Оля не спала всю ночь, все прокручивала в голове эту сказочную историю. Ну надо же, наша Ядька оказалась дворянкой! А еще говорили о какой-то аристократической крови, врожденных манерах. Конопатая, рыжая девчонка, скорее деревенский сорванец, и вот поди ж ты. А главное, что дальше? Как к этому отнесутся в театре? Сейчас, конечно, не прежние времена, но в разряд невыездных можно загреметь запросто. Ну, карьера Ядвиги уже клонится к закату, это ясно. А Лева? Он младше на семь лет, и ему прочат как сценаристу блестящее будущее. Если сейчас откроется вот такая правда, все может рухнуть. Фильмы, снятые по его сценариям, лягут на полку, путь к известности будет закрыт. Ему просто запретят писать. Ну и что в таком случае ждет эту семью? Точно ничего хорошего. И Гриша жену по головке не погладит, если она сейчас не вмешается. А Ольга видела, как загорелись глаза у подруги. Сначала, безусловно, Ядвига испугалась, это было заметно, потом – не могла поверить, а потом взгляд Ядвиги изменился. Что-то появилось в нем бунтарское. И это Олю очень испугало. И испугало больше всего то, что этот бунтарский дух присутствовал в Ядвиге всегда, только дремал. И вот сейчас он грозит не просто проснуться, а проявиться во всей красе! А у кого бы не загорелись глаза на ее месте? Ситуация понятная. Да нет, сейчас даже книгу на эту тему не напишешь, а уж если это все происходит в жизни…
Утром Оля долго прохаживалась вокруг театра взад и вперед – Ядвиги не было. «Боже, что делать, неужели не придет? – проносилось в голове. – Нет, не может быть. Придет, обязательно, не может она Ольгу так подвести». Просто Оля сама приехала слишком рано. Она пыталась как-то отвлечься, рассматривала здание театра. Но сегодня ее ничто не радовало, не вдохновляли ни многочисленные барочные фигуры, ни затейливая лепнина.
На лестнице перед театром уже толпился народ. Это было привычно. Излюбленное место для встреч парижан и гостей. Здесь не потеряешься. Хотя и встретиться среди этой толпы было непросто.
Популярная французская поговорка гласит, что тот, кто просидит больше, чем полчаса, в Cafe de la Paix на западной стороне площади Оперы, непременно увидит друга или знакомого – даже если он или она живет на другом конце света! Про эту поговорку им тоже рассказал французский экскурсовод, мешая русские и французские слова. «Да-да, непременно увидит, – как заклинание, повторяла про себя Ольга. – Ну давай же ты наконец, полчаса для встречи уже прошли, возвращайся с другого конца света!»
Ядька прибежала в последний момент. Она была никакая. Говорить не могла, просто оглушенная. Подруги с трудом дождались конца репетиции, чтобы обсудить, что и как.
Понятное дело, испуг Ядвиги полностью прошел, и она начала примерять на себя эту французскую жизнь. Причем даже уже просто на себя лично.
– Слушай, а может, просто остаться, и все, попросить политического убежища? – Ядвига не спрашивала, она просто вслух беседовала сама с собой. Ольга даже думать боялась о том, что там подруга увидела в гостях у новых родственников, и не расспрашивала. Она понимала: Ядвиге сейчас не нужно давать повод для того, чтобы лишний раз рассказать об этом. Что бы она ни увидела, это все равно будет на порядок выше того, в чем она живет всю жизнь. Уж в коммунальной квартире Перели не живут точно.
– То есть ты останешься здесь, а твои как же? А мама? А Лева?
– А я?! – Ядвига перешла на крик. – Мама, в конце концов, хоть десять лет дворянкой была! А я как родилась в этой коммуналке, так и помру в ней? Почему?! Или кто-то мне этот дом вернет?! Раньше, когда не видела ничего этого, и ладно, а сейчас меня зло взяло, а почему, собственно?! Мама простит, она даже рада будет. Я же не где-то останусь, у Ядвиги. А муж? Муж – не родственник. Без него жила тридцать семь лет, смогу и дальше. Думаю, потеря невелика!
– Ядька, опомнись, это же предательство!
Ольга пыталась уговаривать, взывала к здравому смыслу. Все было тщетно. Такой подругу Ольга не видела никогда. Рот Ядвиги был перекошен, волосы растрепались, выбившись из аккуратного пучка. Ольга давно привыкла к ее резкости. Но сейчас в Ядвиге действительно говорили злость, ненависть. И еще беспомощность. Злилась она на себя. Было ясно: ничего уже не изменить. Она не способна на предательство. И от этого становилось еще больнее. Приоткрылась дверь в другой мир, в другую жизнь. Ядвига неожиданно попала в категорию избранных. Пожалуйста, распахни эту дверь и сделай первый шаг. А нельзя. Не позволяет совесть, останавливают привычка и страх перед неизвестностью.
Ольга попыталась сама встать на место подруги. И не смогла. И как же хорошо, что перед ней не стоит этого выбора. И Гриша ей самый настоящий родственник, даже ближе остальных. Она порой не понимала, кого любит больше: мужа или сына. Потому что детьми для нее были оба.
– Всех вас ненавижу! Отстань от меня. – Ядвига развернулась и ушла, оставив Ольгу с раскрытым на полуслове ртом.
Ольга поняла, что на большее не способна. Ядвига сама сумеет справиться с этим настроением, она верила в подругу. Она не сможет так с ними поступить.
Оля оказалась права. Ядвига не смогла. Париж больше не радовал, не захватывал. Была одна мысль: «Скорее домой», – чтобы таким образом окончательно справиться с этим наваждением.
Ядвига-старшая провожала их в аэропорту. В руках у нее был сверток.
– Это то, что мне удалось взять с собой, когда мы бежали из России, больше ничего нет. А эта скатерть еще нашей с Зоей бабушки, пусть она объединит наши два дома, московский и парижский. Я все понимаю, моя девочка, и знаю, как тебе нелегко. Но главное, что мы теперь вместе, пускай хотя бы и в душе. Ты не представляешь, как мне было тяжело, когда я не знала о вас вообще ничего. Я буду жить надеждой. Надеждой, что встречусь с моей Зоей. И мы вместе вспомним наконец наше детство. Я вас буду очень ждать. В Москву не поеду, все это для меня будет слишком больно. Я жду вас здесь. И не забывай, лет мне уже очень немало.
Две Ядвиги стояли друг напротив друга. Две женщины, с разницей в сорок лет, одного роста, с одинаковыми прическами и одинаково высоко поднятыми подбородками. Они не плакали, в конце концов, неписаные законы их сословия обязывали стойко переносить житейские невзгоды. Они крепко обнялись, старшая перекрестила младшую на прощание, и Ядвига, не оборачиваясь, пошла на регистрацию рейса.
На улице все еще было жарко, но на уютной веранде было комфортно. Дул легкий ветерок с Адриатики, принося облегчающую прохладу, уютно шелестела листьями пальма. Уникальное место – Хорватия. Климат, дарящий покой и умиротворение. В чем здесь дело? Вот почему в Черногории в воздухе до сих пор, спустя почти десятилетие, чувствуется война, а здесь – нет? Почему здесь хочется расслабиться, дышать полной грудью и думать только о хорошем? Загадка этой земли. Или влияет все-таки близость Ровиня – одновременно очень земного, рыбацкого и в то же время совершенно сказочного городка?
Или достигает здешних мест обаяние расположенной неподалеку Пулы, с ее римским Колизеем и концертами под открытым небом?
Михаил с Ольгой были в Пуле всего один раз, приехали специально на постановку в Колизее. В тот день давали «Кармен». К сожалению, не повезло, спектакль из-за дождя отменили. За полчаса до представления дождь благополучно закончился, но под предлогом «аппаратура сложная, расставить не успеем» спектакль не состоялся. Ольга не испытала разочарования. Она ходила по Колизею, забыв, что на дворе 2007 год. Вот за этой каменной стеной стояли гладиаторы, а напротив – рычали львы. Она представила это так явственно, что даже стало страшно.
– Мам, ты что? О чем думаешь?
– Мишка, я потрясена, спасибо за то, что привез меня сюда. Колизей в Риме не произвел на меня такого впечатления. И потом, внутрь-то там не пускают. Даже не то. Знаешь, еще немножко, и я бы почувствовала, что на меня бросается лев. Страшно стало! – Ольга поежилась.
– А я бы тебя защитил!
– Об этом я не подумала.
– Смотри у меня, ты все чаще стала напоминать отца. Как задумаешься, тебя из твоих мыслей не достать. Раньше папа этим у нас отличался, вместе его доставали, помнишь? То с поля битвы, то с бала.
– Да-да, то из девичьих покоев. – Ольга к недостаткам мужа относилась легко. Да и недостатками это вовсе и не считала. – Не волнуйся, сын, просто твоя мать не молодеет и есть над чем подумать, что вспомнить. Это нормально. Было бы странно, если бы я вообще ни о чем не задумывалась. Просто я все больше благодарна тебе за это место, за эти мои минуты счастья. Сколько осталось-то?
– Начинается! Пойдем на пирс, смотреть яхты.
С веранды Олиного дома яхты были не видны, для этого нужно было подняться на балкон второго этажа. Но все равно и на веранде присутствие моря ощущалось каждой клеточкой.
– Хорошо тут у тебя. Ну, не московский участок, это ясно. Сколько у тебя там, кстати, гектаров? – Ядвига была верна себе.
– Какие гектары?! Что ты придумываешь, двенадцать соток; ну, здесь и вправду четыре всего. Ну и ладно. Куда нам столько? А так стол поставили, кресло. И потом, в Москве же у меня нет ни пальмы на участке, ни гортензии. И вместо винограда, заметила, что здесь вьется? – Ольга победно смотрела на подругу. – Эх ты, дворянка еще. Это же киви!
– Ну я же не африканская дворянка, слава богу.
Подруги расхохотались. Им было необыкновенно хорошо вместе. Ну над кем еще можно было бы вот так подтрунивать и не ждать обиды в ответ? Они даже скучали по этим взаимным словесным уколам. По старой памяти хотелось от кого-нибудь отбиваться, с кем-то поспорить. Нет, женская дружба все-таки существует!
– А я столько лет корила себя за ту парижскую историю. – Ольга глубоко затянулась. Курить она начала, уже выйдя на пенсию, а вот бросить теперь не могла, да и не хотела. – Зачем я тогда начала тебя отговаривать? Мое ли это было дело? Ведь жизнь у тебя могла бы сложиться совсем по-другому.
– Брось, Лелька. Ну, во-первых, у человека есть судьба, и от нее не уйдешь. Так что, думаю, уехала бы я, не уехала, какая разница! Все равно бы вот так через тридцать лет с тобой кофе под этой пальмой пила. Так, видно, Богу было угодно. Да и потом, я и сама все понимала. Хотя, конечно, твой выпад меня тогда сильно отрезвил. Сначала разозлил, а потом отрезвил. Я ведь всегда на тебя похожей быть хотела. Ты и красивая была, и давалось тебе все легко. Я сколько потов в классах пролила, а у тебя это было природное. Чего уж там. Да кому рассказать – в тридцать пять лет в Большой театр на работу взяли!
Оле было приятно услышать такой комплимент от подруги. Хоть так. Сколько они уже вместе сегодня? Полдня, а Ядвига так ничего и не сказала по поводу Олиной внешности. Правда, Оля и сама тоже никаких комплиментов подруге не говорила. «Вот ведь две старые завистницы!» – хохотнула Оля про себя.
– Брось, Ядя, ты знаешь, когда я в Москву приехала, все было наоборот. Я за тобой тянулась, провинциальная была, дальше некуда. Тут уж ты была мне примером. Знаешь, я где-то читала, что женская дружба – это все-таки категория особая и больше всегда – соперничество. Одна всегда впереди, а другая за ней тянется. Плохо, когда одна всегда королева, а вторая – ее тень. Так можно и жизнь свою поломать. И зависть развивается, и злость. У нас, слава богу, было по-другому, мы все время менялись ролями, и это было правильно. И потом, между нами никогда не стояло мужчины. Наверное, это нашу дружбу и спасло.
– Лелька, а ты никогда не жалела, что у тебя тогда, в юности твоей, с Большим театром не сложилось? Тоже ведь жизнь по-другому пойти могла.
– Могла, не могла. Что теперь говорить. Все бы было по-другому. Все. А только правильно ты, наверное, говоришь. Судьба. И все равно суждено было нам здесь сидеть и пить этот кофе. Нет, наверное, все было правильно.
Под окнами московской коммуналки весело махали лопатами рабочие. Несмотря на холодный мартовский ветерок, они поскидывали свои телогрейки в одну кучу и, оставшись в рубахах и солдатских галифе, рыли у дома огромную яму. Периодически, опершись на лопаты, они устраивали себе перекур и, затянувшись «Беломором», что-то обсуждали и громко смеялись. Весна чувствовалась везде: в воздухе, в улыбках людей.
Правда, не у всех настроение на тот момент было таким уж весенне-безоблачным. Совсем по-другому все выглядело в одной из комнат той самой коммуналки.
Галина Михайловна нервно ходила по комнате. Боже, зачем только она заварила эту кашу? И что ей не сиделось в Одессе. Славы всенародной захотелось. Для кого? Для себя или все-таки для дочери? О чем думала, когда везла сюда свою девочку?
Девочка в это время горько плакала на диване.
– Ольга, прими это как нашу с папой ошибку. Что-то мы, значит, не продумали, все себе по-другому представляли.
– Мама, ну почему?!
– Потому! К сожалению, это невозможно, мы уезжаем домой.
– Не поеду! Я хочу танцевать здесь. Мама, это шанс. Нет, скажи мне, пожалуйста, на кой черт мы тогда вообще сюда приехали?!
– Ольга, не забывайся, ты как с матерью разговариваешь?
– А как мне разговаривать?! Ты вообще понимаешь, что произошло?! Меня взяли в Большой театр, я прошла все отборы. Без блата, без знакомств, без денег! Думаешь, мне было легко? Думаешь, это вот так просто, станцевала, и все? А сколько я шла к этому, сколько нервничала. Боже мой, да что я девчонкам своим скажу? Интересно, поверит кто-нибудь, что мы вот просто неизвестно почему вернулись? Естественно, все будут уверены, что Скворцову не приняли. Конечно. Поехала, думала, она лучше всех! А на тебе! – Оля разошлась не на шутку.
– Оль, родная, ну прости меня. Я эту кашу заварила, тебя с места сорвала, а теперь понимаю: не могу тебя здесь оставить. Знаешь, я не очень себе все это представляла. Москва. Думала, город и город. А тут поняла: все совсем не так. Страшно мне за тебя, Оль. Сломают они тебя. Не нравится мне и как профессор на тебя смотрел, и как молодые люди на улице оборачиваются. А если случится что-нибудь с тобой плохое? Я себе этого никогда не прощу! Оль, ты у нас одна.
– Мама, ничего со мной не случится. Ну почему должно что-то случиться?! Ты разбиваешь сейчас все мои мечты. Неужели ты этого не чувствуешь? – Оля вскочила с дивана. Кулаки сжаты, лицо перекошено. У Галины Михайловны сердце разрывалось глядеть на дочь.
– Лелька, ну давай разберемся не торопясь. Давай, перестань бегать по комнате, сядь рядом. – Оля села рядом с матерью, стараясь держаться прямо и не касаться ее.
Галина Михайловна сама подвинулась к дочери поближе, обняла ее.
О проекте
О подписке