Постановление Совнаркома о начале торговли в обмен на бытовое золото уравняло сдатчиков золота в правах с теми, кто платил в иностранной валюте, то есть… с иностранцами! Иначе говоря, правительство обещало, что советский человек может купить все то, что и иностранец. Это равенство потребителей не реализовалось в жизни. Специальные магазины Торгсина для иностранцев по внешнему виду, культуре обслуживания и ассортименту отличались от простых торгсинов. Разница между элитным и простым торгсином определялась и разницей спроса. Советский покупатель в своей массе шел в торгсин от голода за самым насущным – хлебом, иностранцы же покупали антикварную экзотику и то, что позволяло им и в условиях Советской России иметь привычный для них уровень жизненного комфорта. Разумеется, были и среди советских посетителей торгсина те, кто мог позволить себе деликатесы, предметы роскоши и прочие «излишества». Вспомните хотя бы «сиреневого толстяка» в Торгсине у Булгакова^[99] или безголосую модницу Леночку – «дитя Торгсина» – из фильма Александрова «Веселые ребята». Но элитный Торгсин советского потребителя был явлением немногих крупных магазинов в немногих крупных городах. В крестьянской голодной стране Торгсин как массовый феномен мог быть только голодным крестьянским, а его магазины – непохожими на роскошный «зеркальный» торгсин Булгакова на Смоленском рынке.

Иногда полезно увидеть не только то, что есть в историческом документе, но и то, чего в нем нет. А ведь в постановлении Совнаркома о начале операций с бытовым золотом отсутствует классовый подход! Советская история 1930-х годов – это история социальной дискриминации, история неравенства «бывших эксплуататорских» и «трудящихся» классов, деревни и города, привилегий чиновников и уничтожения «врагов народа». Правительству не составило бы труда провести социальное размежевание и в Торгсине. Ущемление прав «социально чуждых» было нормой того времени, и недопущение их в Торгсин, по сути лишение валютных прав, логично бы вписалось в иерархию 1930-х годов.

Но этого не случилось. В Торгсине все были социально равны. Правительство не стало делить его покупателей по социальному положению, происхождению, источникам получения дохода, их дореволюционной деятельности, национальности. О подобном разграничении нет ни слова ни в постановлении о создании Торгсина, ни в последующих документах, регламентировавших его деятельность. Не важно, кто приносил золото в Торгсин и какими путями оно досталось людям, лишь бы сдавали. Любой, у кого были ценности, мог обменять их на товары в Торгсине, будь то хоть «лишенец», хоть «враг народа». В Торгсине правил не класс, а «золотой телец». Ни пролетариат, ни нарождавшийся «новый класс» – партийная бюрократия – официальных привилегий там не имели. Деление его покупателей было экономическим. Нет золота – иди, мил человек, своей дорогой; есть золото – покупай; кто имел ценностей больше, мог и купить больше. В этом смысле в Торгсине не было ни грамма социализма, он функционировал как рыночное предприятие. Открывая Торгсин для советских граждан, государство в интересах индустриализации поступилось не только принципом валютной монополии, но и основополагающим принципом марксизма – классовым подходом.

Интересно в этой связи провести параллель между Торгсином и существовавшей одновременно с ним государственной карточной системой. В ней тоже отсутствовал классовый подход. Распределяя продукты и товары по карточкам, правительство разделило население на группы не по классовому признаку, а по степени вовлеченности в индустриальное производство. В государственном пайковом снабжении хрестоматийные для марксизма классы – рабочие, крестьяне и интеллигенция – отсутствовали. Они были раздроблены на многочисленные подгруппы, перетасованы и объединены в новые группы по принципу непосредственной занятости в промышленном производстве. Лучшие пайки, если не считать небольшую группу советской элиты и красноармейский паек, полагались инженерам и рабочим на ведущих индустриальных объектах. Рабочие, занятые на неиндустриальном производстве, снабжались государством значительно хуже: нормы их пайка были ниже, ассортимент скуднее, а цены выше. В целом в годы карточной системы первой половины 1930-х город жил лучше деревни, а население крупных индустриальных городов снабжалось лучше, чем население неиндустриальных городов, небольших городков и поселков. Крестьяне, которые хотя и работали на индустриализацию, но непосредственно не были вовлечены в промышленное производство, могли рассчитывать на символическое государственное снабжение только при выполнении планов государственных заготовок. В крестьянском снабжении существовала своя иерархия, которая определялась специализацией колхоза или совхоза, а в конечном счете тем, насколько их товарная продукция была важна для индустриализации. Особенно парадоксально отсутствие классового подхода проявилось в пайковом снабжении изгоев советского общества – «лишенцев», раскулаченных, ссыльнопоселенцев. В отношении них тоже действовал принцип экономической целесообразности. В случае, если лишенный избирательных прав или раскулаченный работал на крупном индустриальном объекте, Магнитке например, то по букве правительственных постановлений он должен был получать такой же паек, как и вольный индустриальный рабочий. Правительство в пайковом снабжении приравняло «деклассированный», «социально чуждый» и «опасный» элемент к индустриальной элите^[100].

В Торгсине, как и в карточной системе, классовый подход уступил место практической выгоде, «индустриальному прагматизму», при котором интересы промышленного развития имели приоритет. «Индустриальный прагматизм» доходил до цинизма: любой мог отдать свое золото в Торгсин на нужды промышленного развития, но получить государственный паек в те голодные годы мог далеко не каждый, а только тот, кого государство считало целесообразным кормить.

Согласно постановлению Совнаркома о начале торговых операций на бытовое золото, Торгсин должен был сдавать золото Госбанку по покупной стоимости. Иными словами, за что Торгсин покупал золото у населения, за то и отдавал его государству. Этот факт важен. Он свидетельствует о том, что Торгсин был всего лишь «насосом» в руках государства, который перекачивал золото из частных карманов в государственную казну. Торгсин работал не на себя. Он не мог нажиться на валютных операциях. Не Торгсин был удачливым предпринимателем, а советское государство. Оно получило золото в обмен на сомнительные бумажные обязательства, оно заставило людей платить за товары в Торгсине втридорога, с лихвой вернув в казну выплаченные за ценности деньги. Блистательность идеи состояла в том, что государство смогло получить валюту и золото, ничего не вывозя за границу, к тому же порой за товары сомнительного качества. Будь они вывезены за рубеж, удачей было бы выручить за них десятую, да что там, сотую часть тех валютных ценностей, что отдали советские люди, спасаясь от голода.

Руководство страны стремилось создать льготные условия для Торгсина. Его операции и оборот освобождались от всех государственных, местных и иных налогов и сборов. Местное советское и партийное руководство, представительства ОГПУ, Наркомфина и Госбанка должны были всячески содействовать в развертывании торгсиновской торговли – на это была дана специальная директива за подписью Сталина.

Комиссия Политбюро, состоявшая из руководителей «валютных» ведомств, определила районы деятельности Торгсина^[101]. В добавление к Европейской части России, где уже существовала торгсиновская сеть, в постановлении были названы практически все крупные города Дальнего Востока, Сибири, Урала, Казахстана, Средней Азии и Закавказья. Торгсин должен был охватить своей торговлей городское и сельское население всей страны. Но были и районы, где деятельность Торгсина вначале запрещалась: прииски, местности вблизи золотодобывающих комбинатов^[102]. Запрет был понятен, ведь соседство Торгсина могло стимулировать хищения с государственных предприятий золотодобывающей промышленности. Дело Торгсина было забрать ценности у населения, а скупкой золота у частников-старателей занималось Главцветметзолото, в распоряжении которого была аппаратура для определения точного места добычи – залог предотвращения краж у государства. Торгсину также запрещалось скупать золото в пограничной полосе, там хозяйничало ОГПУ.

Вернемся, однако, к Ефрему Владимировичу Курлянду. Заявляя права на свое авторство, он с обидой писал, что остался в тени, что не получил никакого вознаграждения за свое изобретение, а ведь его идея принесла колоссальные результаты: продажа на бытовое золото превратилась в главную статью доходов Торгсина, ставшего одной из ведущих валютных организаций страны. Курлянд рассчитывал на вознаграждение «по принципу премирования ценных предложений».

Был ли Курлянд самозванцем? Думаю, что он, действительно, одним из первых высказал идею продажи товаров на бытовое золото. Его служебное положение позволило ему достучаться до руководства Торгсина. Другое дело, что, как ни хороша была эта идея, она не реализовалась бы, если бы не работала в том же направлении, что и поиски «золотых» комиссий Политбюро. Два обстоятельства позволяют признать авторство Курлянда. Первое – имена свидетелей, которые он привел в своем письме. Среди них бывшие (в момент написания письма у них были уже другие должности) «член Оргбюро и организатор Торгсина» И. Шуляпин, заместитель председателя правления Торгсина В. К. Жданов, начальник валютного отдела Экономического управления ОГПУ Г. Я. Геляров, заведующий отделом скупки золота и ювелирных товаров Мосторга Грунт, секретарь ячейки ВКП(б) Торгсина Евдокимов, а также сослуживцы Курлянда по универмагу № 1^[103]. Вторым доказательством правоты Курлянда было то, что Наркомвнешторг поддержал его ходатайство. В архиве сохранился запрос Наркомвнешторга в Правление Торгсина, в котором Курлянд признавался автором идеи продаж на золото и «актуальным борцом за введение указанной идеи в жизнь». Наркомвнешторг называл идею Курлянда «изобретением по линии торговли на инвалютные ценности внутри страны». Никаких сомнений по поводу авторства Курлянда Наркомвнешторг не высказал, более того, просил Правление Торгсина дать заключение о размере премии: «Просьба указать, в какой сумме Вы полагали бы возможным премировать т. Курлянда, исходя из расчета экономического эффекта, полученного от проведения в жизнь этого мероприятия»^[104].

На этом переписка обрывается. А интересно было бы узнать, какую премию получил Ефрем Владимирович Курлянд. Валютный эффект от реализации его предложения был огромен. Забегая вперед, скажу, что за недолгие годы своего существования Торгсин выкачал у населения ценностей на сумму около 300 млн золотых рублей (табл. 24), что по официальному курсу того времени составляло почти 150 млн долларов США покупной способности 1930-х годов. Почти половину этой выручки составили бытовое золото и монеты, сданные советскими гражданами. Таким образом, реализация идеи Курлянда принесла государству более 60 млн долларов, сумму, в то время достаточную, чтобы купить импортное оборудование для Магнитки, Уралмаша, Днепростроя и Кузнецка вместе взятых. Живи Курлянд при капитализме, где существует право частной собственности на идеи, он стал бы богачом, в СССР же он, вероятно, получил почетную грамоту, может быть сто рублей и отрез драпа на пальто, а позже, в период террора, вполне мог быть и репрессирован^[105].

Письмо Курлянда и переписка, связанная с ним, интересны тем, что позволяют не только вырвать из забвения имя человека, но и удивиться тому, с каким трудом эта поистине золотая для государства идея преодолевала бюрократические препоны. С предложения Курлянда до решения Политбюро об организации продаж на золото прошло более семи месяцев, прибавьте сюда еще более месяца до выхода постановления Совнаркома и фактического начала операций. Лихорадочные поиски валюты, от которой зависело индустриальное развитие страны, в реальной жизни первой пятилетки уживались с волокитой практической реализации, порожденной бюрократизмом и борьбой межведомственных интересов.

Еще один вопрос заслуживает внимания в связи с письмом Курлянда. Случайно ли, что идея продажи товаров на бытовое золото была высказана торговым работником, а не государственным бюрократом или политическим деятелем? Видимо, нет. Мышление у людей этих профессий разное. Для большевиков-революционеров «товар», «рынок», «прибыль» являлись понятиями другого, обреченного и побежденного, с их точки зрения, мира^[106]. Им и думать в этих категориях казалось ересью, предательством. Так учила их теория, а практика революции и Гражданской войны сформировала привычку насилия и убеждение в том, что сила прокладывает кратчайший путь к цели. Иное дело работники торговли – каждый день приходится деньги считать, думать о прибыли, проявлять гибкость. Только загнанное в тупик кризиса утопическими идеями политэкономии социализма и нагнетанием насилия большевистское руководство начинало действовать экономически целесообразно. В результате «красные атаки на капитал» чередовались с полурыночными реформами^[107]. Торгсин – одно из лучших тому свидетельств. Он весь – отрицание марксизма, пример крупномасштабного предпринимательства, где государство показало себя бизнесменом. Антирыночная деятельность сталинского руководства стала хрестоматийным местом в современной историографии. Однако в случае с Торгсином государство, напротив, находясь в тисках валютного кризиса и движимое интересами индустриального развития, приняло активное участие в расширении легальных рыночных и валютных отношений. Рынок в плановом хозяйстве СССР являлся, таким образом, результатом активности не только людей, но и государства.

В советской экономике любое частное предпринимательство, связанное с получением прибыли, считалось экономическим преступлением, спекуляцией. В этом смысле в Торгсине советское государство показало себя главным спекулянтом, а сам Торгсин по букве закона того времени являлся крупномасштабным экономическим преступлением.

Торгсин представлял своего рода второе пришествие легального валютного рынка в СССР. В отличие от валютного рынка нэпа руководство страны в первой половине 1930-х годов разрешило людям использовать золото и валюту в качестве средства платежа, хотя эта операция была ограничена рамками торгсиновских магазинов и завуалирована обменом ценностей на «деньги» Торгсина. Однако во многих других аспектах легальные валютные операции первой половины 1930-х годов были более жестко регламентированы, чем в период нэпа. Действительно, открыв Торгсин, государство подтвердило право людей иметь, без ограничения в размерах, в личном распоряжении валюту, золотые монеты и другие ценности. Однако, в отличие от периода нэпа, частные сделки купли-продажи золота и валюты не разрешались. В стране больше не работали биржи. Государство не проводило валютные интервенции, которые позволяли людям копить валюту и золотые монеты за счет государственных ресурсов. Иными словами, в период Торгсина у людей было меньше легальных способов пополнить свои валютные накопления. Практически единственным легальным источником пополнения валютных сбережений населения были переводы из-за границы.

За время существования легального валютного рынка нэпа Госбанк купил у населения золотых монет на сумму около 28 млн рублей, а продал почти на 60 млн рублей (табл. 1). Иными словами, более 30 млн рублей (по номиналу) во время валютных интервенций 1920-х годов перекочевало из хранилищ Госбанка во владение частных лиц. Сумма валютных ценностей, которую население купило у государства в период валютных интервенций, окажется еще больше, так как ценности продавал не только Госбанк, но и Особая часть Наркомфина^[108]. В то время как львиная часть иностранной валюты, купленной на бирже, уходила на оплату контрабанды и нелицензионного импорта, золотые монеты оседали в кубышках у населения, главным образом у крестьян и нэпманов^[109].

В отличие от валютных интервенций периода нэпа, Торгсин работал на поглощение, исчерпание валютных накоплений населения. Голод, разразившийся в стране, способствовал этому. За время своего существования Торгсин купил у населения монет старого чекана почти на 45 млн рублей, побив таким образом вольную скупку Госбанка первой половины 1920-х (табл. 1, 24). Он вернул государству не только то золото, что было продано населению через биржевых агентов в период валютных интервенций, но и накопления более раннего времени. Торгсин побил Госбанк и в скупке бытового золота. Если Госбанк за период с 1921-го до весны 1928 года купил у населения лишь немногим более 11 т «весового золота» (табл. 1), то Торгсин за четыре года работы (1932–1935) скупил почти в шесть раз больше – около 64 т.

Валютный рынок 1920-х годов служил стабилизации и укреплению денежной системы страны. Он был частью более обширного рыночного комплекса нэпа. В централизованной плановой экономике 1930-х годов Торгсин являлся рыночным оазисом. Он приносил прибыль, эксплуатируя состояние острейшего кризиса.

Валютные отношения 1920-х годов развивались в условиях относительно благополучной экономической и социальной жизни, именно поэтому люди видели смысл в том, чтобы менять валютные ценности на бумажные деньги, червонцы. Валютный рынок первой половины 1920-х был по преимуществу предпринимательским, деловым. Торгсин же был рожден бедой. Для большинства людей он являлся способом выжить. Он и стал-то возможен лишь потому, что государство предложило людям в обмен на ценности не деньги, а продовольствие и товары.

И наконец, тогда как валютный рынок первой половины 1920-х годов был уничтожен форсированной индустриализацией, Торгсин был рожден ею.