Глава II. Несчастный случай

Во вторник утром, подойдя к библиотеке, я вижу скопление людей перед служебным входом. Себастьян из службы безопасности не даёт никому войти. Обычно улыбчивый, с румянцем во всю щёку, он совершенно бледный, почти серый. Максим тоже здесь. Он мне объясняет, что произошёл несчастный случай. Пострадал наш начальник Ян Дюбуа. Больше ему ничего не известно.

Два человека в форме выходят из только что подъехавшей полицейской машины. Себастьян впускает их в библиотеку и входит вместе с ними. Я спрашиваю у тех, кто пришёл раньше меня:

– «Скорую» вызвали?

Молодой парень в синем комбинезоне, один из рабочих, начавших вчера замену лифта, отвечает мне:

– Думаю, «скорой» тут делать нечего. Мёртвых не откачивают.

Он достаёт из кармана пачку сигарет и закуривает. Пальцы у него дрожат.

– Mёртвых?

– Мертвее некуда, – подтверждает рабочий постарше, – учитывая высоту шахты и ту штуку, что его придавила, живым он оттуда не выберется.

– Он что, упал в шахту лифта?

– Можно сказать.

– Что значит «можно сказать»? Он упал или нет?

– Упасть-то он упал. С пятого этажа к тому же. Сегодня там не было барьера, который мы с ребятами вчера поставили. Зато там лежал ваш командир, аккурат на самом дне. Прихлопнут сверху здоровой деревянной тележкой. И я вам скажу – сам себе он это не устроил.

Рабочий понижает голос:

– Кто-то ему помог. Понимаете, о чём я?

Быстрым шагом подходит Мариза Давид, заведующая, и, не посмотрев на нас, сразу проходит внутрь. Полчаса спустя полицейский микроавтобус высаживает человек десять в гражданской одежде. Они тоже проходят в библиотеку. Молодая девушка несёт по виду тяжёлый алюминиевый ящик. Один из её коллег берёт его у неё, и она благодарно ему улыбается.

Немногим позже из библиотеки выходит Себастьян и проводит нас внутрь, в зал для видеопроекций, где все могут сесть. Плохо собой владея, Мариза объявляет нам, что Ян действительно мёртв, что библиотека сегодня будет закрыта, что нас всех должна опросить полиция прямо сейчас. Три кабинета заняты полицейскими, чтобы снять наши показания.

Первыми вызывают рабочих. В ожидании нашей очереди мы рассаживаемся по креслам и стульям.

– Блин, не могу поверить, – вырывается у Рене, – можете себе представить? Убийство, здесь, в университетской библиотеке!

– Пока ничего определённого не известно, – отвечает Максим.

– Ты же слышал, что сказал мужик: «Деревянную тележку он сам себе на башку не пристроил».

Мы начинаем припоминать всё, что было вчера, и постепенно восстанавливаем события. Последней, кто видел Яна живым, была Милена. Он был в «локализаторской». Так мы называем комнату с компьютерами, подключёнными к общеуниверситетскому каталогу. Там книги нашей библиотеки «локализируются», то есть добавляются в национальный каталог университетских библиотек Франции. «Локализаторская» находится на том же пятом этаже, что и отдел хранителей, но с другой стороны лифта. Милена зашла туда, чтобы забрать уже «локализированные» книги, которые осталось подготовить к выдаче, распределила их по нашему отделу и ушла в читальный зал.

Всё послеобеденное время Ян провёл, наблюдая за работами по замене лифта. Кабина и внешние двери старого лифта были демонтированы к пяти часам вечера. Защитные щиты должны были быть установлены на следующее утро. Рабочие поставили металлические барьеры с предупреждением об опасности перед открытой шахтой на каждом этаже и ушли. Библиотека оставалась открытой ещё два часа.

Когда рабочие ушли, Яну ничего не осталось, кроме как засесть за «локализацию», чтобы наверстать упущенное. Ничто не мешало ему заняться этим раньше, но Ян не мог оставить на своей территории рабочих без присмотра. Милена видела его в половине шестого. Оставшиеся полтора часа до закрытия в библиотеке оставалось минимальное количество сотрудников – исключительно для обслуживания пользователей: выдачи, приёма и выполнения справок. Только Шарль-Анри Леруа, наш главный библиограф, был в это время в своём кабинете. Получалось, что Яна столкнули в шахту лифта после половины шестого.

– Не могу представить, что Ян дал себя столкнуть, – замечает Рене.

Ян был среднего роста, но очень широк в плечах. В молодости он играл в регби и сохранил коренастость регбиста. К тому же, с тех пор как перестал заниматься спортом, он набрал лишних килограмм пятнадцать, с которыми безуспешно боролся. Человека, столкнувшего его в шахту лифта, было и в самом деле трудно представить.

– Я тоже не могу, – соглашается Максим, – крепче него у нас никого нет.

– Да, но не забывай, что Яна нашли под тележкой, – напоминает Рене. – С этой штукой его кто угодно мог заставить потерять равновесие.

Старой массивной тележкой для перевоза книг мы все часто пользовались. Ян каждый год собственноручно её чистил и смазывал. Помню, как я удивилась, обнаружив, что её громоздкий вид скрывал безупречный механизм. Несмотря на вес, эту древность, дошедшую до нас из шестидесятых годов прошлого века, было на удивление легко передвигать. Она не ездила, она – скользила.

Дверь открывается и входят Брюно и Гаранс. Их рабочий день сегодня начинается позже. Они спрашивают в один голос:

– Что случилось?

Рене начинает объяснять, но тут звонит телефон Гаранс. Она отходит в угол, чтобы ответить. Рене ждёт, пока она закончит. Гаранс говорит о ДТП и о страховке. Разговор идёт на повышенных тонах. Резко закончив разговор, Гаранс в раздражении пинает стоящее рядом кресло.

– У тебя проблемы с тачкой? – спрашивает Брюно.

– Вчера на светофоре я тронулась и заглохла. И какой-то мудак в меня врезался сзади. Что тут происходит-то?

Мы вводим их в курс дела. Оба не могут прийти в себя.

– Ни хрена себе! – вырывается у Гаранс.

Мне кажется, что на её лице на мгновение появляется и тут же исчезает выражение облегчения. Я очень хорошо понимаю, чем оно вызвано. В отличие от нас, государственных служащих, Гарнас и Брюно – контрактники. Их контракты на шесть месяцев могут возобновляться в течение двух лет. Для Гаранс, у которой двое маленьких детей и безработный муж, возобновление контракта жизненно важно. Её вчерашний конфликт с Яном поставил под сомнение очередное возобновление. С исчезновением Яна у Гаранс, без сомнения, становится одной заботой меньше. Зато у Брюно детей не было, жил он один, поэтому окончание каждого контракта воспринимал как начало новой авантюры. Убедившись, что это не шутка и не розыгрыш, он заключает:

– С ума сойти!

Потом открывает свою голубую, под цвет своей футболки и теннисных кроссовок, спортивную сумку и спрашивает:

– И что же мне теперь со всем этим делать?

И достаёт из сумки огромную банку шоколадной пасты и большой пакет с круассанами. Всё накопившееся с утра напряжение отступило перед такой будничной заботой, и мы расхохотались. С наступлением весны Ян решил сесть на диету. Узнав об этом, Брюно, стройный, как кипарис, стал приносить каждое утро пирожные, безе, шоколад и другие сладости. Он аппетитно раскладывал их на столе рядом с кофеваркой и наслаждался результатом. Всякий раз Ян ругался:

– Убери сейчас же!

А Брюно спокойно отвечал:

– Успокойся. Ты тут не один. Никто тебя силой есть не заставляет.

Ян срывался со своей диеты не один раз. Брюно ликовал. Было от чего – из-за этой подрывной работы Ян не только не потерял ни килограмма, он, кажется, даже набрал лишние.

После взрыва смеха мы почувствовали себя лучше.

– Придётся нам самим всё это съесть, – говорит Максим с философским видом. – Перед лицом смерти еда помогает ощущать себя живым.

Брюно жестом предлагает полицейскому присоединиться к нам, но тот отклоняет предложение кратким, но твёрдым движением руки. Мои коллеги группируются около столика, на которой Брюно выложил сладости. Я не двигаюсь. Мне гораздо больше хочется курить. Я не единственная, кто остался на месте. Милена, забившись в угол, вытирает слёзы. Ева её утешает. Я вспоминаю, что у Милены с Яном когда-то очень давно было что-то вроде романа. Длился он недолго, но оставил после себя взаимную неприязнь, которую не смогли рассеять прошедшие с тех пор годы. Надо же, она по нему сейчас всё-таки плачет. Чуть дальше, опершись головой о спинку кресла, спит Микаэль. Как он сумел заснуть в такой ситуации? Я знала, что Микаэль и Ян уже давно друг с другом не разговаривают, но тем не менее…

Полицейский вызывает следующего человека для дачи показаний. Я встаю и иду за ним. Проходя мимо Евы, я слышу, как она говорит Милене: «Ну на нём же свет клином не сошёлся: исчез один, появится другой». Довольно странное утешение по случаю смерти бывшего бойфренда.

Глава III. Капитан

Я вхожу в кабинет и вижу следователя. Красивый мужчина. Темноволосый, высокий и худощавый, он сидит за письменным столом и что-то печатает на своём ноутбуке. Я смотрю, как его длинные пальцы касаются клавиш. Он печатает десятью пальцами, как кто-то, кто знает машинопись. Он напоминает пианиста из фильмов тридцатых годов. Талантливый, но без гроша в кармане, вынужденный играть в ресторанах, чтобы было чем прокормиться. Я представляю его в одежде тех лет, с причёской того времени перед своим инструментом, взгляд, устремлённый вдаль. Пока его пальцы играют мелодию для развлечения публики, мысли его далеко.

Сколько лет ему может быть? Примерно тридцать, тридцать пять. У него необыкновенное лицо. Красивое и странное. Странное, потому что на нём нет и следа улыбки. Как будто он за всю жизнь ни разу не улыбнулся. Говорят, после тридцати лет человек отвечает за своё лицо. Характер накладывает на него отпечаток. Я не вижу на лице следователя отпечатков улыбок. Либо он никогда не улыбался, либо улыбки были слишком легки, чтобы оставить следы. Он зна́ком предлагает мне сесть и представляется:

– Следователь капитан Дионизи.

Итальянская фамилия. Он итальянец, как инспектор Ингравалло из романа Гадды.

– Ваши фамилия и имя.

– Лёжель. Илона Лёжель.

– Я должен задать вам несколько вопросов.

– Разумеется.

– Всё, что вы скажете, будет зафиксировано в протоколе и может быть использовано против вас. Это официальный документ, и вы несёте ответственность за свои показания.

– Понимаю.

– Каковы ваши обязанности?

– Я работаю в отделе хранителей. Мы обеспечиваем хранение фонда и обслуживание пользователей библиотеки.

Он печатает, не глядя на клавиши, сосредоточив взгляд на экране.

– Как давно вы работаете в этом отделе?

– Три года.

– Что вы делали раньше?

– То же самое, но в Национальной библиотеке. Там я получила место после конкурса, а потом попросила перевод сюда.

– Каковы ваши иерархические отношения с жертвой?

– Он был начальником нашего отдела.

– Какими были ваши отношения?

– Я не совсем поняла ваш вопрос. Что именно вы хотите знать?

Он переводит взгляд с экрана на меня.

– Он вам нравился как начальник?

– Ну, особо тёплых чувств я к нему не испытывала.

И тут он внезапно улыбается, к чему я совершенно не была готова, и у меня перехватывает дыхание. Не столько от самой улыбки, сколько от того, что в то же самое время он повернул голову к правому плечу, словно хотел спрятать лицо. Словно не хотел, чтобы его видели улыбающимся. Было в этом что-то необыкновенно трогательное.

– Странное дело, – говорит он, – все ваши коллеги, которых я опросил, сказали то же самое слово в слово. Как вы это объясните?

– Что именно? Что никто не испытывал к нему тёплых чувств?

– Он что, был настолько неприятен?

У меня сильное искушение ответить, что удивляться надо не тому, что Яна убили, а тому, что не сделали это гораздо раньше. Но вряд ли капитан оценит сейчас подобную шутку:

– Я думаю, что у каждого из нас был свой повод не любить Яна, что не значит, что мы желали ему смерти.

– У вас, например? Какой повод был у вас?

– У меня?

Я начинаю размышлять. Можно ли объяснить, почему ты кого-то не любишь? Я не любила Яна, но почему? Из-за его скверного характера? Вообще мне в нём ничего не нравилось. Ни внешность, ни нрав. Не говоря о взгляде, смехе или голосе. Может, потому, что говорил он только неприятные вещи. Даже запах его дорогого одеколона казался мне тошнотворным. Волос на голове Яна почти не осталось, и он сбривал остатки, чтобы придать себе брутальности, но это обнажало двойную складку на затылке. И руки у него всегда были потными, и потом эта его привычка вытирать их о штаны. Я избегала трогать книги, прошедшие через его руки. Да и его самого я старалась по возможности избегать. Ни одна женщина с ним долго не оставалась. Я вспомнила, что Милена была полна плохих предчувствий, когда Яна назначили начальником отдела…

Капитан всё это время внимательно на меня смотрит. У него красивые глаза. Такие тёмные, почти чёрные, что, кажется, они поглощают свет. Невозможно связно передать мой поток мыслей. Я кратко обобщаю:

– Потому что он никогда не сомневался в собственной правоте и никогда не думал о других.

Капитан печатает.

– Можете ли вы назвать людей, у которых были особые причины свести с ним счёты?

Мне действительно очень хотелось помочь капитану, так не похожему на мента, но нет, назвать я никого не могу. Разве что перечислить поимённо весь отдел. Следователь спрашивает:

– Причина действительно в начальнике? Может быть, у вас просто нездоровая рабочая атмосфера?

Я уверяю, что атмосфера вполне здоровая.

– Мы старались не придавать большого значения его перегибам власти. Мы их друг другу рассказывали, как анекдоты. То, над чем смеёшься, уже не раздражает.

В глазах капитана виден интерес, когда он фиксирует на экране наш способ сопротивляться авторитаризму начальника отдела.

– Не было ли у него особого конфликта на рабочем месте с кем-то из сотрудников?

– Нет. Он с нами обращался одинаково. Одинаково плохо, но никого особо не выделял.

– Нет ли в вашем отделе человека, кто бы особо страдал от характера вашего начальника?

Я думаю о Гаранс, но отвечаю:

– Насколько мне известно, нет.

– А у вас вчера не было кофликта с Яном Дюбуа?

Я сразу же понимаю, что вопрос задан неспроста. Это Регина. Настоящая гадюка. Она выделяет столько яда, что ей просто жизненно важно сплёвывать его на других, чтоб самой не отравиться. Она давала показания одной из первых и, конечно же, не могла упустить такой возможности донести на остальных. Вчера, когда я налетела на Яна на выдаче, Регина была недалеко – около стеллажей с периодическими изданиями, куда она принесла свежие номера. Она там оставалась всё время нашей с Яном краткой беседы на повышенных тонах, делая вид, что приводит журналы в порядок.

Капитан внимательно смотрит мне в глаза. С ума сойти, какой у него красивый взгляд! Но он может неправильно истолковать моё молчание, и я говорю как можно спокойнее:

– Я действительно намеревалась с ним серьёзно поговорить, но не смогла.

– Почему?

– Он был занят. Следил за работами.

– Почему вы намеревались с ним серьёзно поговорить?

– Я была не согласна с его методами управления отделом.

Я думаю о Гаранс и о том, как её предупредить. Если Гадюка донесла о моём конфликте с Яном, она точно не преминула рассказать о более серьёзном скандале с Гаранс.

– Что вам известно о вчерашнем конфликте между Яном Дюбуа и вашей коллегой Гаранс Шевроль?

Что я говорила! Вот гадина! Не знаю, что я должна ответить, чтобы не бросить подозрение на Гаранс.

– Меня не было, когда это произошло. Три раза в неделю я замещаю коллегу в другой библиотеке.

– В таком случае как вы узнали об этом конфликте?

– Гаранс мне позвонила. За контрактных работников отвечаю я. Ян должен был сначала обратиться ко мне. Но он воспользовался моим отсутствием как предлогом, чтобы обратиться сразу к заведующей.

– Насколько справедливы были его замечания о качестве работы Гаранс Шеврёй?

– Ни насколько. Подготовкой к работе Гаранс занималась я, и мне вполне известно, что она хорошо освоила принципы систематическо-алфавитной расстановки фондов и, следовательно, правильно расставляет книги.

– То есть можно сказать, что, обвиняя Гаранс Шеврёй, Ян Дюбуа поставил под сомнение ваши профессиональные качества?