Она. Коньки

Что чувствует человек, которому далеко за тридцать и который покупает себе – первые в жизни – собственные – настоящие – фигурные коньки?

А я вам скажу.

Он чувствует, что одна его детская – небольшая – скромная такая – мечта сбылась. И от этого очень ему радостно. Потому что много своих скромных детских мечт он уже давно схоронил, а вот эту спас.

В моем детстве все коньки были с чужой ноги. Первые достались мне от одного из двоюродных братьев. Не помню, от кого именно перешли мне эти коричневые облезлые «дутыши» мальчикового хоккейного фасона. Может быть, это были Женькины коньки? Однажды на хоккее он получил шайбой по зубам, и на челюсти ему наложили резиновые скобки. Он ел жидкую манную кашу через трубочку для коктейля, это я хорошо помню.

А может, это были коньки всех братьев сразу? Наверняка они носили их по очереди после Женьки, самого старшего. Мне, конечно, больше хотелось белые «фигурки» с высоким ботинком, а не коричневые короткие «дутыши», но их мне никто не отдавал. К тому же, я привыкла донашивать после братьев их вещи. Иногда доставалось и что-нибудь хорошее – джинсы, например, или «ковбойки». Или немаркие болоньевые куртки, в которых было можно лазить по гаражам и заборам. Их было не жалко маме, потому что мама особенно трепетала только по поводу тех вещей, которые были новые и «на выход».

Свои первые шаги в фигурном катании мы делали не на льду, а на укатанном снегу – на дороге во дворе. Машин тогда было мало, и мы никому не мешали, и нам никто не мешал. На снегу было видно, кто как сделал вираж вперед и вираж назад. Особенно красивые выходили следы от разворота. И очень легко получалось ходить на зубцах.

Когда мама впервые привезла нас с сестрой на каток «Динамо», лед удивил нас – на нем устоять было труднее, нежели на укатанной машинами дороге. Но мы уже получили прививку равновесия и поэтому шишек набили немного.

Самую свою большую шишку я заработала на нашей горке. Я решила съехать по ледяному склону, стоя на ногах и спиной вперед. Смертельный был номер, потому что в конце спуска я упала лицом вниз. Из носа пошла кровь, а на лбу – не спасла даже толстая цигейковая шапка – моментально вырос рог, который в течение двух недель менял свою окраску: от чернильно-фиолетового до лимонно-зеленого. А потом синяк сполз, и под глазами залегли загадочные тени.

Вторые мои коньки были вожделенные белые «фигурки». Но у них отломились несколько крючков, с ботинок облезла краска, и они казались сшитыми из кожи старого и больного мелкопятнистого жирафа. Можно было бы покрасить их белой краской, которая осталась после покраски окон, но мама сказала: «Это же чужая вещь! Дали только покататься, а потом вернуть!» Впрочем, на ботинках еще была видна золотистая эмблема из пяти олимпийских колец, и ими тоже можно было изредка хвастаться.

Эти коньки дала поносить мамина подруга тетя Юля. «Фигурки», скорее всего, укатали две ее дочери. Но Олю и Наташу было за что простить – их папа работал в Центральном парке карусельщиком на аттракционе «Колокольчик». И нас с сестрой он всегда пускал кататься бесплатно. Сколько хочешь. Пока тошнить не начнет.

Вот с этими «жирафами» мама возила нас на «Динамо» каждые выходные. У нас были дырчатые, вязаные крючком сумки, из которых лезвия торчали в разные стороны. «Мамаша!!! – вопили на нее тетки в троллейбусах. – За детьми смотрите! Все ноги поистыкали!!!»

Как трогательны были те девчонки, которые в толстых шапках на резинке, в клетчатых пальто на толстом ватине и сползающих коричневых гамашах, выкатывались на динамовскую ледовую дорожку и мечтали стать звездами фигурного катания. Я не помню, сколько стоил билет на каток – может быть, рубль, может быть, пятьдесят копеек. Я не знаю, были ли в то время коньки в магазине «Старт» в продаже, или надо было искать их родителям – простым рабочим завода, используя свои скромные «связи», и покупать где-то с рук в эпоху всеобщего дефицита. Но я хотела свои коньки всегда…

…а купили мне лыжи. Для школы. Новешенькие, с жесткими креплениями, с пахнущими дегтем кожаными ботинками.

Нет, лыжи сами по себе – может, и ничего. Но зимние уроки физ-ры были по-настоящему обидной повинностью – из-за одного только обстоятельства. Дважды в неделю нужно было тащить на себе в школу целый ворох: мешок со спортивной одеждой, лыжи с палками и ботинками и портфель со всей школьной дребеденью. Демисезонные болоньевые круточки, в которых мы катались, простреливались едким сибирским хиусом насквозь. Мы пытались схитрить – надеть под школьное платье свитер и штаны с начесом, прийти в школу по двадцатиградусному морозу в лыжных ботинках на тонкой кожаной подошве. Но в начесе было жарко и неудобно, а ботинки со школьным платьем смотрелись «не эстетично», говорила завуч и отправляла нас переодеваться. Мы, конечно, из вредности никуда переодеваться не шли. А после урока физкультуры, как назло, нужно было еще отсидеть пару алгебры в этом намокшем от праведных трудов на лыжне начесе. По дороге к школе веревочки обязательно развязывались, и лыжный «боекомплект» рассыпался. Хотелось выть волком на утренние морозные звезды, собирая все эти палко-лыжи закоченевшими пальцами в кучу, и неотвратимой карой маячила запись в дневнике за опоздание на первый урок.

В третьем классе наш физрук Барбарисыч сжалился над девочками, разрешив вместо лыж коньки. И одну зиму мы носили в сумке для сменки свои подержанные «белоснежки», которые глухо стучали там лезвием о лезвие. Это были самые прекрасные уроки физкультуры, почти балет!

Следующие мои коньки были ничем не примечательны. Они были почти новые. Но они тоже были чужие, и их тоже следовало передать по наследству младшим родственникам, когда вырастет нога.

А нога все росла и росла, и у чужих людей уже не находилось для нее подходящего фигурного ботинка. Я ездила на динамовский каток со свидетельством о рождении в зеленой корочке и брала заветные ботинки напрокат. С разбитыми носами, дырявыми пятками и мокрыми оборванными шнурками – такие «фигурки» никак не тешили меня. Ноги в них коченели и подворачивались, и катку на стадионе «Динамо» пришлось сказать «прощай».

А мечта о своих, теплых, удобных коньках, в которых никто не езживал, осталась. Нога наконец-то остановила свой рост, коньки давно уже не в дефиците, и даже семейный бюджет легко бы зализал нанесенные их покупкой раны. И мама не скажет, что это ужас как дорого. Мы просто не скажем ей, что купили их. Нам почти сорок, если что. Чего ж ты ждешь, девочка в пальто на ватине?

И вот я стою в магазине среди спортивного инвентаря и изо всех сил решаюсь на растрату. Топаю точеными лезвиями в резиновый коврик и пытаюсь собрать в голове сто аргументов в пользу покупки пижонистой пары с белой опушкой и рисунками. Дороговато, черт.

Но один аргумент кажется мне особенно убедительным. В конце концов, у меня дочь подрастает. И ей перейдут по наследству расписные конечки на волшебном скользящем ходу – не с чужой причем ноги, а с родной. Вот увидишь, я буду с ними бережно, и к твоему 38-му размеру они будут как новые.

Я. Родительское собрание

Мне всегда хотелось узнать, о чем говорит наша классная с родителями на родительском собрании. Не хочется, знаете ли, каких либо неожиданностей: придешь такая домой, а тебе – ну-ка, отвечай за все свои прегрешения, а ты и знать не знаешь, за какие именно.

И вот однажды я решила не идти после второй смены домой, а постоять под дверью и послушать, что говорят на собрании. Если застукают, скажу, что жду маму, да и все. Подслушивать нехорошо, знаю-знаю, но я же по делу, в целях, так сказать, личной безопасности.

Сначала классная говорила про нашу успеваемость, потом про поведение – про весь класс оптом. Потом перешла на личности. Накапала на Фомина, что он в столовую не ходит. Потом на Бакина, что он дрался. Потом на Белокосову, что опаздывает. Потом про меня, что на переменах я хожу, уткнувшись носом в телефон. И что все так ходят. Ну, я уже привыкла, мне всегда за телефон достается.

Мама обычно кричит:

– Вот что ты там делаешь? Ты знаешь, что интернет – это очень полезная штука, не только шарики и ролики там во всяких игрушках гонять. Вот у меня в интернете стопицот (она прямо так и говорит, чесслово!) важных дел: я письма там пишу, книжки читаю, работу работаю, заказы получаю, учусь чему-нибудь, новости узнаю, погоду, рецепты. Да у меня полжизни там проходит, а у тебя что?

Зануда ты, мамка. Так и у меня ведь там полжизни проходит. Жизни у нас разные, поэтому они проходят у нас по-разному: кто-то работу работает, а кому-то и в игрушки поиграть надо. «Голодные игры» я там смотрю, бе. И Миядзаки. И сайты про рисовашки всякие.

А собрание дальше идет своим ходом. Деньги какие-то на ремонт родители решили собрать. Стали придумывать, куда нас на каникулы сводить (никуда не водите, дайте на диване полежать спокойно, у меня два репетитора, тренировки, куча домашки, бытовые обязанности и присмотр за Котькой. Было еще время, когда я в музыкалке занималась, но отвалилось, аллилуйя. Нашла я в себе силы сказать «нет» гаммам и этюдам. Родители сказали что-то про проявление характера и отстали).

И тут зашла речь про пятидневку: надо нам шесть дней в неделю учиться, или не надо.

Все родители кричат:

– Надо! Надо! Меньше по улицам болтаться и сидеть в своем интернете будут!

А моя мамулька своим девчачьим (она еще картавит у меня) голосочком говорит:

– Пусть будет пять дней по восемь уроков!

Вот коза, а?

– А шестой день пусть занимаются творческой работой и самообразованием. У них вон какие нагрузки: если сложить часы в школе, домашние задания, кружки и репетиторов, то получается полноценный восьмичасовой рабочий день взрослого человека. А у нас с вами, между прочим, по два выходных в неделю. А у них – только один.

Нет, не коза, лапулька моя. Даешь равные права детей и родителей! Всем по два выходных!

И все родители как-то притихли, стыдно им стало, что ли?

Тут собрание с темы пятидневки съехало опять на тему поведения. Не все, оказывается, граждане нашего класса приходят после уроков домой вовремя – болтаются где-то часа по четыре. Ну, где тут у нас на районе четыре часа после шести уроков болтаться можно, я не знаю. Но где часок-другой провести интересно, догадываюсь. В столовке нашей школьной. Приходят туда некоторые (не я, у меня репетитор то по математике, то по английскому) и пьют чай с плюшками.

Родители – снова в бой:

– Да как же это? Да что же это? Что за безобразие, улюлюлю!

И мама моя тут снова встревает:

– Но они же там ничего плохого не делают?

– Да нет, – отвечает классная, – не делают. Сидят и культурно общаются.

– Без телефонов? – спрашивает мама.

– Удивительно, но да, – отвечает классная.

– Так это же прекрасно! – говорит моя мамулька. – Сидят, общаются, культурно, без телефонов, в стенах школы… Не в подворотне же стоят с сигаретами.

Мам, чо как маленькая, некоторые уже стоят. Не, не я. Я ж спортсменка.

А родители:

– Так по два часа ведь сидят!!!

Маман-шарман не унимается:

– А вы попробуйте с ребенком договориться: час или полтора тебе на посиделки в столовой, а потом сразу домой. Договор ведь великая сила.

Это да. Что великая, это я на своей шкуре хорошо знаю. Хоть тресни, а сделай. Но зато потом к тебе никаких претензий. Очень удобно. Я бы еще на бумаге фиксировала и скрепляла кровью. А то мама заключит пакт на словах, а сама же потом про него забудет. А я ей – раз! – достаю договор с подписями и печатями: я хорошие оценки за четверть принесла? Принесла! Где моя поездка с классом в Белокуриху?

Короче, я поняла, что после этого собрания опасаться мне нечего, и решила уйти пораньше – немного постоять в подворотне, подышать свежим воздухом, столовка-то уже закрыта. Подворотня – это угол школы по-нашему. Там и не покуришь как следует, все на виду, люди идут по дорожкам. Но некоторые умудряются.

– Тебе, Бакин, – сказала я стоявшему там Бакину, – влетит за драку на прошлой неделе. Тебе, Фомин, за то, что в столовке не питаешься. А я домой пошла, мне сегодня бояться нечего.

Но напрасно я расслабилась.

Приходит домой мама и говорит:

– Если тебе захочется после уроков чаю попить с плюшками в столовой, то я не буду против. Только предупреди.

– Угу, – киваю я, глядя в телефон.