– Вы сегодня одного художника уже видели, – заметила Антонина. – Как там у него с грошами дела обстоят, по-вашему? Про душу не спрашиваю, она Ясинского мало интересует.

Макар озадаченно умолк.

– Ясинский – мошенник, – пригвоздила Мартынова. – Карьерный путь его довольно извилист, но до Имперского союза он окучивал Минкульт. Кажется, обеспечивал государственную поддержку искусству и народному творчеству… Ну, вы легко можете это проверить. С многочисленных фондов кормится не он один. Но Ясинский зарвался и вынужден был уйти. По собственной воле он никогда не выдернул бы из министерства свой цепкий хоботок: видимо, кто-то его прижал. На некоторое время Адам оказался не у дел, а потом судьба свела его с Ульяшиным… Через которого он втерся в доверие к моим коллегам.

«Ульяшин – один из столпов “Имперского союза”, – вспомнил Бабкин слова сотрудницы музея.

– Ульяшин – художник, и неплохой, – словно отвечая на его мысли, сказала Антонина. – Жук, хитрец и феноменальный ловчила. Рассказывают, что в свое время, еще в девяностых, ему удалось оформить выделенную в аренду мастерскую как жилую площадь. Не знаю, правда ли это… Мастерские, как вы знаете, выдает в аренду государство, у них вообще-то статус нежилого помещения, и после смерти временных владельцев все они передаются другим художникам. В общем, не могу поручиться, что это не выдумка. Однако точно могу сказать, что Пал Андреич, всеобщий любимец и душка, – обладатель просторной квартиры в мансарде. Которая когда-то была мастерской.

– Ясинский использовал Ульяшина как мост для налаживания связей с художниками? – спросил Макар.

– Разумеется! Адама никто не знал и не принял бы. Понятия не имею, как они договорились с Ульяшиным, но у меня нет сомнений, что Павел Андреевич имеет свой маленький гешефт. Может быть, Ясинский с его связями заманил его и чем-то еще… В результате этого договора Ульяшин составил ему протекцию. Зажег лампочку поздним вечером на крыльце – и бабочки потянулись на свет.

– Но зачем? – спросил Макар. – Что с этого имеет Ясинский?

Мартынова в несколько приемов утрамбовала в чашу трубки сухой табак и щелкнула над ним зажигалкой. По мастерской пополз дым с привкусом корицы. Она затянулась и скрестила вытянутые босые ноги.

– Имперский союз сделан по образцу старшего брата – Союза художников. Все его участники платят членские взносы, имеют карточку члена союза, они проводят выставки, постоянно встречаются, издают альманахи ужасного дизайна, прикормленные искусствоведы пишут заказные статьи, выдают грамоты, красивые дипломы, а если Ясинский договаривается с музеем, то еще и музей может напечатать какую-нибудь бумаженцию на официальном бланке с печатями. – Она хрипловато рассмеялась. – Ради такого будешь отчислять деньги в казну! Взносы невелики, но регулярны. А еще художники должны платить за участие в выставках. Вы удивитесь, если узнаете, какова разница между реальной арендой залов и тем, что собирается с художников. Часто куратор выставочных площадей имеет от Ясинского свой процент…

– …и поэтому не заинтересован в тесном и откровенном общении с художниками, – кивнул Макар.

– Вот видите, вы уже схватываете! Продолжайте следить за руками. Вам известно, что, например, Лувр запросто сдает площадки под международные выставки молодых художников? И если ты достаточно оборотист и хитер, а также имеешь наработанные связи, не составит труда туда пробиться. Представляете ли вы, что это значит для художников? Какова магия этого слова? Лувр! Для них это доказательство, что они признаны на мировом уровне! И художники платят – платят, чтобы потом рассказывать, что их картины висели не где-нибудь, а в главной галерее всего мира. Хоть последнее и не соответствует истине. И, ради бога, перестаньте считать всю эту братию голью перекатной! Да, есть и такие. Однако Ясинский нацелен на других. Среди членов Имперского союза хватает обеспеченных людей, которые в сорок или пятьдесят внезапно ощутили в себе призвание художника. Они пишут чудовищно уродливые поделки, перерисовывают с фотографий, с чужих картин, да если бы с картин – с открыток! Думаете, я шучу? Ничуть! Увеличивают картинки на компьютере, распечатывают – и перерисовывают по клеточкам. Все это потом будет упрятано в золотые багеты шириной с ладонь, закрыто шикарным антибликовым стеклом, оформлено в дивной красоты паспарту… Собственно, Бурмистров – их идеальный представитель. Вы и вообразить не можете, сколько он отстегивает Ясинскому. А если таких в союзе десять человек? Двадцать?

– Открытки… – пробормотал Сергей.

– Что, простите?

– Голуби!

Он вдруг понял, где встречал голубиную стаю над площадью. Маша как-то покупала своей знакомой в подарок вышивальный набор. Требовалось только следовать схеме и аккуратно класть стежок за стежком, чтобы получить готовую картинку.

Обложка в целлофановой обертке встала перед глазами Сергея во всех деталях.

Он потрясенно взглянул на Антонину.

– Картины Голубцовой – это наборы для вышивания!

– О, Голубцова – это бездны! – засмеялась Антонина. – Но не буду спойлерить. Вам ведь еще предстоит познакомиться с ней, правда? Что я еще не упомянула? Ах, выставки за границей!

– Так они все-таки случаются? – удивился Макар.

– А я вам тут о чем распинаюсь! Ну конечно, случаются! И картины вполне покупают! Или вы думаете, публика в Германии или Франции умнее нашей? Есть своя специфика в предпочтениях, но если ее знать и ориентироваться… Ясинский продал не так уж мало за эти годы. Он по складу характера изворотливый делец. Не будь он так откровенно нечист на руку, я бы его даже уважала. Он везет в Берлин нежные и тонкие зимние пейзажи художника из Нижних Челнов, продает по восемь тысяч евро, а по возвращении вручает пейзажисту двадцать тысяч рублей за каждую работу. Художник счастлив, считает Ясинского благодетелем и целует ему руки. Сразу все пропивает, естественно… С разных сторон к Адаму текут денежные ручейки. И это я еще не говорю вам о схеме раскрутки малоизвестного художника и выдаивании денег из богача-мецената – настоящего богача, не чета Бурмистрову – под предлогом становления новой звезды. Может, Ясинский до этого еще дойдет… Методы-то все опробованные, рабочие.

– Это какой-то ужас, – искренне сказал Сергей. – Вам не жалко людей, которые отдают свои деньги Ясинскому?

Мартынова пожала плечами:

– Безграмотность и необразованность всегда будут кормить мошенников. Зато все довольны. Горе-художники подкармливают свое тщеславие, Ясинский подкармливает свой банковский счет – и кто от этого страдает?

– Зрители, – мрачно сказал Сергей.

– Бросьте! Во-первых, половина зрителей на таких выставках – это родные и знакомые Кролика, как говорилось в одной прекрасной книге. Во-вторых, среди всех этих бездарностей попадаются бриллианты. Настоящие, неподдельные. И не так редко, как может показаться.

– Например, кто? – спросил Макар.

– Мирон Акимов, – не задумываясь, ответила художница. – Еще Тима Ломовцев очень хорош. Но Акимов – это мощь. Я такого раньше не видела. Он гениальный самоучка, очень странный и, кажется, очень несчастный. В Имперском союзе мало людей, способных его оценить.

Бабкин вспомнил уши и промолчал.

– А еще есть Фаина Клюшникова. Она выставляется очень редко, продает от силы две-три картины в год, от сердца отрывает, называет их своими детьми. Фая – в чистом виде городская сумасшедшая. Но как она пишет! По тонкому, почти акварельному маслу работает сухими мазками – и ее картины наполнены воздухом. Если вам повезет, вы их увидите. Репродукции не передают, это надо вживую…

– Значит, Ясинский нам соврал о стоимости картин Бурмистрова, – подвел итог Макар, которого не интересовали талантливые городские сумасшедшие. – Использовал для этого говорящую голову.

– А чего вы хотели? – Антонина выпустила в воздух облачко дыма. – Чтобы он признался, что Бурмистров – дойная корова, которую убедили, что она гордый лев? Не гений с безграничным потенциалом, а простофиля, обведенный вокруг пальца? Ясинский должен был держать лицо, вот и забалтывал вас как мог.

– Он показался мне крайне заинтересованным в поиске картин, – задумчиво сказал Илюшин.

– Правда? Странно! Адаму прекрасно известно, что Бурмистров наплодит еще этих несчастных больных ублюдков в товарных количествах.

Бабкин с Макаром переглянулись: «Однако Ясинский все же переживал. – Значит, у него есть для этого основания».

Обоим уже было ясно, что версия Бурмистрова несостоятельна. Никто не мечтал подложить главе союза свинью, похитив самую большую его ценность.

– А вот Анаит Давоян, к слову сказать, тоже заверяла нас в высоком художественном уровне картин, – вспомнил Макар.

– Как будто у нее был выбор! Бурмистров платит ей зарплату. Зато через пару лет у нее в резюме будет написано «частный консультант», а это уже другие возможности.

– Вы дружите с Анаит?

Улыбка осветила лицо Мартыновой.

– Нет, не дружим. Я вела у нее изостудию, а затем посоветовала ей поступать в училище с искусствоведческим отделением, где когда-то работала сама. Смею надеяться, осталась ее наставницей. Она же для меня… Знаете, у немцев есть слово, которое на русский переводится как «дитя моего сердца». Так вот, Анаит – одна из детей моего сердца. Исключительная девушка. – В голосе Мартыновой зазвучала гордость. – Одаренная, сильная, смелая. Вспыльчивая, как сто чертей! Страшно задушенная своим заботливым семейством, желающим ей, разумеется, всего самого лучшего, а также пиявицей условно мужеского пола, присосавшейся к моей красавице… Какой-то Пыжик? Жулик? Алик!.. – Она сделала небрежный жест, означавший: какая разница!

– Антонина, у вас есть идеи, кому могли понадобиться картины?

Художница страдальчески мотнула головой, словно отгоняя назойливую муху, и сердито выдернула из волос кисточку. Русые волосы рассыпались по плечам. Загорелое лицо с острыми скулами выступило из них, как из рамы, и черты его смягчились в этом окаймлении. Сергей перехватил взгляд Илюшина. Макар смотрел на женщину не отрываясь.

«Фьююююю-ить!» – длинно просвистел про себя Бабкин.

– Ни малейших идей, – твердо сказала Мартынова. – Для меня происходящее такая же загадка, как для вас.

– А мог кто-то ревновать к успеху Бурмистрова? – вклинился Сергей.

– Запросто. Та же Голубцова. Она женщина невероятной глупости – глубокой, как колодец. Но зачем ей красть картины? Это тяжело, неудобно… Гораздо проще замазать их акриловой краской.

– Почему именно акриловой?

– Акрил быстро сохнет. Масло через сутки можно счистить, если писать толстым слоем. Если тонким, то смыть разбавителем. А акрил за те же сутки застынет в камень.

Илюшин покивал, что-то обдумывая.

– Вы знаете Ренату Юханцеву?

– Лично – нет, – спокойно отозвалась Антонина. – Я видела ее работы, мне этого достаточно. Художник она посредственный, но сюжеты выстраивает мастерски. Этим и берет.

Илюшин поставил мысленную зарубку: найти картины Юханцевой. На утренней выставке их не было.

– Она очень продуманный художник, – добавила Антонина.

– А Тимофей Ломовцев?

– Талант, работяга, невообразимый лентяй, шут гороховый и большая умница, – отчеканила она, не задумываясь, словно метко забросила один за другим мячики в корзину. – Может два месяца не притрагиваться к кисти, а потом три недели вкалывать без еды и сна. О нем ходят слухи, что он работает только потому, что ему нужно обеспечивать большую семью в Саратове, но я подозреваю, что этот слух самим Тимофеем и пущен. Он вам понравится! Главное, не слушать, что он несет.

Сергей хмыкнул, несколько огорошенный такой характеристикой. Макар рассмеялся.

* * *

Сторож Николай Вакулин оказался фигурой неуловимой.

Его телефон был оставлен в квартире, где никто не появлялся. На самого Николая Николаевича других номеров оформлено не было, но Сергей не сомневался, что у Вакулина имеется еще один сотовый, с которого он и связывается с друзьями.

Бабкин двинулся кругами.

Ближняя родня.

Дальняя родня.

Ближние друзья.

Дальние друзья.

Пять часов спустя список разросся до сорока фамилий.

Положение осложнялось тем, что многие были рассеяны по другим городам. Вакулин мог уехать в Тверь, Саратов, Волоколамск, Зеленоградск и Великий Новгород. Мог прятаться в деревушках под Владимиром. На то, чтобы проверить все возможные места его укрытия, ушла бы не одна неделя.

Расследование уперлось в сторожа. Сергей методично проверял всех его абонентов за неделю, предшествующую исчезновению. Но Вакулин оказался еще и невероятно общителен. Даже старенькая тетушка Сергея, любившая повторять, что женщины психологически устойчивее мужчин, потому что крепче поддерживают горизонтальные связи и не позволяют им теряться с возрастом, позавидовала бы словоохотливости музейного сторожа. Он звонил друзьям; звонил детям друзей; звонил даже бывшим одноклассникам. Сергей Бабкин не вспомнил бы собственных по именам, а Вакулин знал, когда дни рождения у их жен.

И чем дольше Бабкин его искал, тем больше уверялся, что имеет дело с человеком исключительно отзывчивым. Музейные сотрудницы были правы. К Вакулину обращались, если нужно было помочь наклеить обои или встретить на вокзале бабушку. Его окружала, точно паутина, разветвленная сеть взаимопомощи.

Осознав это, Сергей приуныл. Люди, с которыми он разговаривал, улыбались ему, говорили о «нашем добряке Коле», «Николае Николаевиче – участливой душе» и даже о «Коленьке – светлом человечке», и он не мог исключать, что участливая душа, добряк и человечек в этот момент стоит за дверью и тихо хихикает.

Сергей Бабкин был прекрасным оперативником. Кроме того, с годами у него наработалось подобие чутья, в котором он всегда отказывал самому себе. Интуиция и озарения – это у Макара, а у него – терпеливый ежедневный труд, который далеко не всегда увенчивается успехом.

Илюшин – уникум. Пришел, увидел, победил.

За самим собой Сергей не числил особенных побед. Никто не ждет великих достижений от рабочей лошади, вспахивающей поле.

Но пока ему не удавалось то, что он заслуженно числил своей сильной стороной, – найти пропавшую иголку, тщательно перебрав стог.

Илюшин выглядел на удивление спокойным. Когда Бабкин пришел к нему со своей неудачей, Макар только пожал плечами:

– Оставь Вакулина в покое. Бесполезно сосредотачиваться на его поисках – это отнимет бездну времени и может оказаться безрезультатным. По горячим следам, пока не остыли, занимаемся художниками.

* * *

Итак, поздним вечером у Тимофея Ломовцева собрались:

– Майя Куприянова. Сергей запомнил ее как художницу, рисовавшую очаровательные цветы.

– Борис Касатый. Один из участников стычки, близкий приятель Ломовцева. «Зайцы над тайгой», – записал Бабкин себе в блокнот.

– Павел Ульяшин. Правая рука Ясинского и, если верить Антонине Мартыновой, жучила и ловчила. Пользуется большим авторитетом среди коллег. Если есть «золотой стандарт» художника, то это Павел Андреевич. Портреты, натюрморты, пейзажи: все выверенное, тяжеловесное, вторичное до оскомины, но именно такого рода картины покупает зритель, если хочет дома любоваться «классикой».

– Наталья Голубцова. «Вышивка», – пометил Сергей. Злоязычной Мартыновой охарактеризована как исключительно глупая женщина. «Но учтите: Наташа – одна из самых восторженных почитательниц Ясинского. Она, кажется, занимается тем, что торгует постельным бельем, то ли турецким, то ли белорусским… Именно из ее кармана оплачиваются все банкеты после выставок, например. О чем мало кто знает».

– На золотом крыльце сидели, – негромко сказал Сергей. – С кого начинаем?

Илюшин взглянул на список:

– С Куприяновой как самой молодой. Сколько ей? Тридцать три? К ней и поедем.