Наверху башен устанавливали баллисты, или камнеметы, чтобы обстреливать другие башни; таким образом город был разделен на несколько враждующих частей.

Вражда свирепствовала больше двух лет, погубила множество людей и нанесла городу великий вред. Горожане (имеются в виду противники) так привыкли к военным действиям, что один день сражались, а на другой сходились за ужином и обсуждали проявленный в бою героизм. В конце концов, воевать всем так надоело, что флорентийцы решили сложить оружие и пришли к обоюдному согласию. Но все-таки были брошены семена раздора, которые потом привели к образованию губительных партий».

Поневоле сделавшись горожанами, нобили отличались необузданностью нрава и были крайне неуживчивы. Их городские жилища – суровые, возведенные без заботы о красоте башни – вполне согласовывались с жестокими нравами. Повсюду царила грубая сила: дворяне ходили по улицам в доспехах, бряцая оружием, пуская в ход кинжалы по всякому, даже самому ничтожному поводу. Постоянное чувство опасности заставляло, как говорили, «зарываться в камень», имея в виду и городские стены, и пресловутые башни, возносившиеся ввысь из-за недостатка земли и непомерной дворянской гордости. К XIII веку Флоренция обрела около 150 таких строений. Снабженные непробиваемыми каменными стенами, узкими входами, крошечными окнами-бойницами, они позволяли легко забаррикадироваться внутри. Некоторые из них достигали в высоту до 60 м, не давая солнечным лучам доходить до мостовой. Чтобы хоть немного изменить ситуацию, власти коммуны издали закон, согласно которому семейные крепости не могли строиться выше 25 м, и некоторым особо заносчивым хозяевам пришлось уменьшить свои жилища почти на треть. В пору Возрождения большая часть домов-башен была разобрана, но некоторые, к примеру, принадлежавшая нобилям Форези, жившим на правом берегу Арно, дошли до наших дней.

Кроме всего прочего, благородные представители народа вместе с клиром выбирали епископов, а впоследствии, накопив опыт в деле управления, стали руководить коммуной, официально утвержденной в 1183 году. Немного позже, когда город разросся, умножилось его население, а вместе с ним и пороки, для руководства коммуной стали призывать дворян из других городов, «дабы мольбы, страх, небрежность и другие причины не были помехами для правосудия». Новое должностное лицо – подеста – в течение года должен был разбирать гражданские тяжбы, приводить в исполнение приговоры и осуществлять телесные наказания. При этом консулат не утратил влияния, поскольку в его ведении находились все остальные дела коммуны.

Группа заговорщиков (в центре Данте), которая пробирается по городу под покровом ночи. Средневековый рисунок

Первым подестой Флоренции стал Гвальфредотто из Милана, поселившийся в доме епископа, потому что коммуна тогда еще своих дворцов не имела. На создание первой народной резиденции Флорентийской коммуне понадобилось около 100 лет. Воздвигнутый лишь в середине XIII века и предназначенный уже не для подесты, как задумывалось вначале, а для народного вожака, или народного капитана (итал. capitano del popolo), он сохранился до наших дней под названием Барджелло. Вначале это сооружение представляло собой всего лишь пристройку к старой башне. Только после реконструкции, когда интерьер пополнился новыми залами, а экстерьер – внутренним двориком с прекрасными готическим лоджиями, оно могло с полным правом именоваться дворцом. Впрочем, по сути дом народного капитана был крепостью, ведь, помимо увенчанной зубцами толстой стены, ему принадлежала 50-метровая дозорная башня. Рассчитанное на оборону, здание так и осталось без парадного входа. Даже теперь, чтобы пройти в парадный зал, нужно пересечь двор и подняться по лестнице, которую вместо ополченца охраняет каменный лев. Еще один крепостной штрих – колодец посреди двора, вырытый на случай осады, а сегодня не имеющий значения иного, кроме эстетического.

Барджелло – дворец капитано дель пополо

Внутренний дворик Барджелло

Хартия, подтвердившая свободу Флоренции, решила юридический вопрос, а регулирование экономики перешло от синьора к горожанам, которых представляли все те же консулы. В совете коммуны они являлись властью исполнительной, тогда как законотворчеством занималась креденца (от лат. consilia credentiae – «собрание доверенных»).

В новых условиях город, кроме самоуправления, имел право чеканить монету, контролировать торговлю, назначать и собирать налоги, то есть получил мощный рычаг для расцвета всех жизненных сфер, от экономики до искусства. В 1252 году с флорентийского монетного двора вышел первый золотой флорин и примерно тогда же перед клиентами распахнул двери первый банк.

Совместное управление городом отнюдь не решало проблему извечного противостояния богатых и бедных, знатных и обездоленных, или, применительно к Флоренции, нобилей и пополанов. Об этой войне поведал читателям превосходный хронист Джованни Виллани: «В 1199 году, когда консулами Флоренции были граф Арриго делла Тоза и его сотоварищи, флорентийцы осадили замок Фрондильяно, который поднял мятеж и начал военные действия против коммуны. Замок был взят и срыт до основания. В 1202 году, когда консулом Флоренции был выходец из древнего рода Альдобрандино Баруччи с сотоварищами, флорентийцы захватили замок Симифонти и разрушили его, а холм присоединили к владениям коммуны. В этом же году флорентийцы ходили войной на сильно укрепленный замок Комбьята, разрушив который, издали указ, запрещающий восстанавливать и его, и все предыдущие замки. В 1203 году, когда консулами во Флоренции были Брунеллино Брунелли де Раццанти и его сотоварищи, флорентийцы разрушили еще и крепость Монтелупо, а в 1207 году помогли графу Гвидо вернуть замок Монтемурло, чтобы вскоре купить его для коммуны».

Впоследствии горожане не раз благодарили Бога за то, что он ниспослал городу благородное семейство Гвидо. О происхождении династии, сыгравшей заметную роль в истории Флоренции, рассказал все тот же Джованни Виллани: «Когда-то они были знатными баронами в Германии и пришли вместе с императором Оттоном I, пожаловавшим им контадо (графство) Модильяны в Романье, где они обосновались. Потомки их так усилились, что стали господами чуть ли не всей Романьи и имели резиденцию в Равенне. Но из-за насилий, чинимых ими женам горожан, и других притеснений в один прекрасный день народ взбунтовался и прогнал их. Все они были перебиты в Равенне, и из всех удалось уцелеть только одному маленькому мальчику по имени Гвидо, который воспитывался в Модильяне и носил прозвище Кровавый из-за несчастья, приключившегося с его сородичами. Он-то и был отцом графа Гвидо старшего, от которого произошли все графы Гвиди. Граф Гвидо старший женился на дочери мессира Беллинчоне Берти де Ровиньяни, старинного и самого уважаемого кавалера во Флоренции, дома которого по наследству перешли к графам, а находились они у старых ворот Сан-Пьеро. Эту женщину звали Гвальдрада, граф увидел ее у Святой Репараты вместе с прочими дамами и девицами и избрал ее за красоту и приятное обхождение. Тогда во Флоренции был император Оттон IV, и, увидев всех городских красавиц разом, он тоже отметил эту девушку. Ее отец сказал ему, что он может ее поцеловать, но синьорина возразила, что ни один мужчина не посмеет этого сделать, не будучи ее мужем. За эти слова император очень ее хвалил, а граф Гвидо по совету Оттона взял ее в жены, несмотря на то, что она была из менее знатного рода и не имела большого приданого. Мы уделили ему так много внимания, потому что он был достойным человеком и от него произошли все графы Гвиди, а также знаменитые флорентийские фамилии Новелло, Симоне, Баттифолле, Сальватико, да Ромена, да Порчано».

Одно из предместий Флоренции, теперь уже без замков, но с красивыми виллами

В 1220 году, когда подестой во Флоренции был мессир Уго дель Гротто из Пизы, флорентийцы снарядили войско против замка Мортеннана. Замок был сильно укреплен, но осаждающие действовали хитростью. Человека, подсказавшего командиру, как его захватить, навечно освободили от всех обязательств перед коммуной, и те же права еще долго имели его потомки. Захваченная крепость, по обыкновению, была разрушена до основания.

Военную силу коммуны представляли отряды, куда входили молодые люди, обязанные являться со своим оружием и амуницией по первому зову старейшин. Каждый отряд выступал под собственным знаменем и выделялся символикой по виду вооружения: особые знаки имели арбалетчики, лучники, щитоносцы, копейщики. Командиры подразделений, как и главы коммуны, выбирались сроком на 1 год. «Чтобы с большей пышностью оснастить войско и в то же время дать возможность всем, кого в сражении потеснит враг, быстро найти место сбора и ринуться в бой с новыми силами, флорентийцы постановили, что войско всегда должна сопровождать колесница, запряженная быками в красных попонах, а на ней должно развеваться красно-белое знамя. За день до похода колесницу доставляли на Новый рынок и в торжественной обстановке вручали народу. А чтобы все начинания выглядели еще блистательнее, у них имелся колокол, названный Мартинелл, в который били в течение месяца перед началом похода с целью дать неприятелю приготовиться к защите» (Николло Макиавелли. «История Флоренции»).

Многое из того, чем сражались флорентийские ополченцы, выставлено в залах Национального музея, с недавних пор действующего во дворце Барджелло. Сегодня сюда приходят, чтобы окунуться в мир старинных вещей, увидеть оружие, каким пополаны крушили своих врагов. В контраст разрушительной силе здесь имеется великолепная скульптура, в том числе некоторые работы Микеланджело Буонароти. Глядя на немыслимо прекрасные произведения старых мастеров, невольно приходит мысль о том, что резец в руке талантливого скульптора мог бы стать оружием более действенным, чем обнаженный клинок, правда, если бы люди научились вовремя ценить то, чем владеют благодаря искусству. Как часто бывает, человек с трепетом собирает архаичные осколки, в то же время без жалости круша то, что создается его гениальными современниками. Вопреки известному высказыванию, красота не спасла древнеримский мир и никак не повлияла на страсти итальянского Средневековья, когда брат убивал брата вблизи творений, которые сегодня повергают в шок, покоряют без намека на насилие, вызывают благоговейное отношение не только к самим авторам, но и к нации, так близко подошедшей к идеалу. Во времена коммуны флорентийцы, к сожалению, этого не понимали и со всей страстью отдавались политике – делу, как им представлялось, более важному, чем причуды «презренных артистов».