выбору.