Часть 1. Начало пути

О дьяках Майковых

Блажен муж, иже не иде на совет нечестивых и на пути грешных не ста.

(Пс.1, 1)

В истории жизни любого замечательного человека особый интерес вызывают первые три главы: родители, детство, отрочество. Писатели-биографы уже давно открыли, что оригинальность личности восходит к начальной поре ее становления. В житиях святых, однако, рассказ о детстве и отрочестве святого, как правило, отсутствует: агиографы стремятся показать своих героев, прежде всего, как великих подвижников, мирские же обстоятельства их жизни представляются им временными, скоропреходящими и потому малозначительными. Чаще всего они ограничиваются скупыми сведениями о том, из какой семьи происходил святой, как звали его родителей, был ли научен грамоте.

В случае с Нилом Сорским мы лишены даже этих кратких рассказов, поскольку Житие святого не было написано в древности. Однако не все так безнадежно. Историк всегда найдет возможность для реконструкции прошлого. Монастырская запись о преставлении старца Нила сообщает, что он скончался в 1508 году в возрасте 75 лет. Путем простого математического вычисления получаем дату его рождения: 1433 год. Как назвали будущего святого в крещении, неизвестно. Поскольку монахам часто давали имена, начинающиеся с той же буквы, что и мирское имя, или по созвучию имен, некоторые историки XIX столетия предположили, что до пострига преподобного Нила звали Николаем. Но это только предположение.

О своем родстве и близком знакомстве с именитыми людьми Нил Сорский всегда умалчивал. «Есть и такие, – говорил он впоследствии, – что кичатся, происходя от известных в миру родителей, или имеют родственников среди преимущественных в славе мира, или кто сам в каком-то сане или в чести в миру был, – и это все безумие. Это ведь скрывать подобает. Если же кто-то в жительстве отречения своего будет принимать славу и честь от людей, – это постыдно. Им подобает скорее срамить себя, нежели возвышать. Ибо кто этим себя прославляет, – слава их есть стыд»¹. Сам себя он, перефразируя Житие древнего святого Симеона Столпника, называл «невеждой и поселянином». Однако из торопливых записей монаха Германа (Подольного), с которым Нил был дружен, известно, что у старца был брат Андрей Федорович Майко, дьяк великих князей Московских Василия II и Ивана III.

Родственные связи могут многое рассказать о человеке, поэтому повесть о Ниле Сорском мы начнем с биографии его брата. Фамильное прозвище Андрея – «Майко» – образовано, вероятно, от имени собственного: имя Майко было употребительным на Руси в XVI веке. Например, в списке боярских детей, имевших в 1537 году свои дворы в Ярославле, упоминается некий Майко Грезнов. Отсутствие же фамилии у Андрея может свидетельствовать о его незнатном происхождении², ибо выходцы из родовитых семей к тому времени фамилии уже имели. Род его занятий тоже, казалось бы, говорит о невысоком положении на социальной лестнице. Как правило, дьяки Московской Руси происходили из так называемых «детей боярских». Последние представляли собой низший слой знати, служившей за поместье. Другими словами, «дети боярские» являлись предшественниками дворян. Однако в данном случае мы, скорее всего, имеем дело с неким исключением. Известно, что Майковы водили знакомство с самыми аристократическими семействами Москвы: Всеволожами, Сорокоумовыми-Глебовыми, Патрикеевыми. Исторические разыскания подтверждают, что иногда среди дьяков встречались представители боярских фамилий и захудалых княжеских родов из ликвидированных удельных княжеств. Так, например, считается, что дьяки Федор и Иван Волк Курицыны происходили из детей боярских, однако, возможно, имели более знатное происхождение, так как их двоюродная сестра была замужем за князем Федором Ивановичем Стригиным-Оболенским³.

Из заметок всё того же монаха Германа (Подольного) известно, что у Андрея Майко был друг «Иван Гаврилов сын Заболоцкаго»⁴. Кто же этот человек? Иван Гаврилович Заболоцкий принадлежал к высшей московской знати, род Всеволож-Заболоцких вел свое происхождение от смоленских князей. «Все они уже давно при переходе на московскую службу (в XIV веке) лишились княжеского титула, что не помешало некоторым из них занять видное место при великокняжеском дворе», – пишет историк⁵. Всеволожи были воеводами, исполняли важные дипломатические миссии. После смерти Василия I боярин Иван Дмит-риевич Всеволож, вдовствующая великая княгиня Софья Витовтовна и митрополит Фотий фактически составили правительство при юном князе Василии II, которому в год смерти отца исполнилось только девять лет. Иван Дмитриевич являлся «большим наместником московским», то есть осуществлял верховный уголовный суд в Москве: к нему на рассмотрение поступали все городские дела об убийствах, в том числе из дворов великого князя, княгини, митрополита, а также из монастырей⁶. Впоследствии всесильный боярин попал в опалу, однако это обстоятельство никак не отразилось на карьере других представителей рода. Феодальная война, разгоревшаяся при Василии II, развела по разные стороны двоюродных и родных братьев, отцов и детей. Заболоцкие-Всеволожи, находившиеся в родстве с Патрикеевыми и Ряполовскими, сохранили свое положение при дворе.

Друг Андрея Майко, Иван Гаврилович Заболоцкий, был служилым человеком великого князя Ивана III: в 1469 году он участвовал в походе на Казань, около 1471 года управлял волостью на Двине, а в 1489/1490 году был наместником в Вологде. В 1500 году Ивана Заболоцкого в числе других представителей московской аристократии пригласили на свадьбу четырнадцатилетней дочери Ивана III Феодосии и князя Василия Даниловича Холмского, которому он, кстати, приходился родственником. Где и при каких обстоятельствах зародилась дружба между Заболоцким и Андреем Майко, не известно. Но и тот и другой принадлежали к Государеву двору.

В правление Василия II дьяки начинают играть заметную роль в управлении государством, которое всё острее испытывало нехватку в грамотных, хорошо обученных людях. В Средневековой Руси грамотность была доступна немногим: аристократии, духовенству и состоятельным горожанам. Грамотные чиновники (а дьяки являются предшественниками чиновничьего сословия) высоко ценились. Об этом говорит хотя бы судьба дьяка Кулудара Ирежского. Находясь на службе у Василия II, он пошел на предательство и сообщил о планах своего господина его заклятому врагу Дмитрию Шемяке. Великий князь велел бить Кулудара кнутом и «дьячество отнял у него». Тогда дьяк ушел служить к недругу Василия – удельному князю Ивану Анд-реевичу Можайскому, а после его бегства в Литву – к князю Михаилу Андреевичу Верейскому и Белозерскому. Показательно, что «изгнанный с позором с великокняжеской службы Кулудар нашел при дворах удельных князей не только пристанище, но и достаточно высокий социальный статус. Грамотный опытный дьяк был в середине XV века далеко не маловажной фигурой, и такими специалистами разбрасываться не приходилось, особенно небогатым удельным князьям»⁷.

Элиту дьяческого сословия составляли думные дьяки, они заседали в Боярской думе, а позднее, в XVI веке, имели право голоса на земских соборах. В первую очередь дьяки отвечали за делопроизводство: они писали грамоты, указы, памяти. «А на чем которое дело бояре быти приговорят, приказывает царь и бояре думным дьякам пометить и тот приговор записать». Однако думный дьяк не был простым писцом, он мог придать делу новый поворот еще при его обсуждении. Дьяки удостоверяли княжеские грамоты, подписывали титул великого князя, привешивали печать, а в отдельных случаях ставили собственную монограмму. Ни одна бумага без подписи дьяка не считалась действительной. Со временем дьяки заменили бояр при оформлении великокняжеских грамот и приобрели значение «ответственных секретарей» при великом князе⁸.

Чаще всего дьяки выступали в роли послов либо участвовали в посольствах. Выступая на переговорах от лица великого князя, дьяки были голосом своего государя: «И князь великий велел отвечяти дьаку своему Василью Долматову». И тот «тако рече великого князя словом: “Что еси нам бил челом от нашего богомольца и от нашие отчины, и яз пожаловал”»⁹. При этом дьяк обладал относительной свободой и мог, что называется, действовать по ситуации. В 1497 году в Москву прибыл литовский посол, он просил помощи Ивана III против турок, которые в союзе с татарами наступали на Польшу и Литву. Вопросы послу от имени великого князя задавали дьяки Федор Курицын и Андрей Майко. Один из вопросов в дипломатическом протоколе отмечен особо: «диаки вопросили от себя». Они посчитали нужным уточнить, на чьей стороне будет выступать в этом конфликте молдавский господарь. От позиции Стефана III многое зависело в новой войне, поэтому дьяки поступили дальновидно, как истинные дипломаты¹⁰.

Дьяки не только вели переговоры и протоколы дипломатических заседаний, но и составляли тексты мирных договоров. Известны случаи, когда дьяки по-своему редактировали эти тексты. В 1503 году в Москве близились к завершению переговоры с немецкими, польскими, литовскими и венгерскими послами, но писарь литовского посольства отказался подписать перемирную грамоту. Об отказе доложили великому князю. Тот повелел боярину «с товарищи» выяснить причину отказа. В ходе расследования дьяки сказали, что в перемирную грамоту они написали один пункт без боярского ведома. Бояре тот пункт «отставили», и грамоты были подписаны¹¹.

Понятно, что только умный человек, способный вести переговоры, мог сделать хорошую дьяческую карьеру. Умение уклончиво и грамотно говорить так же было необходимым качеством дьяка. «Во послах бывал – говорить горазд», – утверждали на Руси. Дьяк, служивший на дипломатическом поприще, должен был хорошо знать историю своей страны и соседних государств. Когда в 1471 году великий князь отправился в Новгород Великий, он взял с собой Степана Бородатого, дьяка своей матери, великой княгини Марии Ярославны. Старый дьяк хорошо знал летописи – «говорил по летописцам русским»¹².

Умные расторопные дьяки, особенно те, кто умел держать язык за зубами, становились доверенными лицами своих князей. Дьяку было проще дать деликатное поручение, нежели родовитому боярину. В силу своего положения и происхождения дьяк не мог требовать благодарности. Он находился на государевой службе: служил за поместье, данное ему князем (московским дьякам, как и окольничим, выделялся надел до тысячи четвертей земли)¹³