– Я же говорил – лучше бы тебе пойти служить в Орден по доброй воле.

Под пальцами левой руки я ощутила обтянутую кожей короткую рукоять моего ножа, полностью скрывшегося от глаз в разворошенном снегу – и как он только там очутился, неужели выскользнул из ножен, пока меня крутило в воздухе? Навряд ли. Но на то «Не Знающий Преграды» и волшебное оружие, чтобы в нужный момент оказываться под рукой.

– Я никому служить по принуждению не буду, – тихо ответила я, чувствуя, как от холода начинают болеть пальцы, сомкнувшиеся на рукояти ножа.

– Будешь, – негромко и как-то сочувственно отозвался Грач, поднимая руку и легонько касаясь метки на шее, виднеющейся в расстегнувшемся вороте черной рубашки. – Еще как будешь. Я тоже поначалу думал, что никому против воли служить не стану, но, как видишь, служу. Чародеи из Вортигерна весьма искусны в навыке убеждения. Но я думаю, ты с ними общий язык так или иначе найдешь – ведь ты сама не слишком от них отличаешься.

Я удивленно моргнула, а Грач неожиданно рассмеялся – резким, неприятным, шипящим смехом.

– Ох, Арайя, да ты такая же наивная, как много лет назад. Вспомни, почему ты убежала из Башни незадолго до того, как она загорелась. Вспомни, от чего ты бежишь сейчас. Не от ярости ли фэйри, которого попыталась насильно заставить служить себе? – Он по-птичьи склонил голову набок, явно довольный моим замешательством. – Я вижу в этом некую справедливость. Тебя тоже посадят на невидимую цепь, и ты узнаешь, каково это – служить тем, кого презираешь.

Из туманной пустоты, которая накрыла собой окружающий мир на время действия заклинания «паутины», неожиданно вылетел тонкий серебристый блик, с еле слышным шелестом взрезавший воздух и оставивший яркий кровавый росчерк на вытянутой в мою сторону ладони Грача. Чародей отдернулся, стремительно развернулся, сбрасывая с левой руки хвостатую искру – и мгновенно получил второй нож чуть пониже ключицы.

«Паутина» зазвенела причудливым, льдистым аккордом, когда в нее вторгся кто-то третий, умудрившись задеть прозрачные колдовские нити – но не запутаться в них, как Грач. Замелькали серебристые сполохи, чертящие причудливые восьмерки и дуги, за которыми я не была способна уследить даже взглядом, и я поняла, что впервые на своей памяти вижу, как сражается Гейл. Вижу, как вообще кто-то сражается за меня, не отступая перед превосходящим по силе противником…

Глухо, басовито загудела колдовская струна, я едва не задохнулась от осознания, от предчувствия того, что вот-вот неизбежно случится – но Гейл словно чуял то же самое, что чуяла я, безо всякой «паутины». Он успел повернуть лезвие короткого меча плашмя, как щит, и смертоносное заклинание, способное раздавить у человека сердце прямо в груди, разбилось о хладное железо и рассыпалось блескучими осколками, стремительно тающими в воздухе.

– Грач, не смей!

Рывок вперед – не телом, а всей волей.

Невидимая рука с силой ударила чародея под локоть и заклинание, направленное в лицо скрипачу, ушло высоко вверх, пройдя мимо цели. Менестрель успел отшатнуться назад, запоздало скрещивая перед собой клинки, а Грач повернул ко мне узкое, холодное лицо, будто бы раскроенное надвое жуткой ухмылкой фэйри.

– Неужели ты не просто угадываешь, что я хочу сделать? Если ты и в самом деле читаешь чужую магию, то ты прямо-таки находка для Ордена.

Следующий удар Гейла налетел на невидимую преграду, один из мечей задрожал и неожиданно вывернулся из ослабевших пальцев скрипача, а Грач даже не моргнул, сверля меня чистым, прозрачно-зеленым и совершенно чужим взглядом.

– Не магию, – выдохнула я, с трудом садясь в снегу и стискивая замершие пальцы левой руки на рукояти дареного ножа с чаячьими крыльями вместо гарды. – Я читаю твою суть фэйри. Она выдает тебя, выдает с потрохами каждую твою мысль и движение. И чем меньше в тебе от человека, тем легче мне тебя читать.

– Разве? Проверим, Арайя?

Я едва успела. Из последних сил дотянулась, перехватывая и удерживая тонкую нить магии, которая неожиданно выдернула из груди Грача глубоко застрявший там метательный нож и ткнула было им в лицо менестреля.

Острие замерло на расстоянии пальца от глаза музыканта, нож повисел мгновение в воздухе и бессильно упал в снег.

А в следующее мгновение я подбросила свое оружие в воздух, перехватила его – не рукой, а взглядом, чувствуя, как последние остатки силы вытекают из меня, тянутся прочь в сторону заката тоненькой струйкой – и метнула в Грача.

Оружие, не знающее преграды, подаренное мне в ночь Самайна – оно послушно устремилось к цели, когда на пути смертоносного острия неожиданно оказалась грудь менестреля, которого чародей успел ухватить за плечо и с нечеловеческой скоростью подтянуть в себе, выставив перед собой живым щитом.

Мне не хватало времени – но я не успела этого осознать, потому что одна-единственная секунда, что разделяла волшебный нож и человека, которого я не могла и не хотела терять, это мгновение неожиданно растянулось, раздвинулось из крохотной щелочки до широченного коридора. И оказавшись в этом коридоре, душа моя взметнулась в несгибаемом, нерушимом протесте, который не успел оформиться ни мыслью, ни словом. Только безотчетный порыв, дотянувшийся до искрящегося лезвия…

Время вновь сузилось до сверкающей точки в пространстве…

Дареный нож мигнул, став прозрачным – и беспрепятственно прошел сквозь грудь музыканта, скрывшись в ней полностью. Я застыла в ужасе, в предчувствии неизбежного, непоправимого – и тогда Грач пошатнулся и с тихим хрипом осел на снег, из последних сил пытаясь удержаться ослабевшей рукой за плечо менестреля. Невредимый Гейл вздрогнул, сделал неуверенный шаг в сторону, глядя на меня широко распахнутыми глазами, а я наконец-то смогла увидеть лежащего навзничь на заснеженной мостовой чародея, из груди которого торчала рукоять моего ножа.

– Грач, – горько прошептала я, с трудом поднимаясь на ноги и подходя к поверженному фэйри-полукровке, который из последних сил цеплялся за жизнь, скреб длинными тонкими пальцами по груди, то и дело натыкаясь ими на нож с чаячьими крыльями, погрузившийся в тело на всю длину лезвия.

Помутневший от боли взгляд зеленых глаз остановился на мне – и впервые с момента нашей сегодняшней встречи он показался мне таким же, каким был много лет назад в Одинокой Башне.

– Ты молодец, – натужно прохрипел он, и я не удержалась, с трудом опустилась, почти упала на колени рядом с распростертым на снегу чародеем.

На губах у него пузырилась кровавая пена, темно-красная, как ягоды остролиста, капельки уже измарали щеку, но у меня не было сил, чтобы их стереть. Грач с трудом поднял руку, тонкие пальцы схватили меня за правый локоть – и до самого плеча онемелую, нечувствительную руку пронзило острой пылающей болью от снятия парализующего заклятия. Я с шумом втянула морозный воздух, сцепила зубы, ожидая, пока не утихнет жгучая волна тепла, плещущаяся от плеча и до кончиков пальцев – а Грач все не сводил с меня цепкого, пронзительного взгляда, поразительно ясного, просветлевшего. И совсем не похожего на тот остекленевший, чужой и отрешенный взгляд, каким на меня смотрел полукровка всего несколько минут назад.

– Так будет лучше, – тихо выдохнул чародей, тяжело роняя руку обратно на грудь, совсем рядом с рукоятью ножа, которую я никак не решалась даже тронуть. – Не попадайся им. Они будут искать, когда я не вернусь. Но если вдруг попадешься… лучше согласись. Слуга… может рано или поздно сбежать в Башню… А рабу бежать некуда.

Его тело вдруг выгнулось дугой, изо рта полилась кровь – тонкой бордовой струйкой, стекающей на утоптанный снег. Я охнула, ухватила его за плечи, стремясь не то удержать на краю неизбежного, не то помочь, пусть даже наперед зная, что помочь уже ничем нельзя – а он неожиданно вцепился в меня, зеленые глаза с узкими зрачками-точечками вдруг оказались напротив моих.

От Грача невыносимо остро пахло кровью и близкой смертью. Так остро, что меня замутило, а на корне языка появился хорошо ощутимый металлический привкус.

– Он тебя не простит! Никогда, слышишь! Фэйри не прощают рабских оков!

Я вздрогнула, а Грач уже смотрел куда-то поверх моего плеча, и увиденное заставило его лица исказиться гримасой ужаса. Поневоле я обернулась – но за моей спиной стоял лишь растрепанный, тяжело дышащий менестрель, все еще держащий короткий тонкий меч в опущенной правой руке. К высокому бледному лбу, покрытому испариной, прилипла черная прядка волос, с губ срывались клубы пара, воротник куртки надорван, а на подбородке наливалась багрянцем широкая ссадина.

Не тот вид, чтобы напугать волшебника, уже стоящего на пороге смерти.

– Ему уже не помочь, – негромко произнес Гейл, и я, повернувшись к своему бывшему другу, с неожиданной горечью осознала правоту этих слов.

Взгляд зеленых глаз уже замер, голова запрокинулась, а руки бессильно соскользнули по моим плечам. Еще мгновение Грач сидел ровно и прямо, а потом каким-то жутковатым, бескостным движением повалился набок, пятная снег кровью, льющейся изо рта и из-под рукояти ножа. Я протянула руку, толком не соображая, что делаю, и осторожно потянула нож на себя. Острое лезвие легко выскользнуло из тела и в мягко сгущающихся сумерках оно казалось черным от кончика и до самой рукояти…

Вот и все.

На плечо тяжело опустилась чья-то ладонь, а мгновение спустя скрипач присел рядом со мной на корточки, еще держа в руке меч с чистым, ничем не испачканным лезвием.

– Он был фэйри? Полукровкой, ведь так?

Я протестующе замотала головой, чувствуя, как оглушающая, ошеломляющая пустота внутри меня рассеивается, а ее место занимает что-то болезненное, жгущее, что-то такое, что я пока никак не могла осознать или определить. Горло сдавило спазмом, и я судорожно всхлипнула, роняя окровавленный нож в снег рядом с остывающим телом Грача.

– Для меня… он всегда был человеком…

…Маленькая перьевая подушка, едва приподнявшись над кроватью, с тихим шлепком упала обратно на пестрое лоскутное покрывало. Я шмыгнула носом, уже готовая разреветься от бессилия – ну почему, почему у остальных детей, даже у тех, что помладше, все эти подушки, рукавицы и набитые тряпками мячики уже летают по всему залу, а у меня не удается поднять взглядом ничего, кроме перышка! Может быть, дядька Раферти ошибся, что привел меня сюда? Может, никакая я и не волшебница? Откуда это знать бродяге? Да даже тот высокий человек в длинной цветной рубашке, который открыл мне дверь, ему откуда было знать, что у меня есть какие-то там условия? Он ведь только в глаза мне посмотрел и ничего больше!

Я всхлипнула и со злости ударила не желающую летать подушку кулаком в самую середку. А потом еще раз. И еще. И с каждым ударом я ревела все громче, а слезы лились все горше.

Ну какая из меня чародейка?! Только двор и лестницы подметать гожусь!

Через мгновение порядком избитая подушка полетела в сторону двери, но вместо тихого шлепка я услышала громкий возмущенный голос. Я обернулась – на пороге стоял долговязый тощий парень с коротко стрижеными темными волосами и держался за краснеющий прямо на глазах нос.

– Метко бросаешь, малявка, – недовольно прогудел он, осторожно ощупывая кончик носа. Глаза у парня были зеленые-зеленые, как весенняя трава, и прозрачные, как вода в ручье. – Ты чего тут сопли распустила, даже из коридора слышно? Просто так бесишься или по делу?

– А тебе-то что? – недобро пробурчала я, вытирая слезы рукавом и так не очень чистой рубашки и отворачиваясь. – Иди, куда шел.

– Да меня, вообще-то, за тобой и послали. – Парень прошелся по комнате, оглядываясь по сторонам. – Занятие уже давно началось, все новое поколение там, а ты прогуливаешь.

– Я не прогуливаю, – неожиданно обиделась я, поджимая нижнюю губу. – Я туда не пойду. У меня все равно ничего не получается. Я не волшебница.

– Да ладно? – Он вроде как удивился и подошел ближе. – Можно, я сяду рядом?

Я подумала – и кивнула. Пускай сидит, вдвоем было уже как-то не так тоскливо и уныло пропускать бесполезные занятия. Кровать чуть скрипнула, когда парень уселся рядом и задумчиво посмотрел на меня.

– А ну, протяни руки, – неожиданно скомандовал он, и я от удивления подчинилась, показывая ладошки, будто демонстрируя их чистоту перед обедом. Рукава чужой тесноватой рубашки задрались и браслет, который подарил мне дядька Раферти перед расставанием, скатился к запястью, едва удерживаясь на руке.

– Ага, так вот в чем дело! – радостно улыбнулся гость, блеснув мелкими белыми зубами и указывая на браслет. – Ты же холодное железо носишь, а оно дает искажение на любое волшебство. Сними браслетик – и у тебя сразу все получится.

– Не сниму! – я торопливо отдернула руки, как будто мое единственное сокровище уже собирались у меня отобрать. – Ни за что не сниму!

– Тогда, – парень наставительно поднял кверху указательный палец, сделавшись до смешного похожим на одного из взрослых учителей. – Тебе придется научиться делать поправку на это искажение.

– Поправку? – я удивленно смотрела на него, пытаясь понять, о чем он говорит. – Это как?

– Я научу, – он улыбнулся еще шире. – Просто представь, что ты бросаешь легкий мячик, когда дует ветер. И чтобы попасть в цель, тебе нужно понять, откуда этот самый ветер дует, и сделать на него эту самую «поправку» – то есть кинуть сильнее, чем ты изначально собиралась, если ветер дует тебе в лицо, или наоборот, послабее, если ветер в спину. С волшебством точно так же. Тебе надо понять, как именно тебе мешает браслет, куда он отклоняет твою силу – и просто делать на него поправку. Браслет – это ветер, а заклинание – мячик, которым тебе надо попасть в цель.

– Браслет – это ветер… – задумчиво повторила я, вытирая рукавом слезы и снова глядя на подушку. Теперь, когда мне об этом сказали, я в самом деле ощутила браслет, как невидимый бугорок слева, как ветерок, который «сдувал» заклинание, которое я пыталась создать, немного в сторону от цели…

Подушка, на которую я так упрямо смотрела, неожиданно вздрогнула, плавно приподнялась над покрывалом на целый локоть и так же неторопливо опустилась.

– Ух ты! Получилось! – взвизгнула я, кидаясь на шею парню с такой силой, что едва не уронила его на кровать. – Спасибо! Меня Арайя зовут! А тебя?

– Грач, – усмехнулся он, свободной рукой взлохматив мои и без того растрепанные волосы. – Видишь, ты все-таки волшебница. Ну, или когда-нибудь ей станешь, если не будешь прогуливать занятия. Брысь в общий зал.

– Ага! – я слезла с кровати и метнулась к двери, когда меня настиг окрик моего нового знакомого.

– Умыться только не забудь, малявка! А то сопля под носом висит.

Я едва не споткнулась на повороте, чувствуя, как не только щекам, но еще и ушам становится жарко, и по дороге в общий зал зашла в умывальню и очень тщательно, с мылом вымыла лицо…

Грач… Что же с тобой приключилось за эти три года, если они так тебя изменили?

Я осторожно закрыла широко распахнутые, уже ничего не видящие глаза бывшего друга, кончики пальцев мазнули по щеке, зацепив быстро остывшую на холоде липкую кровавую пленочку. Внутри – пустота, жуткая, неотвратимо разрастающаяся. Чернее самой черной ночи, беззвучная, немая, и на дне ее плещутся, постепенно поднимаясь из самых глубин, отчаяние и горечь.

Бездна… Она живет в каждой человеческой душе, скрываясь на самом дне зрачков и ожидая своего часа. Того момента, когда проломится истончившийся лед жизнелюбия и из разверзшейся полыньи хлынет все самое беспросветное, самое невыносимое, что копилось в человеке все годы его жизни.

Я никогда не отбирала человеческую жизнь. И всегда надеялась, что мне и не придется.

Так… наивно…

– Нам надо уходить, Пряха, – тихо произнес скрипач, крепко, почти до боли сжимая мое плечо. Мгновение – и я почувствовала, как он осторожно вкладывает нож с чаячьими крыльями в опустевшие ножны на моем поясе. – Пойдем. Нас могут увидеть рядом с телом, а это будет лишнее. Идем, пока еще можно.

Пока… можно…

Я медленно подняла голову, глядя в глаза менестрелю – и он отпрянул, торопливо убирая ладонь с моего плеча. Неужели он увидел в моем взгляде ту Бездну, в которую камнем опускалась моя скованная горечью и чувством вины рубиновая душа-птица?

Идти, пока можно…

Куда идти?!

Где скрыться, если рано или поздно Вортигернский Орден примется искать своего верного прислужника, и ведь непременно найдет. Если не само тело – то хотя бы его следы в Эйре. А там… опытный волшебник и через полгода сможет по следам с помощью волшебства найти тело. Подскажут пятна крови на этой самой площади, остатки заклинаний Грача, да и моих заклинаний тоже. Ведь они не исчезают сразу, эти остатки, они оставляют свои штрихи в окружающем мире. И тогда у ищущих колдунов будет в руках ниточка, которая приведет их ко мне, как привела меня к Стефану принадлежавшая ему рубашонка.

Рано или поздно – но это случится.

И тогда на меня будет открыта третья охота, избежать которой мне уже не удастся…

– Пряха? – голос Гейла прозвучал очень глухо и низко. Тревожно. – Ты чего?

– Уже поздно, – негромко произнесла я каким-то странным, неестественно спокойным тоном. Неестественным – потому что внутри меня уже кричала в панике маленькая девочка, забившаяся в угол кровати и безуспешно пытающаяся укрыться от надвигающихся на нее из темноты пронзительно-зеленых светящихся глаз неведомого чудовища. – Третья охота… Уже третья… Я не смогу…

Я вскочила на ноги и сильно толкнула Гейла, да так, что он упал в снег, едва не уткнувшись лицом в сапог мертвого чародея, развернулась – и понеслась прочь с площади, к маленькой узкой улочке, оскальзываясь на ледяной корочке.

Быстрее. Еще быстрее, пока холодный ветер, бьющий в лицо, срывает со щек быстро остывающие слезы. Пока не иссякла решимость и не осталась лишь постыдная трусость, с которой я буду цепляться за эту жизнь до самого конца, до упора…

Пока мне не впечатают рабское клеймо в шею, не уведут насильно в холмы фэйри или же меня не настигнет яростная буря, скользящая среди ночных теней.

Я была как лисица, которая мечется по тропам, не разбирая дороги, а охотничье кольцо вокруг нее неумолимо сжимается с каждой минутой. И нет уже сил, чтобы бороться, нет желания цепляться за эту самую жизнь зубами – а уже слышны приближающийся лай гончих псов и жуткие крики двуногих охотников, для которых травля лишь развлечение. Их ведет не голод, не желание защитить себя, свой дом или семью, а непонятная, непостижимая для лесного зверя прихоть – убийство ради забавы, ради самого убийства, ради трофея…