Глава 2

А непогода всё расходилась. Стрибожьи внуки носились вдоль русла меж деревьев, так и норовя платок с головы сорвать: уж тут и не подумаешь, чтобы снять его. От уха до уха продует. Белёсая пелена на небе с утра превращалась помалу в тяжёлые тучи, которые будто бы всю зиму набирали где-то воду и теперь решили непременно обрушить всё на струги, что тащились по неверному теперь течению, сузившемуся руслу, в сторону Волоцка.

– Ветрила собрать! – гаркнул Рарог своим людям. И его зычный, сильный голос разнёсся далеко в стороны. – Снять мачты!

Засуетились сразу на всех стругах, словно только по одному звучанию его умели распознавать, что он требует. Но хлопотание это только в первый миг показалось бестолковым, а в другой стало видно, что каждый ватажник верно знает, что ему делать нужно. Резво сняли одна за другой все мачты и уложили их на дно, хоть и работа то нелёгкая – а как будто вмиг справились. Гроза только и наблюдала, открыв рот, за слаженной работой мужчин. Рарог сам у кормила сел, пристально глядя то по сторонам, то на людей своих, которые, справившись, снова по своим местам рассыпались, готовые браться грести. Но пока старшой справлялся сам.

А ветер всё крепчал. Серая гладь Волани пошла крупной рябью, что иногда всплескивалась самыми настоящими волнами, какие, верно, и на море бывают. Струг закачало заметно. Беляна сглотнула и прижала ладонь к губам, побелев до зелени. Да и Драгица задышала чаще, то и дело принимаясь бормотать что-то. То ли к Богам обращение, то ли к водяному самому, чтобы не погубил. Течение заметно изменилось. Русло стало ещё уже, а по берегам появились лысые головы торчащих из воды камней. Они всё росли, пока не обернулись стенами невысоких, но глубоко вдающихся в реку скал.

– Половодье нынче хорошее, – отчего-то довольно сказал Рарог. – Много камней под водой.

Как будто опасность разбить и второй струг вовсе его не тревожила. Полил дождь. Резко, словно треснули наконец все хляби, не выдержав напряжения. Опрокинулись на головы людей, на деревья, пригибая даже голые ветви, а в широкие лапы молодых елей, что цеплялись за края утёсов, и вовсе били, точно в бубны – до звона.

По лицу потекли холодные дорожки: только и успевай стирать, чтобы видеть хоть что-то.

– Прикройтесь! – гаркнул Рарог.

И по его кивку женщинам подтащили большое полотнище запасного ветрила, что лежало свёрнутым под скамьями. Гроза развернула его быстро, не ведая, как сумела справиться с тяжёлой тканью – и подала другой конец Драгице, чтобы накрыть отчаянно стучащую зубами княжну. Так они и сели, нахохлившись, как синицы под карнизом крыши.

А струг зашатало ещё заметнее. Беляна застонала, едва не закатывая глаза. Гроза озиралась по сторонам, думая, как бы дотянуться разумом, словом ли до сил тех, что реку ведают. Решают, спокойной ей быть или буйствовать под неистовыми ласками Стрибожьих внуков. Да только она не знала ничего. Мать-то нечасто видела – и то во сне. Та обещала научить многому, но если только согласится Гроза уйти с ней, как придёт срок – через семь лет после первой женской крови. А сейчас она ощущала себя бессильнее мужчин, которые сели на вёсла, чтобы преодолеть опасное место реки.

“Река-матушка Волань, не погуби”, – только и приходилось повторять.

Вкладывать в слова весь пыл, всю волю. И ждать ответа. А может – безразличного молчания. Раненый русинами в плечо Болот, муж широкоплечий и высокий, да как оказалось, на нутро не слишком крепкий, вдруг вскочил и кинулся к борту. Видно, тоже худо стало, а палубу те, кто по воде ходят, говорят, пачкать не разрешают. Ещё и всыпят ведь за такое непотребство.

Но за изгибом реки прямо в бок первому стругу нацелился громадный выступ скалы. Рарог налёг на кормило, пытаясь ещё вывернуть. Ватажники рьяно ударили вёслами в воду, разворачивая лодью. Кметь неловко покачнулся и кувырком полетел за борт. Струг неспешно ушёл в сторону от опасности, а за ним – и другие, что следовали позади.

– Упал. Вот раззява! – гаркнули с одной из скамей.

– Где?

– На правом борту!

Рарог вскочил со своего места, ещё удерживая рулевое весло.

– Прими! – толкнул в плечо ближайшего соратника.

А сам поспешил к серёдке струга, заглядывая в воду то с одной, то с другой стороны. Гроза выбралась из-под ветрила. Бросилась к борту тоже, приподняв сырой подол, спотыкаясь о ноги мужчин.

– Куда?! – Рарог развернулся к ней и остановил ладонью в грудь.

– Я помогу.

Он нахмурился непонимающе. Но не стал спорить и отталкивать снова.

– Не видно ничего в такой мути, – проворчал кто-то из ватажников рядом. – Может, и голову себе уже разбил о камни.

Старшой руку вскинул, приказывая замолчать. И взглядом на Грозу указал, которая медленно осматривала воды реки от одного берега до другого. Ещё о себе она знала одно, в детстве заметила: через воду видеть умеет. Не насквозь, конечно, но удавалось и кольца височные, оброненные подругами найти, и один раз даже дитя, сынка младшего одного из селян, который с моста упал, отыскать, пока беда не случилась. Чуяла она невольно то, что увидеть хочет. То ли тепло какое узреть могла среди прохлады, то ли силу человеческую – и сама не могла объяснить. Она щупала серую преграду воды и старалась почувствовать кметя, с которым стряслась неведомо какая беда. Может, задели веслом в пылу гребли, или килем другого струга могло голову раскроить. Но тут среди холода глубины, сквозь переплетение водорослей и тины – до самого дна – она ощутила сияющий комок ещё горячей жизни. Смахнула с лица капли, что так и норовили глаза залить. Встряхнула ладонью и сжала в кулак, чувствуя, как озябли пальцы.

– Вон там – указала рукой в сторону каменистого берега, что взбирался в крутую горку у подножия утёса.

– Уверена? – Рарог заглянул в её лицо. – Я два раза нырять не буду.

Гроза кивнула, гася в груди вспыхнувший страх: вдруг ошиблась? Старшой быстрыми движениями скинул плотную свиту, а за ней – рубаху, сверкнув в пасмурной серости непогоды светлой кожей спины и широких плеч, привычных к гребле. Скинул сапоги, развернулся и, легко оттолкнувшись ногами, прыгнул в воду. И залюбоваться бы сильным телом, на миг изогнувшимся напряжённой дугой, да холод до костей уж пробирал – и о том больше думалось. А отойти от борта никак не возможно. Все струги приостановили ход, побросав якоря. И если чужого гридя ватажники и могли, верно, бросить, то своего старшого – никак.

Показалась скоро облепленная мокрыми волосами голова Рарога над водой. Он загрёб рукой воду и рывком вытащил на поверхность Болота. Почудилось сперва, что тот и вовсе без чувств, но он зашевелился вяло, помогая тащить его. А там со струга сбросили верёвку с доской на конце. Гроза, опершись на борт ладонями, наблюдала, как уверенно приближается к ладье старшой. Как борется с течением, что непреодолимо тащило его в сторону. Как захлёбывается порой всплесками волн. Но плывёт, дыша ровно, глубоко и зло.

Болота вытащили первым. А за ним сам забрался Рарог, распластался на дне струга между скамьями, среди расступившихся соратников. Его блестящая от воды грудь вздымалась высоко, он щурил глаза от падающих с неба капель, уже редких, но крупных. Кто-то поднёс ему сухую тканину – обтереться, а там и покрывало шерстяное, как будто заботливой женской рукой вытканное: до того красивое, узорное с кистями по краям. И пока он не успел накрыться, Гроза высмотрела на предплечье его, суховатом, мускулистом, знаки, вбитые под кожу краской – волховьи как будто. Да откуда ж знакам таким на теле татя взяться? Показалось, может?

Гроза очнулась от раздумий, только когда Рарог на неё взгляд поднял, вставая, возвышаясь над ней снова, словно дубовый идол.

– Что смотришь, Лиса? Согреть хочешь? – улыбнулся бледными губами и одеяло, которым плечи укрывал, чуть распахнул.

– Спасибо, что вытащил его, – буркнула она, отворачиваясь. Слишком спешно, суетливо даже, чтобы не разглядывать его невольно.

Да и нечего на подначивания отвечать. Ему, похоже, только и дай, что скалиться. Слово серьёзное только ватажникам своим сказать может. Саму бы кто согрел теперь: кажется, и свита уж почти насквозь промокла, хоть и плотная. И до того манящей показалась мысль прижаться к горячему телу, укутаться в тёплое, чуть колючее шерстяное тканьё. Да не про Рарога та честь.

Пока приводили в себя искупавшегося кметя, обтирали и переодевали, дождь совсем прекратился. Выбрались из-под ветрила и Драгица с Беляной. Княжна сразу за мех с водой схватилась, напилась вдоволь, гася последние волны тошноты. Одно что вода эта в лицо хлестала сколько. Там и переодеваться пришлось. Не совсем, конечно, но свиты, изрядно намоченные, сняли. Вместо них подоставали из ларей покрывала дорожные, чтобы спастись от коварной речной сырости и от прохлады весенней, что вмиг вернулась после дождя.

Течение снова успокоилось, растеклось в стороны к расступившимся берегам, вновь пологим, поросшим густым ивняком и ольховником. А вдалеке стояли стеной синеватые ели, только иногда истончаясь и пропуская между стволов скупой серый свет. Гребцы оставили вёсла, а Рарога сменил у кормила другой ватажник, позволяя старшому отдохнуть и обогреться, хоть тот и успел поворчать о том, что греться надо работой.

Всё стихло, будто и не было этого ненастного буйства. Растрепались по небу облака, а к вечеру и вовсе небо вновь очистилось до прозрачности, через которую, верно, если приглядеться, можно было рассмотреть и сам Ирий.

Как ни опасался Твердята, что провожатые нежданные задумали худое, а ни один из них и слова грубого за остаток пути никому не сказал. И всё больше старались они с гридями посудачить о том, о сём, а те и не противились сильно. И доносился со всех ушкуев постоянный мужской гвалт. Облегчённый смех – это после спавшего со всех напряжения и опаски: чего ещё ожидать от гнева Богов? А то и песни звучали, размеренные, наполненные особым дыханием, влившись в которое так легко грести. И кажется, успокоиться бы тем, что дорога обратная до Волоцка вышла спокойной супротив того, что творилось утром. А Гроза всё равно то и дело всматривалась в даль, встав у носа ладьи, давя в груди тяжёлую горечь от необходимости вернуться. Не нужно, не ко времени. Вовсе не сейчас надо бы снова в детинце оказаться. Когда князь там, не отбыл по важным делам, а занят только встречей купцов, что непременно оказывали правителю должное почтение и одаривали порой диковинами такими, что не часто встретишь. Когда только-только сердце успокоилось и от души отлегло.

Всё потому что, чем дольше жила Гроза в тереме почти наравне с княжной, тем сложнее становилось. Не от безобидного внимания кметей. Не от работы, которой никто дочку воеводову нагружать не стеснялся. А только от одного: что Владивой где-то рядом. И думалось всё, что одним только чудом неведомым удалось дочери его уговорить разрешить Грозе с ней отправиться. Упирался он, мол всё это пустое, что и наставницы ей вдоволь хватит, чтобы о доме вспоминать, а там жених окружит почтением и заботой. И всё же отпустил. Как будто спохватился, что слишком рьяно силится её рядом с собой удержать.

А она и рада была – чтобы с глаз долой. Чтобы в тисках воли своей её не давил. И желаний – всё больше постыдных. И манящих, конечно, толкающих на большие безумства.

– Ты переживаешь как будто, – проговорила тихо Беляна, встав рядом с Грозой и оперевшись слегка на голову медведя, что венчала штевень корабля.

Лодыжка припухшая, конечно, всё ещё беспокоила княжну. Драгица причитала весь окаянный день после того, как ненастье стихло, что Беляне скорее нужен лекарь. Уж и придумывать стала, что та и вовсе хромой остаться может: кому тогда в невестах нужна? Какому купчичу только. Неведомо зачем обидела купеческих сыновей, но грозилась, что сыну ярла припадающая на одну ногу жена точно мила не будет.

– За тебя переживаю, Беля, – Гроза мельком на неё взглянула и подивилась в очередной раз, какой радостью глаза подруги светятся. Словно невозможно тяжёлый груз сбросила.

– Да что мне будет. Мне худо только стать может от причитаний Драгицы. Как начнёт, видит Макошь, удавиться охота.

Девушка свела брови серьёзно, а после прыснула. С Грозой одновременно. Они обернулись обе на суровую наставницу, что так сидела у мачты, едва не до носа самого укутавшись в одеяло. И вид-то у неё был не слишком довольный. Да, небольшой, на десять пар вёсел, струг – не княжеская просторная ладья, где и укрытие развернуть можно, и сесть вольготнее. Тут и шагу лишнего в сторону не сделаешь. Но уж убедиться довелось, что любой ватажник здесь умел по своему кораблю так бегать лихо, что иной раз другие по ровной дороге медленнее ногами перебирают. Вот и Рарог, на которого Гроза снова взглядом натолкнулась, вдругорядь ловко проскочил мимо рассевшихся на скамьях мужиков, мимо Драгицы, по пути спросив её о чём-то – а та только скривила сухие губы, обдав его строгим взглядом.

Да старшому-то всё равно было. Он направлялся прямо к девушкам.

– Что ты, княжна, отогрелась? – обратился к Беляне почти ласково. Но с прищуром таким, по которому сразу понятно становилось, что не за этим вопросом от кормы до носа шёл.