Додик! Черт его дери! Я уже не сомневалась, что он вместе со своей театральной мастерской замешан в моем приключении, но пока мозаичные кусочки никак не складывались в цельную картину. Я разозлилась и развеселилась одновременно. Мне даже полегчало, расхаживала, не держась за стены и мебель. Снова прилипла к окну и смотрела на возвращавшуюся бабу с корзинкой. Что в корзинке – не разглядеть, накрыта платком.

Если бы поблизости снимался фильм, присутствие съемочной группы все равно что-то выдавало бы. Я искала это что-то и не находила, пока меня не осенило. А ведь это не фильм снимают! Это реалити-шоу!

Никогда не увлекалась этими шоу. Что в них происходит? Инсценировка жизни в заданных условиях? Купили, наверное, очередной иностранный проект – реалити-шоу из старинной жизни. Но разве участников набирают не добровольно? Или таким образом они добиваются эффекта неожиданности?

Голые ноги замерзли и дрожали, я не могла больше стоять, добралась до постели, рухнула в перину и закуталась в одеяло.

Ах, Додик! Негодяй! Он нашел меня на выставке Шагала.

Я шла по каналу, солнце сверкало, играло, искрилось в каждой рябинке на воде, плескалось в золоте и цветной глазури луковиц самого нарядного питерского храма – Спаса-на-крови. На корпусе Бенуа афиша – выставка Шагала. Я и в музей не собиралась, и к Шагалу пристрастия не имела. На репродукциях он темный. Кривые улочки и домишки, кривые зеленолицые евреи, тупорылые лошади и коровы с теленком в животе и розой на щеке. Сказала: «Не хочу». Но, постояв немного у афиши, решила: а почему бы и нет?..

Иностранцы роились. Служители навязывали магнитофончики с наушниками – личного экскурсовода. У меня задача была иная – пробежаться по залам от холста к холсту, составить общее впечатление, а если не составится – не надо. И первое, на что я обратила внимание – не такой уж он, Шагал, и мрачный. Летающие перевернутые головы, коровы, козы, рыбы, танцовщицы. Похоже, он знал, что означает «потерять голову», оторваться от земли, перевернуть все ногами кверху и посмотреть на перевернутый мир, потому что иначе в нашей нищей в прямом и переносном смысле жизни можно удавиться.

И пресловутые полеты. Его люди летают без всяких крыльев, как наполненные водородом шары, они телесны, но плоть их легка и воздушна.

И любовники! В голубом, в зеленом, в сером…

Настенные часы на фоне ночного спящего предместья, в часах жених с невестой, нежное объятье, оброненный букет. Часы с крылом. Ходит маятник. Это часы их жизни.

Похороны и свадьбы, цветы, курицы, лошади, ослы, художники, музыканты, клоуны, ангелы. У ангела пушатся за спиной бутафорские крылья из гагачьего пуха.

Конец выставки.

В крошечном просмотровом зале показывали фильм о Шагале, но меня это не занимало. Пошла к выходу, однако в последний момент вернулась, чтобы снова посмотреть на шагаловских любовников и кое-что проверить.

Так и есть. Не страсть в их лицах с прикрытыми глазами, не дрожь желания в объятьях. Неизъяснимая нежность и грусть! Страх потерять! Так бывает, когда любовь неподдельная, настоящая, и влюбленные становятся очень чуткими, почти ясновидящими, и боятся, и печалятся.

Гигантские фотографии – Шагал и его жена. Ее звали Белла. Так называется одна картина, но на всех остальных тоже она. Видно, он очень ее любил. Хотела бы я быть ею, чтобы так, как у них, и на всю жизнь…

Еще раз полеты посмотрела. Как хорошо им лететь. Их двое. Я хочу быть ею.

А вот он стоит на земле и держит ее за руку, а она парит, как шарик, как птица. У него от счастья такое дурацко-изумленное лицо, какое бывает только у молодых людей, не обремененных ничем, кроме чистой радости и любви. Любовь – это тот самый газ, наполняющий плоть и отрывающий от земли. Если он ее отпустит, она улетит в небеса. Но он не отпустит. Я хочу быть ею.

Есть у Шагала и другие полеты. Для влюбленных не существует земного притяжения. Для Икара – существует. Он падает с огромной высоты. Он упадет и разобьется, у него есть крылья, но нет любви. А еще падающий огненный ангел. Он тоже не спасется, но причины этого мне неведомы, и я не знаю, бесстрастен ли он, добр или зол, кару нес или бунт. С ангелами, наверное, иногда случается то же, что и с икарами.

Уже на набережной меня догнал элегантный парнишка и говорит:

– Я наблюдал за вами на выставке и не мог оторваться. Вы с таким вниманием смотрели на холсты, что я мучился вопросом: о чем же вы думаете?

– Я показалась вам интереснее Шагала?

– Ну, я не первый раз на выставке… У меня интерес профессиональный, я художник. А у вас?

– У меня – просто интерес.

Я свернула на Итальянскую, а он предложил:

– Может быть, зайдем в «Бродячую собаку» на чашечку кофе? Вы были здесь когда-нибудь?

Прошли по сводчатым подвальным зальчикам, увешанным картинами, фотографиями поэтов, художников, артистов, которые очень весело и дерзко справляли здесь сумасшедшие праздники Серебряного века. Но старых росписей не осталось, и дух прошлого не витал. Нам принесли по бокалу красного сухого, от конфет и пирожных я отказалась. Мой кавалер активно пытался выставить себя интеллектуалом, повествовал об истории «Бродячей собаки», перечислял имена, потом перешел на Шагала и говорил какие-то банальности, вроде того, что «искусство – это состояние души». Я спросила, сколько ему лет. Уверял, что тридцать. Я бы дала от силы двадцать пять. Сказал, что зовут его Макс и работает он главным художником в театральных мастерских. Юноша был красивый, стройный, но излишне хрупкий. Я подумала, что лет через пятнадцать-двадцать будет неотразим. А он все пытался произвести на меня впечатление, перечисляя артистов, которым в их мастерской шили костюмы.

– А разве костюмы к спектаклям сочиняют в пошивочных мастерских? Я думала, этим занимаются театральные художники, – с невинным видом сказала я, и он сбился и покраснел. Смущенный он выглядел очень симпатично.

– Да, конечно, но бывает по-разному. К тому же есть еще звезды и звездочки шоу-бизнеса… – Опять пошли фамилии! – Есть праздничные представления. Сейчас я делаю костюмы для самодеятельного театра, который поедет в Финляндию с премьерным спектаклем «Питер Пэн». Вы знаете, кто такой Питер Пэн? – спросил он, и я кивнула.

– Это такой маленький сукин сын, который улетал куда-то от мамы.

Тут он вообще замолчал. А я сменила тему.

– Шагал, наверное, очень любил свою жену?

– Очень. Они прожили долгую жизнь.

– И умерли в один день?

– Нет, она раньше.

– Он больше не женился?

– Женился. Но первой и главной его любовью, его музой, была Белла.

– Кстати, меня зовут Муза, – сообщила я.

Так уж получалось, что я все время ставила его в тупик. Теперь он решил, будто я шучу, и не знал, как пошутить в ответ.

– Это не шутка, вернее, это шутка моих родителей. И не спрашивайте, о чем они думали и чем руководствовались, называя меня таким именем. Мать была художница. И отец с художественными задатками. Но музой матери я так и не стала.

– А как фамилия вашей матери? Может быть, я ее знаю?

– Фамилия распространенная. Андреева. И вряд ли вы знаете ее как художницу, она почти не выставлялась и много лет работала для заработка.

– Вы, конечно, обратили внимание на картину Шагала «Поэт и Муза»?

– Все, что отдает кубизмом, мне не интересно.

Официант принес кофе и зажег свечку на нашем столике в фонарике рубинового стекла.

– Если судить непредвзято, имя у вас приятное и запоминающееся, – неожиданно сказал он.

– Только не надо меня утешать, на этот счет я давным-давно утешилась.

Отчасти я слукавила, потому что всегда хотела иметь простое человеческое имя и не случайно, когда знакомилась с кем-нибудь, представлялась Марией. А сейчас назвалась Музой, потому что начала новую жизнь. Я новый человек, свободный, независимый, без предрассудков, говорю и делаю, что хочу. И неожиданно мне понравилось быть Музой.

Потом мы сидели в скверике у Русского музея, и Макс навязывал мне книгу Шагала, а я отказывалась. Не интересно мне, что о нем пишут и что пишет он сам. Все, что меня интересовало, я увидела. Однако телефон свой Максу оставила.

Утром проснулась и вспомнила Шагала и его влюбленных. И Макса вспомнила, а вскоре он позвонил. Встретились в метро, посидели в кафешке. Книжку Шагала принес. Говорила же – не надо! Спрашивает:

– Так что же такого вы увидели в Шагале, что так пристально разглядывали?

– Давай на «ты»?

Обрадовался.

– Помнишь картину, где синяя ночь в спящем предместье, и часы в воздухе подвешены, а в часах жених с невестой?

Он вспомнил.

– А помнишь крыло у часов?

– У них было крыло?

Крыла не вспомнил.

– Вот я и думала, зачем часам крыло?

– Не знаю. Если есть крыло, значит, они летают. У Шагала много символов, и большая половина родилась из его биографии.

– И что это за символ? Быстротечности времени или вечной, небесной любви?

– Для этого я вам… тебе!.. книжку принес.

А еще мальчик сказал, что я красивая (это разве что инопланетянин не заметил бы, простите за нескромность), в общем, начал наступление, хотя напролом не лез, робел, и это мне нравилось. Я знала, что не хочу летать с ним над городом, а делать я теперь намерена только то, что хочу. Гулять с ним за ручку, вроде бы, глупо, хотя не глупее, чем со старым подполковником кэгэбистом. Однако я притормозила ситуацию. Мы встретились всего три раза, правда, по телефону говорили часто. Шестнадцатое мая провели вместе. Это мои именины. Мама всегда отмечала этот день.

Стояла теплынь. Отцветала черемуха. Мы с Максом шли по улицам в людской толчее и реве машин, увертывались от велосипедистов и роллеров, несущихся по тротуару. Потом сидели в ресторане. Он сказал:

– Бабушка говорит, что в ее время машин было мало, пешеходов штрафовали за переход по красному светофору, по улицам можно было гулять и разговаривать, а из форточек неслись гаммы, трансляции футбольных матчей и песен Высоцкого. Жизнь была совсем другая, человечнее, что ли? Я фильмы старые обожаю. У меня прямо ностальгия по старым временам. А у тебя нет ностальгии по прошлому?

– Нет. Я человек настоящего.

Это была предпоследняя встреча. А последняя – в день рождения города. Театральные мастерские, канал Грибоедова, флигель с аркой…