В углу, где приходил в себя Бабкин, ему почудилось шевеление. За десять лет они научились понимать друг друга без слов; Сергей догадался, что за подозрение тревожит его напарника, и отрицательно качнул головой. «Не он». – «Почему?» – так же молча спросил Илюшин. Сергей показал ладонью десять сантиметров над полом. «Рост».

Словно иллюстрируя их разговор, Красильщиков поднялся, и Макар убедился, что Бабкин прав. «Метр семьдесят, может, чуть выше. Чтобы ударить Серегу по голове, ему пришлось бы подпрыгнуть».

– Я все-таки настаиваю на обследовании…

– Кто, по-вашему, мог на нас напасть? – спросил Илюшин, будто не слыша его.

– Григорий Возняк. – Красильщиков, как и Бабкин, не задумался ни на секунду. – Силища у него огромная. Я видел, как он тащил по земле лосиную тушу килограммов на четыреста.

– У него есть причины, чтобы защищать вас?

– Ни одной. Он будет счастлив, если я навсегда исчезну.

– А какие у него отношения с Бакшаевыми?

– Про Веру ничего не знаю. С Надеждой общается так же, как со всеми. Единственный, кто его здесь на дух не переносит, кроме меня, – это Худякова.

– Нина Ивановна?

– Да. У них счеты с давних лет. Здесь ведь как обычно бывает: поссорятся люди из-за ерунды и годами не разговаривают.

– В Камышовке есть еще взрослые мужчины кроме Возняка? – подал голос Сергей.

– Шестеро. Но они сильно пьющие…

Бабкин переписал фамилии и адреса пьющих. Оказалось, что с тремя из них они сегодня виделись, и он мысленно вычеркнул каждого. Представить, что кто-то из этих трясущихся пьянчужек расправился с ними в доме, было невозможно.

За окном начало смеркаться. День утекал, как молоко из треснувшей банки. Сергей позвонил жене и предупредил, что сегодня не вернется в Москву.

– Ничего не понимаю, – бормотал хозяин. – Если Возняк, то зачем ему… Это что же получается, он тело Бакшаевой выкопал?..

Однако, несмотря на его неподдельную озабоченность, несмотря на то что Красильщиков определенно взгромоздил на себя часть вины за случившееся, Макар улавливал исходящие от него токи слабого удовлетворения. Он едва не списал это на антипатию. Невзлюбил человек тех, кого сам же и позвал на помощь, бывает. Как вдруг сообразил: тот просто-напросто радуется, что появилось косвенное подтверждение его рассказа.

– Михалыч! – позвал из угла Бабкин. – Лучше вот что нам скажи: ты голоса слышишь?

– Какие голоса?

– Он спрашивает, не бывает ли у вас слуховых галлюцинаций, – перевел Макар.

– Боже упаси! С чего вы взяли?

– А зрительные?

– Зрительные?

– Вам не случалось видеть объекты, которых не замечали другие?

– Вы надо мной издеваетесь?

Бабкин удовлетворенно ухнул и привалился к стене.

– А они вас, оказывается, очень любят, – задумчиво сказал Макар.

– Кто?

– Местные.

– Да бросьте! – Красильщиков махнул рукой. – Любят, тоже мне… В глаза, может, и любят, а за спиной кукиши крутят. Едва отвернулся, стащили станину от швейной машинки, под навесом сохла после лака, – вот скажите на милость, зачем им древняя станина без самой машинки, а? Я-то ее приволок, потому что это довольно редкая штуковина для Науманна, на ней сверху чугунная плита с росписью. Но объективно никакой ценности она не имеет ни для кого, кроме таких же повернутых на старине безумцев, как я. Так почему стырили? Я вам отвечу! Потому что уносят все, что плохо лежит, причем это делают те же самые люди, которые якобы считают меня благодетелем. Здесь воровство – не грех, а образ жизни, своего рода удаль. Дурак тот, кто не ворует. Уверен, они и меня считают дураком. Идиотиком. Блаженненьким.

– А вот кстати о блаженненьких, – сказал Макар. – Вы в психиатрических клиниках лечились?

Красильщиков округлил глаза.

– Сначала голоса, теперь клиники… Понимаю. Думаете, я псих. – Он вдруг засмеялся. – Люди из кожи вон лезут, убеждая в своей невиновности, а я бьюсь о стену лбом, чтобы доказать, что я преступник. Не лечился, не состоял, голосов не слышу.

– Хороший народ в вашей Камышовке, – без видимой связи с предыдущими репликами сообщил Сергей.

Хозяин вопросительно уставился на него.

– Видите ли, Андрей Михайлович, окружающий вас народ врет так, что едва из штанов не выпрыгивает, – пояснил Макар. – И все это – чтобы защитить вас.

– В каком смысле?

– У вас пытались украсть прялку?

– Прялку? Да нет же, станину…

– Подождите вы со своей станиной. Прялку, старинную, деревянную – пытались? Вы видели вора?

Макар повторил историю, которую они слышали от Маркеловой.

Ошеломленный взгляд Красильщикова оказался красноречивее любых объяснений.

– Это Таня вам сказала?

– Таня.

– Зачем же она… для чего же…

Красильщиков вскочил, забормотал, забегал по комнате и вдруг сел на пол.

– Это же вредительство какое-то, – беспомощно сказал он.

– Это попытка вас спасти. Кстати, почти удалась. Вы должны сказать спасибо тому, кто на нас напал. Если бы не он, мы бы уже возвращались в Москву. – Илюшин устало потер лоб. – Чертовски голова болит… Найдется аспирин? Мы остаемся, Андрей Михайлович. Только давайте условия работы обсудим завтра, если вы не против.

– Да называйте вы меня Андреем, ради бога! – неожиданно рассердился Красильщиков. – Я хоть вас и старше в полтора раза, но не такой старик, чтобы крыть меня отчеством.

Илюшин чему-то усмехнулся.

– А нельзя ли нам сухое шмотье сообразить? – пробасил Сергей. – Или хоть простынку какую, чтобы в нее завернуться.

– В простынку вам заворачиваться рано. – Красильщиков поднялся. – Сейчас принесу одежду, а затем поужинаем.

– Нравится мне наш хозяин, – вслед ему сказал Бабкин, когда за Андреем закрылась дверь. – Гостеприимный! Жалко, что душегуб.

* * *

После ужина Красильщиков отвел их в жарко натопленную комнату на втором этаже. Поев щей, Сергей Бабкин совершенно осоловел и думал лишь о том, как добраться до постели. Сквозь тяжкую сонную пелену он слушал, как Илюшин расспрашивает об особенностях обогрева такого большого дома и материалах для теплоизоляции.

«Полы почти горячие, вы заметили, Макар?»

Бабкин на секунду зажмурился от яркого света, а когда поднял веки, в форточку протискивался некрупный гриф. Двигая шеей, он сделал круг по комнате и угнездился рядом с Сергеем. «Но-но! Я живой, между прочим, – строго сказал ему Бабкин. – Ты тут не отирайся раньше времени». Ему вспомнилось, что в какой-то известной поэме описан ворон, только и умевший кричать, что «Никогда». «Заговорит он со мной или нет?» Гриф разинул клюв и каркнул: «Гипокауст!»

Бабкин вздрогнул и открыл глаза. Он сидел на краешке постели. Справа, привалившись к нему вплотную, дремал кот Арсений, прикрыв лапой рваное ухо.

– Гипокауст, – обернувшись к нему, повторил Илюшин. – Представляешь, здесь использован римский принцип обогрева полов! Круто, да?

Красильщиков взглянул на Бабкина и тактично заметил, что, пожалуй, уже пойдет.

– Моя комната на первом этаже, справа от столовой. Не стесняйтесь меня беспокоить, если что. Я плохо сплю.

– А собаки здесь шумные?

– Изредка брехают. Чижик мой молчаливый. И чутье у него отменное. На моей памяти один-единственный раз лаял так, что наутро охрип.

– Когда? – спросил Илюшин, догадываясь, каков будет ответ.

– В ту ночь, когда я убил Веру.

Как только они остались одни (кот выскочил за хозяином, будто бы и не спал), Бабкин со стоном облегчения повалился на кровать. Он только сейчас ощутил, до чего измотан.

– Будильник поставлю на семь. – Илюшин вытащил телефон из рюкзака. – Красильщиков говорит, завтракает он рано.

– Интересно знать, как он в одиночку управляется с хозяйством в этих хоромах? – вслух подумал Сергей.

– Почему в одиночку? Уборка – на тетке, которая приезжает из Уржихи. А готовит Андрей и сам довольно прилично. Он же рассказывал…

– Я прослушал.

– Ты проспал!

– Это все из-за сотрясения. – Ему пришла в голову новая мысль. – Слушай, ты не задумывался, что зарытый труп здесь может быть ни при чем? Просто кому-то из местных пришлись не по душе наши раскормленные московские рыла.

– За себя говори, – отозвался Макар. – У меня тонкий аристократический…

– …фейс.

– …профиль. Ладно, все это прекрасно. Но куда мог деться труп?

Бабкин перевернулся на спину и закинул руки за голову.

– Если исходить из того, что рассказ нашего хозяина не вымысел, то тело мог выкопать кто-то третий, – это первый вариант. И оно могло уйти на своих двоих – это второй. Задушить человека до смерти не так-то легко, как многие полагают. Сила в руках должна быть. Ты сестру нашей условно покойной видел? Здоровенная бабища! Даже мне пришлось бы долго ее душить.

– Ты б ей попросту шею свернул, – сказал Макар. – Ну, хорошо. Допустим, ушла. Но отчего не проявилась за три месяца? Вот что мне покоя не дает.

– Готовит месть?

– Вот уж маловероятно.

– Ну, может, перетрусила и сбежала. Решила, что заявлять в полицию нет смысла, Красильщиков здесь царь и бог, ее же и выставят виноватой. И смылась по-тихому. Давай я завтра наведаюсь по месту ее последнего проживания и порасспрашиваю народ.

– Заодно сходи к врачу.

Бабкин промычал что-то, выражавшее его полное согласие с этим планом, повернулся на бок и мгновенно уснул.

Макар встал и подошел к окну. В небе над соснами висел желтый шар: так далеко укатившийся от лисы колобок, что и захочешь, а не вернешься отныне в дремучий лес, где все чудесно и страшно, где тропа ведет от зверя к зверю и жив ты лишь глупыми песенками. Я от бабушки ушел, я от дедушки ушел. Спасся, голубчик? Или это твоя беспокойная душа отправилась в вечное путешествие мимо Большой Медведицы и Гончих Псов? Пока ты плывешь по небесной реке, внизу рассказывают лживые истории о твоем коротком бесславном пути. Все сказки сочиняются лисами.

Невдалеке коротко взлаяла собака и умолкла. Макар прислушался.

Тетка Маша загадывала ему в детстве загадку: у кого пылает хвост, а она его не тушит?

Дом Бакшаевых горел дважды. Первый раз – много лет назад, и выгорел полностью. Затем – в августе этого года, однако залили быстро, уступив огню лишь дворовый фасад и крыльцо. В разговоре с Надеждой Макар пытался незаметно сфотографировать следы пожара. Не вышло – женщина держалась настороже.

Услышав о том, что в ночь убийства тушили загоревшийся дом, Илюшин преисполнился уверенности, что тело было спрятано там. Огонь уничтожает все следы. Кто-то выкопал задушенную Бакшаеву и перенес к ее сестре, а затем устроил поджог.

Оказалось, что его версия несостоятельна. Дом вовсе не сгорел.

И все же что-то здесь было не так… Два пожара не выходили у него из головы.

«У кого пылает хвост, а она его не тушит?»

Макар забрался в постель, размышляя, удастся ли ему заснуть под храп с соседней кровати. На этой мысли его и одолел сон.

Кот Арсений, ближе к полуночи забравшийся в комнату через приоткрытую форточку, устроился было у Илюшина в ногах, но вскоре ушел: Макар спал тревожно и ворочался. Ему снилось, что Веру Бакшаеву унес в заброшенный пионерский лагерь мальчик-горнист.

* * *

Илюшина разбудил негромкий стук. Открыв глаза, он обнаружил, что в комнате совсем светло. На соседней кровати мерно вздымалось одеяло, из-под которого голова не была видна, зато с дальней стороны упирались в деревянную спинку босые ступни сорок шестого размера. Взглянув на телефон, Макар убедился, что каким-то образом ухитрился не только проспать сигнал будильника, но даже отключить его. Как он это проделал, Илюшин совершенно не помнил, и из-за этого вкупе с неясным беспокойством от пробуждения в незнакомом месте его некоторое время не оставляло чувство уплывающей, неустойчивой реальности.

Подумав, он списал это на сотрясение.

Едва он вышел во двор, его обожгло холодным воздухом. День стоял такой ясный, словно его всю ночь готовили к тому, что он должен загладить первое неудачное впечатление от местного ноября, и чистили, и натирали до воинственного блеска. Блестели мокрые бурые листья, блестела черная земля, и оцинкованное железо крыш посверкивало под высоким небом, точно латы кирасира, начищенные перед боем.

Макар пошел по дорожке и на заднем дворе возле большого пруда нашел Красильщикова. Тот возился с узкой лесенкой длиной не больше полуметра, которую закреплял на берегу, опустив другой конец в воду наподобие трапа.

– Доброе утро!

– Доброе, – отозвался Красильщиков. – На кухне каша стоит на плите, горячая. Если кашу не любите, есть яйца, хлеб, колбаса. А, еще суп вчерашний. Вы как насчет щей? Кофе хорошего не имеется, только пакость растворимая. Будете пакость?

– Спасибо, я лучше чай себе заварю.

– Тоже дело. Почки сосновые в шкафчике за плитой, там мешочек такой, увидите.

Сегодня хозяин выглядел иначе, чем вчера. Лицо его покраснело на холоде, тонкие губы обветрились, а глаза слезились, но взгляд был твердый, а не затравленный, как при первом их разговоре. Вообще он производил впечатление человека, который за ночь сбросил с плеч груз тяжкой беды, хотя Илюшину казалось, что дело обстоит в точности наоборот. Черная шапочка на его большой лысой голове то и дело морщилась и уползала на макушку; Красильщиков натягивал ее на уши, но это действовало недолго.

– В спячку не желают впадать, негодяи, – пожаловался он. – Обычно в октябре уже никого не видно, даже за погребом не шуршат, а в этом году уже двоих вытащил.

– Двоих кого? – не понял Макар.

– Да ежей. Они в пруд падают. Приходят на водопой, сползают в воду, а вылезти им силенок не хватает. Дохлого ежа вылавливать, скажу я вам, небольшая радость. Старые мостки, которые я смастерил той весной, у меня сгнили… Древесина была негодная. – Он снова натянул шапку пониже. – Я все голову ломал, отчего ежи не впадают в спячку, хотя уже холодно и снег вовсю падает, даже боялся, что прибегали бешеные… Вы же знаете, что ежи – частые переносчики бешенства?

– Ежи и лисы, – кивнул Макар.

– Да. Летучие мыши еще, но их у нас немного. А потом сообразил: они должны нагулять жир, прежде чем на всю зиму ложиться в спячку. Видимо, не у всех получается. По лесенке они смешно выбираются, я из окна наблюдал несколько раз. Бегут, башкой крутят. Мой Арсений их недолюбливает.

– Давно вы проснулись?

– В шесть. Дел много. Раньше я мечтал, когда налажу здесь хозяйство, завести корову… Теперь-то не судьба. – Он сказал это спокойно, не жалуясь. – Но, честно говоря, не представляю, когда же в таком случае спать. Моя бабушка вставала на утреннюю дойку в половине четвертого, что-то мне подсказывает, что я не способен на такой подвиг. Хотя свое молоко… Заманчиво!

– Чем вы сегодня занимаетесь?

– К двенадцати должен явиться мой печник, будем разбираться с дымоходом.

– Если все пойдет так, как вы планировали, у этого дома скоро будет другой хозяин, – безжалостно напомнил Илюшин.

Красильщиков удивленно взглянул на него.

– Какая разница? Работу все равно надо делать.

Илюшин прищурился.

Хозяин терема был некрасив: тяжелая, непропорционально большая голова, и лоб большой, широкий, а под прямыми бровями – умные глаза с набрякшими веками. Рубленый короткий нос и мясистый подбородок: Илюшин заметил на нем многочисленные следы порезов.

В его памяти всплыл рассказ, то ли читанный, то ли слышанный в юности, как одни люди привели других в лес и приказали им рыть себе могилу. Были ли это солдаты и военнопленные, или же бандиты и должники, или осужденные и палачи, говорившие с ними на одном языке? Этого он не помнил. Но только один из приговоренных отшвырнул свою лопату, а второй принялся молча копать.

Первый был весел и бешен, и когда за неповиновение на него направили оружие, лишь оскалил зубы. Второй крепче перехватил черенок.

«Упырям пособничать не стану, – сказал бешеный. – Все одно шлепнут, хоть так, хоть эдак. А ты зачем роешь, дурья морда?»

Второй поднял голову и улыбнулся: «Перед смертью поработать чуть-чуть – все ж радость».

С тех пор Илюшину доводилось иногда встречать людей этой, второй, породы, до того редких, что впору было заносить в Красную книгу. Их объединяла способность даже самую дрянную работу, вроде рытья собственной могилы, выполнять с такой гордостью и тщанием, словно не ублюдок с револьвером, а сам Господь, сойдя из райских кущ, попросил их о помощи, и они совершали свой труд не для других, а в его честь.

Был ли Красильщиков похож на них? Или просто не знал, чем еще занять время в ожидании, пока отыщут убитую им женщину?

– Я, Андрей, спросить хотел. Вы же предприниматель?

– Бывший.

– Значит, имели дело с документами. Как вы за три года не поняли, что в договоре стоит имя не того человека, который жил с вами бок о бок?

Красильщиков отложил на траву инструмент и натянул рукавицы.

– Это звучит довольно нелепо, но на имя я просто не обратил внимания. Мне указали на тетку, сказали, что она продает участок. Тетка вытащила из ящика документы на собственность. У меня не возникло никаких сомнений. Я бы мог что-то заподозрить, если бы она сбежала с моими деньгами. Но Надежда осталась жить здесь, по соседству со мной… Не знаю, на что она рассчитывала. Может быть, думала, что Вера никогда не вернется? У меня нет ответа.

– Вы сказали, что пытались с ней поговорить после смерти ее сестры?

– Пытался несколько раз. Она включала бесноватую, и я в конце концов отступился.

– Про пожары у Бакшаевых вы знаете?

– Знаю про августовский. Он случился после того, как приходила Вера, причем я не сразу осознал, что это одна и та же ночь. Когда за мной прибежали, я спал, и проснувшись, решил, что прошло уже несколько дней. У меня в голове помутилось.

– А старый пожар?

– Я только слышал о нем. Подробностей не знаю. Вам лучше спросить у тех, кто давно здесь живет.

Макар кивнул и в задумчивости пошел к дому. Красильщиков окликнул его:

– Вы меня извините, я ваш будильник отключил, когда он пиликал. Слышу – играет, а где, не пойму. Постучался, вошел, а вы спите. Я пытался вас разбудить, но не смог.

В кухне Илюшин вскипятил чайник и вспомнил про сосновые почки. Мешочек нашелся на нижней полке. По белому хлопку вышита зеленой нитью игольчатая ветвь и под ней олень с рогами. Очень знакомый олень. Фирменный рисунок Муры Маркеловой, по которому безошибочно узнавали ее авторство, – она часто оставляла его на своих книжках вместо автографа.

«Трогательно», – без всякого умиления подумал Илюшин и опустил три чешуйчатых почки в чашку с заваркой.