Однажды на терапии осознала, что жестка с дочерью только потому, что ожидает от нее осуждения, подобного тому, которое чувствовала к своей матери в подростковом возрасте и позже. Она осуждала мать за то, что та прервала отношения с отцом, что гордость оказалась важнее интересов дочери. Косулин объяснял, что она использует проекцию (базовый психологический механизм), согласно которому бессознательно ждет от своей дочери того, что сама испытывала к матери. Будто пришла ее очередь быть наказанной. И злится на дочь заранее. Возможно, напрасно.

Косулин был уверен в том, что, только признав в матери независимое человеческое существо, со своим отдельным безумием, которое нельзя вылечить, можно выйти из матрицы двух путей и идти по третьему – своему собственному. Впрочем, добавлял, что задача сложная и удается единицам. Большинство до глубокой старости не желает видеть в матери ограничения, присущие всем людям, зависая навсегда в обиженной детской надежде на то, что где-то в этом мире живут матери «получше», но именно им не повезло их встретить. Или пытаются «вылечить» мать, сделать ее счастливой, разочаровываясь от стабильных неудач и неблагодарности. Каждый должен лечиться на собственном опыте – психолог был непоколебим.

Натали недоверчиво спрашивала: неужели это вообще реально – наладить с мамой нормальные отношения? Косулин честно отвечал, что удача не гарантирована. Однако можно перестать на нее обижаться и перестать себя винить за то, что похожа на мать. Можно понять причины ее поступков. И перестать неосознанно зависеть от материнской жизни.

Еще большим открытием для Натали стало то, что ее отношения с мужчинами так зависели от отношений с отцом. Точнее, от отсутствия этих отношений. Михаил Дмитриевич Думов исчез из жизни Натали очень рано, она едва его помнила. У него была другая, «настоящая» семья. «Настоящие» дети. Даже фамилии отцовской не досталось. А мама магистральной линией воспитания дочери сделала «вытравливание отцовских генов». Натали от такого воспитания закрыла нутро на все замки.

Сейчас, под угрозой потери семьи, Натали отвечала на жестокий вопрос: кто все-таки руководит ее жизнью – она сама или отражение ее детской травмы?

Косулин считал, что она не доверяет мужчинам, потому что боится, что ее бросят. Как когда-то бросил родной отец. Так и было. Муж бросил ради обезьян, Виталик ради свободы и независимости, Тимофей ради себя, «этот» – ради стабильности. В душе Натали жажда мести мужчинам и их любви сплетались в неистовой битве, и что победит, оставалось большой загадкой. Она осознала с помощью психолога, что все придется решать самой, что никто и никогда не решит за нее вопросы ее индивидуальной судьбы и истории.

Но как велик соблазн ввалиться в освобождающий регресс, перестать понимать что-либо, перестать нести ответственность, стать опять маленькой пятилетней девочкой! Отдаться сильным чувствам! Когда мотив мести перевешивал, глубоко-глубоко внутри, под слоем хороших, годами сформированных психических защит начинал донимать вопрос: почему и как так получилось, что отец ее бросил? Как вообще можно бросить своего ребенка? Неужели она была так нехороша? И почему она теперь вечно ждет от мужчин того же. И не доверяет им из самой глубины подсознания.

Вместе с тем, компенсируя детскую боль, воображала про отца бог знает что. Ей казалось, что Михаил Дмитриевич Думов настоящий аристократ и естественно не смог бы жить с мамой – женщиной простой и даже грубой. Наследуя воображаемый аристократизм, Натали обрезала материнскую фамилию Монтова, превратившись в Натали Монт. Стала искусствоведом, завела собственную галерею, тщательно выстраивая образ успешной женщины «из другого времени». Сдружилась с обаятельным учителем французского. Семен Михайлов играл на электронной трубе и даже пел по-французски. Он и познакомил её со старшим братом, Тимофеем, с которым получился страстный и безнадежный роман. Шпионский адреналиновый роман, где все друг друга знали. Даже их дети близко сдружились. А они расстались.

Уже несколько раз в терапии всплывала тема возможного знакомства с отцом. За последние двадцать лет Натали не раз собиралась сделать это. Но каждый раз не решалась. Обессиливала от ужаса и страха отвержения, в один миг возвращаясь в глубокое детство, в полной беспомощности замирая перед огромной пустотой. Пустотой, жаждущей образа человека, который подарил ей жизнь.

В Афинах управилась за день, умудрившись продать шедевры Дионисия Иванова – задорного Христа и уверенную Богоматерь в желтом платье. Осталось два наградных свободных дня. Волшебный остров Эгина расположился всего в сорока минутах морем от Афин. И заманивал Натали главным сокровищем – храмом Афайи, а встретил медовым апельсиновым воздухом, нагретыми пиниями, расслабленным немноголюдьем. После блестящей стремительной Москвы и душных Афин время остановилось. Уютный крошечный отель, таверна. Все любимое из местной кухни: греческий салат, цацика и жареные сардинки. Ела их вместе с костями, запивая холодным белым вином.

Купаться не хотелось. Разомлев от еды и жары, забралась под белую губчатую скалу, расстелила полотенце и улеглась голышом смотреть на нежные ветки пинии, закрывающие яркое греческое небо. Задремала, во сне ощущая, как ветерок скользит по ногам, задувает в ушко, гладит по освобожденной от одежды попе. В полудреме смотрела на свою жизнь как будто издали. Из заграницы. Представила себя маленькой девочкой.

Крепенькая, розовое платье в клубничку, белые волосы совсем выгорели, подперла ручкой голову и думает. Глаза грустные и взрослые. В детском садике одиноко… Ни мамы, ни папы. Впереди только борьба с воспитательницами за право не есть ненавидимую до тошноты манную кашу. Мир – несправедливое и опасное место, где много врагов и мало защитников. Взрослое сердце Натали сжимается от жалости к маленькой Наташеньке в платьице в клубничку.

Как когда-то предложил сделать психолог, в своей фантазии она подходит к девочке, садится рядом. Прижимает к себе, гладит по голове, целует. Успокаивает: больше никто не заставит есть манную кашу, все хорошо, ты победила! И впереди все не так уж плохо. Маленькая Наташа замирает, верит и не верит. И спрашивает, заглядывая в душу большой: правда, правда? Ты меня не бросишь?

Натали вздрогнула от внезапной мысли: я ведь опять попалась! Детский страх быть брошенной был самым сильным. И раньше она его совсем не сознавала…

Глядя на нестерпимо яркое полосатое море, цвет которого ежеминутно менялся, становясь то отчетливо бирюзовым, то драгоценно аметистовым, Натали вспоминала разговор с психологом.

Она влюбляется в похожих мужчин. На самом деле мужчины разные, но испытывает она с ними одно и то же. Нежность, слабость… Нежность делала Натали слабой, маленькой девочкой. Которая теряла себя в любовных отношениях.

Прикидывающийся вечным греческий день отправлял в детство. К незнакомому отцу, в беспомощность и слабость. В нерешительность познакомиться с ним заново, рискнуть встретиться, будучи взрослой женщиной. Задать те вопросы, на которые всю жизнь ответов не было.

Психолог предполагал, что для этого и появились новые мужчины в ее жизни – помочь сделать это сложное дело. Потому что, мол, дальнейшее развитие Натали от этого зависит.

Косулин был помешан на развитии и движении. Убеждал, что ее ситуация требует сложного действия. Подвига. Встречи с детским страхом. То есть, якобы Виталик, Тимофей и «этот» появились для того, чтобы она восстановила отношения с отцом! И избавилась от страха, стала свободной. А потом уж решала, что ей делать дальше. Натали то соглашалась, чувствуя, что Косулин говорит правду, то сопротивлялась. Кисло думая, что психология – бред, а психологи – идиоты. А настоящая любовь невозможна без страданий. Страдания – это красиво! И отец здесь вообще ни при чем.

Косулин с ней не соглашался, становился противным и неромантичным. Даже сердился: если есть свобода и нет страха – нет никаких страданий! Есть страдание, значит, происходит духовная работа, и ей Натали сопротивляется, предпочитая зависать и мучиться. Впрочем, всячески поддерживал, говорил, что для качественного завершения ситуации нужно время.

Московские мысли все крутились и крутились в голове, не давая расслабиться и отдаться греческому ощущению времени и культуры, в котором все уже случилось в прошлом и одновременно существует в настоящем. «Подвиг так подвиг – поеду молиться. Самое место», – сказала себе Натали.

Взяла в прокате смешной красный квадроцикл и помчалась вдоль моря. Указатели настойчиво звали в святые места. Храм Афайи стоял высоко на горе и удивлял конкуренцией с Афинским Акрополем. Он ее выигрывал. Стройность, точность и сила храма так контрастировали с происходившим внутри, что сначала даже не получалось подойти. Долго ходила кругами, пытаясь привести себя в соответствие с античной мерой и мыслью.

Дикие японские туристы, расстреливающие фотоаппаратами пространство, наконец-то ушли и вернулась никуда не спешащая тишина. Натали, прячась, проникла в храм (это было запрещено), сняла обувь и легкой тенью, на цыпочках устремилась к центру. Продуваемый четырьмя ветрами храм в своем сердце обнаруживал место полного безветрия и покоя. Замерев в мгновении вечности, Натали упала на колени и стала горячо молиться Афайе, отвергнувшей нечестность и насилие в любви и награжденную божественностью и покоем. Живое воображение искусствоведа показало вдалеке голую бегущую Афайю. Пышные волосы в античном венце, юношеское лицо… Что она чувствовала в тот момент, готовая на смерть, лишь бы не осквернить себя любовью страшного Миноса? Неужели он был так плох? Как трагичен античный мир! Судьба, Рок. Без надежды на рай. И жизнь для подвига и исполнения пророчеств нетрезвых пифий. Как прекрасен и честен этот мир! Все иллюзии развенчаны и остается только то, что приготовили тебе боги.

Натали в античном экстазе молила Афайю избавить её от иллюзий и дать сил пережить истинную судьбу. Афайя ласково обняла Натали, вдохнула в ушко любовь и растворилась в свежем храмовом воздухе.

Вечерело. Полосатое Эгейское море обрело сизую цельность, легкий ветер гнал волны к берегу. Натали вернулась в отель, уселась на балконе своего номера, глубоко вдохнула живой соленый дух и сделала то, что собиралась сделать тридцать лет. Начала первый взрослый разговор с родным отцом: