Семенящим шагом (хореографию ставила мелкая Трошкина, отягощенная приставучим господином, которого ей никак не удавалось стряхнуть со своего локтя) мы проследовали в пиршественный зал. Его убранство было выполнено в эклектичном стиле, который мой брат-дизайнер определил бы как смесь поздней готики со среднерусским ярмарочным лубком.

Большой зал с каменными стенами, задрапированными черным бархатом и гобеленами, слабо освещали люстры из тележных колес, подвешенных на цепях. Там и сям маслянисто блестели полированным металлом здоровенные мечи, секиры и топоры викингов. За чугунной решеткой огромного декоративного камина пугающе растопырились фрагменты разлапистой коряги, очевидно, брутально порубленной тем самым могучим топором викинга. Все это мрачное великолепие своеобразно оживляли скатерти, вышитые пасторальным восточно-славянским крестиком, хрустальные чаши с янтарной икрой, белые с красным косоворотки официантов и полуведерная деревянная братина, расписанная в палехском стиле. Трошкина несколько обалдело улыбнулась медвежьим чучелам, которые симметрично здоровякам-охранникам караулили дверь с внутренней стороны, и, секунду помедлив, взяла с подноса ближайшего к ней мишки серебряную стопочку.

– Чувствую, мне понадобится наркоз! – сказала она, оправдывая нехарактерный для нее позыв напиться с разбегу.

Я обвела взглядом полутемный зал, в дальнем конце которого под торжественные и печальные моцартовские аккорды непринужденно вальсировали заметно нетрезвые пары, мысленно согласилась с Алкой и тоже хлопнула стопарик.

Как это часто бывает на свадьбах и поминках, толпа гостей была неоднородной. Среди загорелых фигуристых дам и поджарых джентльменов попадались вполне простецкие тетки и дядьки. Их роднил общий для всех присутствующих цвет одежды, разница была только в том, что одни были в «откутюрном» черном с золотом и бриллиантами, а другие – в дешевом черном с люрексом и бусинами. Мы с Трошкиной органично вписались в тусовку: она пополнила ряды низших классов, а я (хотелось думать) умножила число светских дам. Загар у меня был, макияж и маникюр тоже, волосы я уложила аккуратным низким узлом, а отсутствие бриллиантов, если что, можно было объяснить соображениями такта. Ведь правда же поминки – не лучший повод вывести в люди содержимое мамулиной шкатулки с драгоценностями!

Впрочем, это мое мнение разделяли не все. Гламурная брюнетка Дашенька, с которой я познакомилась на кладбище, добавила своей внешности блеска, нацепив ожерелье с большими прозрачными камнями. Мне очень не хотелось думать, что это бриллианты (просто потому, что моя скоропостижная смерть от приступа зависти вряд ли сделала бы тусовку более приятной).

– Конечно, это не бриллианты, что ты! – успокоила меня брюнетка.

И тут же ранила в самое сердце:

– Это перуанские алмазы, – она поправила ожерелье и похвасталась: – Дуся подарил.

– Кто?

– Лес!

– Так. – Я мигом вспомнила, зачем пришла, и цепко оглядела зал. – И где тут он? Твой щедрый лесной дуся?

– Пойдем, познакомлю! – Брюнетка сцапала меня за руку, но я уперлась, не спеша трогаться с места:

– Сначала покажи!

Хотя я никогда прежде не зналась с дровосеками высокого полета, простая эрудиция подсказывала, что лес бывает разный. Одно дело – мачтовая сосна или вековой дуб, совсем другое – карликовый бонсай или кривая полярная березка! Культивировать хилую мелкорослую растительность я не желала. Даже в том случае, если она периодически плодоносит перуанскими алмазами.

Дашенькин «лес» оправдал мои худшие ожидания. Он оказался невысоким упитанным мужиком с такими толстыми щеками, что между ними почти бесследно потонули более мелкие неровности физиономии: вялый ротик, носик-пимпочка и глазки-изюминки. Лицо короля русского леса было поразительно похоже на мучнисто-белую, как непропеченная булка, задницу. Эту физиологическую аномалию нисколько не скрывала, а только подчеркивала нелепая прическа: седоватые волосы задолицего мужа были зачесаны вверх и в стороны наподобие буклей и обрамляли то место, где у других бывает физиономия, толстым валиком. Белая салфетка под складчатым подбородком усиливала впечатление, будто стилист беззастенчиво слизал образ короля русского леса с парадного портрета Людовика Солнца.

– Он дуся, правда? – хихикнула Дашенька, с умилением извращенки любуясь его лесным величеством.

– Кому как, – уклончиво ответила я.

Русский лес сосредоточенно тянул через трубочку коктейль и за этим занятием, на мой взгляд, был бы гораздо более уместен не в шумном зале ресторана, а в уединенной клизменной.

– Тебе не нравится? – забеспокоилась брюнетка, оценив выражение моего лица.

Я не смогла признаться, что нахожу физиономию лесного короля поразительно похожей на любовно ухоженное розовое седалище, и промямлила:

– Прическа у него не очень...

– Это Сигуркиной работа, – фыркнула Дашенька. – Супермастер, можно подумать! Раньше она была в фаворе, но с полгода назад жутко неудачно постригла жену олигарха Беримаскова, и вип-клиенты от нее побежали, как тараканы. Остались только такие замшелые консерваторы, как мой «лес». А ведь я ему говорила: «Дуся, с твоим оригинальным лицом без филированных пейсиков не обойтись!»

Мне-то казалось, что филированные пейсики украсили бы Дусино в высшей степени оригинальное лицо не больше, чем банный лист распаренную задницу, но я тактично промолчала.

– А где твой-то? – спохватилась Дашенька.

Это был хороший вопрос. Время уже перевалило за полночь, а Зяма еще не появился. Или появился?

Я просканировала помещение максимально внимательным взглядом и в дальнем конце зала, среди пар, чинно танцующих под реквием, высмотрела типа, весьма похожего на моего братца. Фигура у него была точь-в-точь Зямина – рост под сто девяносто сэмэ, широкие плечи, узкие бедра, длинные ноги, но вот голова... Лица парня, ориентированного ко мне спиной, я не видела, но прическа у него была не Зямина. У Зямки длинные, слегка волнистые русые волосы с легким мелированием, а у этого красавца был ярко-рыжий хвост. На моей памяти братишка никогда не менял природный цвет своей шевелюры столь радикально.

Задумчиво склонив голову к плечу, я созерцала зямоподобного парня, пока он не обернулся. Это был мой дорогой брат, точно. Его скуластую физиономию я могла бы перепутать разве что с божественным ликом Брэда Питта, но вообразить себе Питта рыжим, длинноволосым и почти двухметровым было свыше моих слабых женских сил.

Встретив мой неотступный взгляд, Зяма распрощался с партнершей по ритуальным танцам и подошел ко мне.

– Привет, Дюха! – сказал он и звонко чмокнул меня в щечку, заодно шепнув на ушко:

– Не смотри на меня, как на фамильное привидение!

– Но ты рыжий! – шепнула я в ответ. – И загорелый, как Бандерас! И глаза у тебя почему-то черные!

– За Бандераса спасибо, но свои черные глаза я купил в магазине «Оптика», это однодневные кроющие линзы, – скороговоркой объяснил Зяма. – Загар, правда, мой собственный, а вот рыжий цвет волос тоже одноразовый, спасибо оттеночному гелю. Как по-твоему, меня в таком виде можно узнать?

– Узнать – нет, запомнить – да! – ответила я и глазами указала рыжеволосому черноглазому братцу на Дашеньку, которая взирала на него с благоговейным восторгом.

– Ах, Дюха, не время для этого, – пробормотал Зяма. – Пардон, мадам!

Он по-гусарски четко поклонился и снова убежал на дансинг. Я выгнула брови, не в силах осмыслить прозвучавшую фразу. Я не ослышалась, Зяма сказал, что ему некогда знакомиться с красивой женщиной?!

«Это может означать только одно: он уже плотно занят знакомством с другой красивой женщиной», – высказал свое веское мнение мой внутренний голос.

Это вполне могло сойти за объяснение. Я обернулась к Дашеньке, опоздавшей к раздаче, и развела руками:

– Извини.

– Что, и этот дуся тоже твой?! – завистливо спросила блистательная брюнетка, провожая голодным взором роскошную фигуру моего ветреного братца.

– Мой, мой, – рассеянно согласилась я.

– Везет тебе! – Дашенька вздохнула, как девочка, которой страшно приглянулась новая кукла подружки.

Не дожидаясь, пока она попросит у меня разрешения поиграть с моей ходящей и говорящей рыжей куколкой, я подалась в сторонку и употребила все свое дипломатическое искусство на то, чтобы освободить бедную Трошкину из плена активно соболезнующих ей граждан.

Глубокий траур сыграл с Алкой злую шутку – очень многие из присутствующих приняли ее за наиболее близкую и максимально скорбящую родственницу покойной Машеньки. Ошибка была вполне объяснима, я лично не увидела в большом зале никого, кто выглядел бы сиротливее и печальнее Трошкиной.

Примерно таким же несчастным выглядел только не по годам лысый парень с фотоаппаратом. Его физиономия была мне смутно знакома. Очевидно, мой образ тоже навевал фотографу какие-то не вполне отчетливые воспоминания, потому что он со мной заговорил, но как-то неуверенно. Чувствовалось, что парень тоже не помнит, где и при каких обстоятельствах мы с ним встречались.

– Привет! Ты тоже тут? – спросил он.

Вопрос был идиотский. Из чистой вредности мне захотелось дать соответствующий ответ. Я не лишила себя этого маленького удовольствия и сказала:

– Нет, что ты! Я сейчас в другом месте, а это высококачественное голографическое изображение!

– Понятно, – фотограф смутился и поспешно отошел от меня в дальний угол, откуда – я заметила это – несколько раз сверкнул в мою сторону вспышкой.

Я знала, что томная бледность мне к лицу, а маленькое черное платье – ко всему остальному, и не стала возражать против неожиданной фотосессии, даже наоборот, попозировала и с Зямой, и с Алкой, и с Дашенькой.

Трошкину буквально атаковали соболезнующие. Из вежливости она покорно слушала слова сочувствия, но смотрела при этом исключительно на Зяму, рыжая голова которого пламенела в сумраке скудно освещенного дансинга так, что невостребованной коряге в камине впору было обзавидоваться. Зяма, в отличие от Алки, печалился весьма умеренно, я бы сказала, чисто символически.

Я догадалась, что апгрейд Зяминой наружности произвел на Трошкину большое впечатление – чувствительная Алка подпала под обаяние образа мачо и затосковала.

– Может, тоже пойдем потанцуем? – предложила я.

– Это неприлично, – холодно ответила она, продолжая сверлить недобрым взглядом Зямину мускулистую спину.

Братишка снял пиджак, под которым была тонкая трикотажная футболка, отнюдь не скрывающая хорошо развитых бицепсов, трицепсов и прочих более или менее выдающихся украшений мужского торса в соответствующем анатомии ассортименте.

– Другие танцуют, а мы что, рыжие? – нажала я.

Трошкина посмотрела на меня с укором. Я поняла, что темы рыжины лучше не касаться, и дипломатично предложила подружке удалиться с поминальной тусовки, не дожидаясь традиционных пирожков. Это, конечно, тоже было неприлично, но я не видела никакого смысла в дальнейшем нашем пребывании на этом странноватом мероприятии. Я не смогла по достоинству оценить своеобразной красоты короля русского леса (я же не проктолог, чтобы любоваться гладкой розовой задницей!), так что никакого матримониального интереса к данному объекту у меня не возникло. А Зяма, похоже, и без моей помощи нашел замену почившей подружке Машеньке.

Когда мы с Трошкиной уходили из зала, приличествующая случаю умеренная народная скорбь окончательно уступила место зажигательному веселью. Поддатые гости массово пустились в пляс, и над толпой танцующих веселой белочкой прыгал новый рыжий хвост моего братца.