Юлька

– Представляешь, я – машинист поезда. Он такой серьезный, тяжелый, и при этом я управляю им не из кабины машиниста, а сидя сверху. Состав, несмотря на довольно извилистый рельсовый путь, легко подчиняется мне и легко меняет направление при самом небольшом моем вмешательстве.

– А что ты чувствуешь-то во сне? – спрашиваю я подругу.

– Супер! Аж дух захватывает, и притом такое ощущение всемогущества и азарта…

Этот один из недавних снов Юльки очень точно отражает саму суть сновидицы.

Столь ярких и нетривиальных личностей среди женщин мне в жизни приходилось встречать нечасто. В свои тридцать пять безупречно стройная, с такой тоненькой обольстительной «статуэточной» точеной фигуркой, длинными ногами, длинными развевающимися волосами, умело небрежно-асимметричными, – она могла бы быть украшением любого подиума. Но, что важно, в этом всем нет нарциссической фиксации и кокетливого самолюбования. Напротив, очаровательный облик – только упаковка не менее увлекательного содержимого.

Знакомство наше случилось очень неожиданно с точки зрения логики, и абсолютно закономерно – с позиции наших судеб.

Первая встреча была короткой. Я куда-то торопилась, но ощущение, что я обрела нечто очень важное в своей жизни, было стойким. Начались ежедневная переписка, перезванивания, изредка встречи в одном из разделяющих нас городов. Встать утром или закончить вечер, не поздоровавшись и не попрощавшись, становилось уже невозможным. По мере этого все больше очерчивались контуры жизни, зоны силы и слабости моей подруги. Иногда я смотрела на нее просто как в зеркало, а иногда она ставила меня в тупик своими изломами и раскаленными всплесками.

Ярлык «сильной женщины» был ей присвоен мною очень скоро. Она блистательно, говорят, читала курс гражданского права студентам Юридической академии и не раз была награждена всяческими профессиональными грамотами, практически своими руками выстроила себе дом-дворец, была кормилицей-поилицей кучи беспомощных родственников. Неиссякаемый источник энергии и коммуникативного таланта, она имела огромный круг друзей, любимых, любящих, и о каждом могла с наслаждением рассказывать часами. Широкая и мятущаяся душа звала ее к поступкам: Юлька то ехала убирать чьи-то неизвестные могилы, то бросалась усыновлять брошенных детей, то осыпала всех подарками при своей довольно скромной зарплате. Эта личностная сила, неукротимая жажда жизни позволяла проживать каждый день, как последний, не щадя себя, не подстилая соломки на завтра. Она, как поезд из ее сна, мчалась вперед, оставляя позади себя наезженные рельсы и не страшась ветров, дождей и вьюг. Нужны были только страсть и наслаждение – по-настоящему, но и платила она по полной – глубокое отчаяние, боль. Юлька защищала свой способ жить, как единственно приемлемый для нее: «Ленусь, ну понимаешь, нутро мое – оно требует революций, хрен с ним, пусть не сексуальных, спокойное тупое болото – не по мне».

И восстания устраивала она с завидной регулярностью: то шла к ректору академии с обличительными речами против коррупции, называла конкретные имена, а назавтра с ней расплачивались массовыми обидами, отворачивались при встрече. Эпатировала закисших от скуки туристов в экскурсионном автобусе, призывая их на штурм непривычных маршрутов. Требовала от друзей-приятелей разорвать замкнутый круг провинциальной серости и рвануть подышать столицей. Не говоря уже о бунтах местного значения, типа указать мужу на дверь. Не выдержав нудных укоров матери, регулярно остающейся присмотреть за внучкой, она дала той денег «на всю оставшуюся», радикально решив этот вопрос переводом ее в статус платной приходящей няни.

Но такая – резкая, экспансивно-решительная, бескомпромиссная – была только часть моей подруги. Существовала и другая – эдакий злой, безжалостный внутренний критик. Он вылезал из укрытия после эмоциональных всплесков вроде загула на всю ночь с философическими дебатами в кабаке или резкого отъезда в другой город повидаться с любимым, который на поверку оказывался вовсе не любимым.

– Ленка, ну какая же я мать! – заламывал руки и сжимал душу тисками этот злобный внутренний ментор. – Какая же я дочь, если у меня столько ненависти к собственной матери? – добивал он ее аргументами.

Самая болезненная территория вины, нелюбви к себе, беспощадного осуждения без права на помилование была именно здесь, в зоне детско-родительских отношений. Эта женская цепочка: Юлькина мама – Юлька – чудесная маленькая дочь с волшебным именем Злата – была вся пронизана страданием, непониманием, любовью-ненавистью, исступленными вопросами: «Ну почему так?».

Мама, по рассказам, женщина недолюбленная, обесцененная собственным мужем, открыто содержавшим любовницу, ни расстаться, ни справиться с таким унижением не смогла и всю горечь, тоску по свободе и независимости, осознание несостоявшейся женской судьбы вымещала на дочь. Если мать не преодолела собственный нарциссизм, то есть не справилась с инфантильной потребностью обладать другим, она будет бессознательно передавать дочери страшный сценарий «идеализация-обесценивание» и мстить, вынуждать дочь столь же неосознанно повторять свою судьбу.

Предвижу всплески негодования: что за чушь, мать всегда желает детям только добра! Безусловно, сознательно – да. Но куда же девать бессознательный мотив: оставаться связанной в этой жизни с кем-то, избежать тотального одиночества. И тогда она транслирует своему ребенку его несостоятельность, беспомощность, дабы он, уверовавший в свою «дефицитарность», не отпускал ее руки, оставался с той самой пуповиной, удушливо закручивающейся вокруг шеи, с ощущением невозможности справиться с этой тяжкой жизнью – один, без нее…

Ребенок, в нашем случае Юлька – женщина, казалось бы, вполне способная самостоятельно устоять без подпорок в этой жизни, уже давно ставшая обеспечивающим и поддерживающим родителем для пожилой матери – тем не менее эмоционально устоять, не попасться в ловушку обвинений и упреков матери не могла. Она спорила, объясняла, оправдывалась, задабривала, свирипела – реагировала…

Вырваться из страшных симбиотических цепей созависимости с матерью – это подвиг, героический поступок, с которым так и не справляется большинство взрослых людей до конца жизни. Но есть исключения. Вырваться – или, говоря профессионально, сепарироваться – не значит прервать отношения и забыть, нет. Такие жизненные примеры, когда дети перестают из обиды, злости, отчаяния общаться с родителями – напротив, самый яркий пример того, что они так и не стали взрослыми. Отделиться – это значит найти способ выстроить свои личные границы так, чтобы оценки, мнения, убеждения и правила жизни родителей, матери стали только фрагментом целого веера возможностей проживать свою жизнь. Способом, с которым нет смысла спорить, бороться, переубеждать или повторять, потому что это – их судьба, их, людей, которые выбрали такой путь. Взрослость – это когда с наших глаз спадает пелена, делавшая для нас их – мать и отца – огромными фигурами, некими Сверхлюдьми, от которых зависит наша Жизнь. Это возможность понять и простить, отдавать себе отчет в том, что идеальных родителей не бывает. Только с этого момента становится возможным вести диалог – без примитивно-архаичной потребности победить или спрятаться в безопасном родительском укрытии. Это готовность лицом к лицу самому уже встретиться с Жизнью. А позже – и со Смертью.

С рождением и воспитанием ребенка, соответственно сложносочиненной созависимости с матерью, у Юльки не могло не быть проблем. «Дети» не растят детей. Первая беременность закончилась рождением и потерей ребенка, вторая наступила гораздо позднее. К моменту появления на свет первой и единственной дочери Юлька абсолютно потеряла интерес к ее отцу, своему мужу, и никакой идиллии на троих не получалось. Ребенок воспринимался как серьезный шлагбаум для последующих экспериментирований с судьбой. А тягу к свободолюбию укротить Юльке пока не удавалось и трудно было ей сдерживаться и не пришпорить коней своей бурной души в экспромтных заходах вширь.

Ребенок мстил за свою брошенность и «неактуальность» – мстил тем, что доступно малышу: постоянными болезнями и непослушанием именно