Он застонал. Слабо, но отчетливо недовольно.

– Так, Эмма! Дуй в именьице и притащи холодной воды! И что-нибудь из одежды, а то у меня руки не поднимаются реанимировать голого мужика, как-то это очень неприлично…

– Ну да, ну да, ты же у нас без пяти минут замужем. – Эмма умчался, напоследок умудрившись снова больно царапнуть мою свежую душевную рану.

Эх, где сейчас мой любимый Мишаня? И с кем? Может, совсем как я – наедине с чужим голым телом? В лиловых отсветах заката, в душистой весенней ночи…

Мелькнула несвоевременная мысль о том, что надо бы Мишане позвонить, но я прогнала ее. Караваев непременно спросит меня, где я, с кем и чем занимаюсь, а что я ему отвечу? Нагло врать любимому не хочется, а честно отвечать: «Я на свалке оживляю незнакомого голого мужика» – определенно не стоит. У Караваева хорошее чувство юмора, но он ревнив. То есть шутку оценит, но конкурента прибьет. А может, и меня вместе с ним. Так и придушит, хохоча…

С дружным топотом примчались Эмма и сопровождавший его в забеге Брэд Питт.

– Вот! И вот. – Братец сунул мне в руки полуторалитровую пластиковую бутыль и бросил прямо на голыша ворох тряпок.

Очень удачно – самое неприличное прикрыл.

Я благодарно кивнула, открутила крышечку с бутылки, набрала полный рот холодной воды и с громким «П-ф-ф-ф!» брызнула ею в лицо незнакомцу – энергично, как поливалка на парковой клумбе.

Питт, на которого тоже попало – а нечего вечно лезть не в свое собачье дело! – негодующе взвизгнул и отскочил в сторону.

– Твою мать, – не открывая глаз, промямлил незнакомец.

– Он заговорил! Вот что живая вода делает! Давай еще раз! – обрадовался Эмма.

Я снова набрала в рот воды так, что щеки раздулись, как у хомяка, и организовала голышу повторный душ.

– Да какого хрена… – Мокрая физиономия скривилась, ресницы с красиво повисшими на них каплями задрожали.

– Просыпаемся, просыпаемся! – Я похлопала голыша по мокрым щекам. – Доброе утро, страна!

– Вечер вообще-то, – поправил меня братец.

– Какая? – разлепив один глаз, спросил голыш.

– Какая страна? Россия! – с готовностью ответил ему услужливый Эмма.

– Какая зараза меня намочила? – Неблагодарный незнакомец открыл второй глаз и посмотрел прямо на ту заразу. – Ты кто?

– Во-первых, не ты, а вы, мы с вами еще незнакомы, – обиделась я. – Во-вторых, у меня к вам тот же самый вопрос: вы кто?

– Смотря для кого…

Голыш заворочался, сел, смахнул с себя тряпки, увидел, что под ними, ойкнул и снова прикрылся. Я с удовольствием отметила, что его щеки порозовели.

Надеюсь, не только в результате общего улучшения самочувствия, но и от стыда.

– Для тех, кто вас из гроба вытащил! – с пафосом произнес Эмма.

– Откуда?! А… – Спасенный опять побледнел и сомлел.

Я укоризненно посмотрела на брата.

– А что? Не так, что ли? Он в заколоченном рояле, как в гробу, лежал!

– Суровая правда, высказанная с шокирующей прямотой, – пробормотала я, осторожно, чтобы не угодить на мокрое, присаживаясь рядом с обморочным голышом. – Ладно, давай подумаем, что теперь делать…

– В полицию звонить. Ситуация такая подозрительная…

Голыш несогласно застонал.

– Сдается мне, он не хочет в полицию, – сказала я.

– А кто бы захотел? На ночь глядя, без документов, голый…

– Кстати, да, давай-ка его оденем!

Ворочая голыша, как большого пупса, мы облачили его в футболку и спортивные штаны с крутого плеча и крепких бедер Караваева.

– Ну вот, так он уже похож на человека, – полюбовался делом наших рук Эмма.

– На босяка, – уточнила я.

Принести какую-нибудь обувку братец, конечно, не додумался.

– На полубосяка, – заспорил со мной Эмма. – У него только одна нога голая, на второй есть носок!

– Хороший носок, – оценила я. – Модный. Жаль, что один.

– Я посмотрю в рояле, может, там и второй… – Братец чуть ли не по пояс залез в инструмент и через минуту глухо сообщил оттуда: – Эх, нет тут ничего!

– А ты думал, он разделся прямо в рояле?

– Почему нет? Может, ему там жарко стало? Или он должен был выскочить из него, как стриптизерша из торта…

Я подумала, что надо бы разобраться, на каких мероприятиях выступает мой юный брат-артист, но сказала другое:

– Как бы он выскочил из заколоченного рояля? Вот, кстати… – тут мне в голову пришла важная мысль. – Давай-ка сделаем все, как было. Найди какой-нибудь кирпич, забьем гвозди обратно.

Пока мы, грохоча по гвоздям булыжниками, приводили рояль в прежний вид, незнакомец отчетливо порывался восстать, но его слабые попытки перейти из горизонтального положения в вертикальное не увенчались успехом.

– Может, ему нужно в больницу? – забив последний гвоздь в крышку гро… пардон, рояля, задумался Эмма.

– Ни в какую больницу его без документов не примут. По-моему, ему просто нужно отлежаться…

– Но не в именьице! – живо возразил братец.

Даже протестующе выставил руки.

– Почему не в именьице? У тебя и раскладушка на такой случай есть, – напомнила я.

– Потому что… я передумал ночевать в именьице, у меня завтра представление, мне будет удобнее ехать на работу из города!

Я вздохнула:

– Тогда звоню Косте, других вариантов нет.

– А такси?

Я посмотрела на обморочного мужика и оглянулась на заколоченный инструмент:

– Нельзя такси. Если те, кто засунул парня в гро… яль, будут искать его, такси наведет их на след. Думаешь, много такси приезжает по вызову в эту глушь?

Эмма только поежился.

А я достала из сумки мобильный и позвонила Косте.

Блестящий чистенький «БМВ» осторожно подполз к нам на брюхе по глинистой колее минут через двадцать.

Хороший у Караваева персонал, вышколенный! Водитель Костя прибыл по моему вызову без вопросов, правда, вид имел хмурый и недовольный, но я не обратила на это внимания – он всегда такой. Ну нет у человека чувства юмора и авантюрной жилки, обидела его природа – мать наша…

– Я вперед, вы назад! – Эмма, завидев красивую машинку, подскочил, торопясь занять лучшее место в салоне.

– Все назад, – возразила я и пояснила шепотом, чтобы не услышал водитель: – А то наш ненастоящий труп на бок завалится, его нужно придерживать с двух сторон.

– А если завалится, то что? Он вон в гро… яле валялся – и ничего, чем ему в «бэхе» хуже? – не понял братец.

– У Караваева будет много вопросов.

– Тогда ладно, – дискутировать с Караваевым Эмма опасается – Мишаня беспардонно давит авторитетом.

Мы подняли с травки ненастоящий труп, уже похожий на полуживой организм – во всяком случае, ходячий, – и затолкали его в машину. Залезли сами подперли тело с двух сторон своими плечами:

– Трогай, Костя!

– Куда?

– Ко мне, в «Баварию».

«Бавария» – это элитный жилой квартал, построенный по образцу и подобию европейского городка. Очень уютный, чистенький, аккуратненький и тихий.

Караваев смеется, что лично я с этим местом сильно диссонирую по стилю – мне, мол, больше подошло бы жить в цыганском таборе, – но я «Баварию» нежно люблю: это наш с Петриком приют спокойствия, трудов и вдохновения.

«Бэха» услужливо доставила нас к самому крыльцу, мы выгрузились так же дружно, как загрузились, и повлекли самоходный полутруп в подъезд. На лифте поднялись к двери квартиры, придавили кнопку звонка – искать свои ключи мне было несподручно, потому как сумка оказалась зажата между моим боком и бедром ненастоящего трупа.

– Иду, иду! – пропел внутри Петрик и распахнул дверь. – Оу? – Красивые брови моего лучшего друга выгнулись арками «Макдоналдса».

– Привет! – сказала я.

– Здоров! – сказал Эмма.

А ненастоящий труп ничего не сказал и даже глаза не открыл, чтобы посмотреть на Петрика. Может, оно и к лучшему: с непривычки это зрелище могло убить наповал.

На Петрике было коротенькое шелковое кимоно, сливочно-белый цвет которого красиво оттенял золотистый загар из солярия, на ногах – шлепанцы-гэта, открывающие свежий педикюр. На голове – писк парикмахерской моды: повязка-солоха из шелкового платка. Выпущенные поверх нее локоны переливались оттенками золота и бронзы.

– Вижу, ты был в салоне, – завистливо отметила я.

– Вижу, ты тоже провела время интересно, – ответил Петрик и посторонился, пропуская наше слитное трио в прихожую. – Откуда дровишки?

– Со свалки, – сказала я.

– Из рояля, – сказал Эмма.

А гость наш опять ничего не сказал.

– По-моему, вы друг другу противоречите, нет? Где свалка – и где рояли? – Петрик строго посмотрел на меня, на Эмму, задержал взгляд на госте и чутко потянул носом: – Хм, а я ошибся, он не пьян. Кто же это тут у нас такой хорошенький? И почему он в состоянии нестояния?

Мы с Эммой синхронно пожали плечами и чуть не уронили нашего хорошенького.

– Давайте-ка его куда-нибудь положим, – озаботился добрый хозяин Петрик.

Мы транспортировали хорошенького в гостиную и уложили его там на диван, а сами пошли в кухню, потому что Петрик авторитетно заявил:

– Я думаю, нам всем не помешает чашечка крепкого кофе.

– Эмма, сбегай за пиццей, – попросила я, и братец охотно унесся в итальянский ресторанчик, который очень удачно расположен на первом этаже нашего дома.

– Ты удалила ребенка, чтобы он не услышал шокирующего признания? – проницательно предположил Петрик.

Он повязал поверх короткого белого кимоно длинный вишневый фартук, переместился к плите и внимательно наблюдал попеременно за бронзовой туркой и за мной.

– Караваев улетел в Стамбул с Эллой! – не стала запираться я.

Петрик мне как лучшая подруга и старшая сестра.

– С той вульгарной особой с ногами владимирского тяжеловоза и грудью нахохлившегося голубя?!

Вот! Сказал всего несколько слов – а мне сразу же стало легче!

– Ты лучше ее в сто миллионов раз, и Караваев это знает, у него не такой уж плохой вкус, так что не спеши в нем сомневаться.

– Петрик, я тебя обожаю!

– А у тебя прекрасный вкус. – Дружище кокетливо поправил локон и вовремя снял с огня турку с кофе. – Тебе с молоком или без? Про сахар даже не спрашиваю, на нервах полезно сладенькое, так что к черту сегодня диеты. И, кстати, о сладеньком: что за прелестное чучелко ты притащила к нам в дом?

Петрик налил нам кофе, устроился за столом напротив меня и поморгал густыми длинными ресницами, торопя с ответом на его вопрос.

– Почему чучелко? – Я оглянулась на зеркало в простенке: в него мне был частично виден занятый гостем диван в гостиной.

– Ну, Люся! – Петрик вздохнул и закатил глаза. – На футболке логотип во всю грудь – это вульгурно! И сколько раз говорить, что модный лук не составить без тонкого чувства цвета! К морковному топу – низ тона пыльной лаванды, ты это серьезно? Нет, я понимаю, пастельный фиалковый – он бы еще как-то сочетался, но тоже не в виде коротких широких штанов, что это вообще такое, я даже не понял – бермуды?

– Это старые застиранные спортивные штаны Караваева. – Я невольно хихикнула.

– А? То есть наше чучелко стройнее и выше ростом, чем Мишель? – Петрик тоже глянул в гостиную через зеркало. – Стоп, а почему оно в одежде Караваева? – встревожился он. – Люся, ты пустилась во все тяжкие?!

– Надеюсь, Костя так не подумает. – Я тоже заволновалась. – Блин, он ведь мог узнать караваевские тряпки… Петя, я нашла это чучелко на дачной свалке. Оно лежало в выброшенном рояле и было голым.

– Совсем голым?!

– Не совсем, – я вспомнила. – В одном носке.

– Где был носок?

– Петя! На ноге, где же еще?!

– Ну, мало ли… Знаешь, как оригинально экипируются стриптизеры…

Тут хлопнула дверь – вернулся Эмма с пиццей, – и мы прервали едва начавшийся разговор о мужском стриптизе. Поели пиццы, выпили кофе, оставив на всякий случай немного того и другого нашему гостю. Потом Эмма поехал к себе, а мы с Петриком стали готовиться ко сну.

Чучелко уже крепко дрыхло, размеренно посапывая и не производя впечатления полутрупа. Щеки его порозовели, суровая складка между бровей разгладилась.

– Завтра будет как огурчик, – напророчил Петрик и облизнулся – такой любитель свеженького. – Нет, как редисочка – розовенький и крепкий! Иди уже спать, моя бусинка, у тебя сегодня был трудный день.

Разбудила меня громко пискнувшая эсэмэска.

Плохо соображая, где я, кто, когда, почему и зачем, я уронила руку под кровать, нащупала там мобильник, поднесла его к подслеповатым спросонья очам и посмотрела на экран.

Оказывается, у Доры тоже были вопросы. «Где тексты? Когда уже пришлешь?!» – гневно интересовалась она.

На часах было начало шестого, за окнами едва начинало светать.

– Тексты ей, – проворчала я, но все же села, перетащила ноутбук с прикроватной тумбочки себе на колени и в диком темпе – пальцы чуть не задымились – застучала по клавиатуре.

Минут за двадцать я доделала все, что задолжала со вчерашнего дня, отправила Доре и тут же написала ей сообщение: «Все у тебя в почте». Срочно докладывать об этом было необязательно, но меня тихо радовала мысль о том, что Доронину, как и меня, потревожит эсэмэска. Она же наверняка пульнула мне свое грозное сообщение и завалилась безмятежно спать дальше, а тут ей – на, получай! Симметричный ответ.

Злорадно улыбаясь, я вылезла из кровати, накинула поверх ночнушки халат и побрела в ванную. День мне предстоял непростой, начать его следовало красивой и бодрой, каковой я себя вовсе не чувствовала, после вчерашнего-то…

Ой!

Я уже миновала диван в гостиной, когда вдруг вспомнила, что как раз вчера на нем был устроен на ночлег подозрительный незнакомец.

Ойкнув, я спешно запахнула халат, оглянулась и тихо выругалась.

Диван был пуст.

Более того – накрыт покрывалом, поверх которого помещалась пирамидка из свернутого одеяла, подушки и разноцветных матерчатых квадратов, в которых я не сразу признала аккуратнейшим образом сложенные изделия одежно-бельевой группы: белую простыню, оранжевую футболку и сиреневые штаны. Вишенкой на торте это сооружение венчал красный клубочек, сделанный из одинокого носка.

Я заглянула в кухню, посмотрела в санузле и в прихожей – везде было пусто.

«То есть либо наш вчерашний гость среди ночи ушел по-английски…» – затянул мой внутренний голос.

– Голый?! – усомнилась я.

«Либо он переместился с дивана в гостиной на кровать в спальне Петрика, – не сбившись, продолжил мой внутренний логик, – где одежда им обоим как раз не нужна».

Я смущенно кашлянула. С Петриком у нас был железный уговор не водить в дом своих мужиков. До сих пор он неукоснительно соблюдался…

«Но, строго говоря, это не сам Петрик, а ты привела ему в дом мужика», – напомнил мой внутренний голос.

– Это казуистика! – возмутилась я.

– Где казуистика, почему казуистика? – Дверь, которую я сверлила недобрым взглядом, открылась, явив мне Петрика в милом утреннем неглиже – лиловых шортиках и розовом топе на бретелях.

Оправив перекрутившуюся маечку, дружище шагнул за порог и сразу же посмотрел на диван:

– Всем доброе у… У-у-у… – Его радостный голос сделался разочарованным. – Чучелко смылось? Вот так всегда. – Петрик тяжело опустился на диван и резким ударом локтя развалил аккуратную пирамидку. – Подберешь мужика на помойке, накормишь, отмоешь, приоденешь – тут-то он и тю-тю!

– Приоденешь? – отметила я. – То есть он от нас не голым ушел?

– Обижаешь! – надул губы дружище. – Конечно, не голым! Я ему дал свой трикотажный костюмчик цвета беж, белье, носочки в тон, тапочки для бассейна…

– Когда успел-то?

– Когда ты спать легла. – Петрик потупился, и я поняла, что не только забота обо мне, любимой, сподвигла его уложить меня спать пораньше. – Я вспомнил правила гостеприимства, завещанные тебе любимой бабушкой Зиной: накормить, напоить, в баньке попарить и спать уложить…

– Это правила гостеприимства Бабушки-яги!

– Тем более – заветы старины, освященные временем! – Петрик рассердился, вскочил, побежал в кухню, достал из холодильника нарзан и стал пить его – невиданное дело – прямо из бутылки. – Я подогрел ему пиццу, сварил кофе, выдал чистую одежду и полотенце, после душа предложил лосьон для тела и фен для волос, а он! Он…

– Ты чем-то напугал его? – осторожно спросила я, избегая беспощадной формулировки «Ты к нему приставал?».

– Ни словом, ни делом! – Петрик замотал головой, разлохматившись в одуванчик. – Он принял душ, от фена с лосьоном вежливо отказался, лег и уснул. А я пошел к себе…

– Но вы поговорили? Ты узнал, кто он такой и как оказался в заколоченном рояле?

– Конечно нет! В заветах гостеприимства наших бабушек что сказано? – Дружище вскинул руку и принялся демонстративно загибать пальцы, сверкая свежим лаком на ногтях. – Накормить, напоить, в баньке попарить и спать уложить! Пункт «расспросить и выпытать все шокирующие подробности» в плане первоочередных действий отсутствует!

– Понятно. – Я повернулась и пошла в ванную.

В нашей маленькой коммуне право первоочередного приема водных процедур – у меня. Я привыкла жить на бегу и без фанатизма выполняю ежеутренние ритуалы по наведению красоты, а вот Петрик…

– Я тебя ждать не буду! – покричала я под дверью ванной, когда уже вышла оттуда и мы совершили рокировку. Дружище заперся в ватерклозете, и там сразу же начался концерт со спецэффектами: загудела ударившая в ванну струя воды, запел сам Петрик, в щель под дверью пополз ароматный пар. – Мне сегодня нельзя опаздывать, иначе Дора уволит!

– Не жди, я подъеду позже, – донеслось из-за двери.

На кухне уже дымился кофе – бесценный Петрик сварил, пока я плескалась. Я торопливо сгрызла печенье, запила его горячим кофе, быстренько собралась и побежала на трамвайчик, на ходу прикидывая, ехать ли мне в офис или прямиком в Городской сад.

Сегодня у нас с Дорониной был особенный день – мы принимали в женский клуб «Дорис» новых участниц. Это торжественное мероприятие, которое проводится ежемесячно и всякий раз – в каком-нибудь необычном месте.

Клуб «Дорис» – это вам не старорежимный колхоз, для собраний которого вполне годится деревенский клуб с рассохшимися лавками и чахлой геранью на подслеповатых окошках.

Клуб «Дорис» – это добровольное объединение передовых гражданочек, шествующих в персональное светлое будущее по пути позитивизма. Да не босиком или в лапоточках, а в дорогущей обуви – туфлях от Эрме, Маноло Бланик, Лабутена и прочих Дольчей с Габбанами. Произвести впечатление на таких дам непросто, и мы с Дорой очень стараемся.

В прошлом месяце наше торжественное заседание проводилось в пентхаусе единственного в городе небоскреба. Мероприятие прошло во всех смыслах на высоте, но после, подсчитав расходы, Дора настоятельно попросила меня впредь выбирать места без поистине заоблачной аренды. Поэтому для очередного заседания я предложила ей на выбор колокольню заброшенного монастыря или беседку-ротонду на холме в Городском саду. Дора выбрала беседку – в конце апреля из нее открывался роскошный вид на свежие газоны и цветущие деревья.

– Такая красотища – и практически даром! – сказала моя начальница, потирая свои загребущие ручки.

У администрации Городского сада не было расценок на сдачу внаём парковых площадей, так что мы договорились на скромную оплату мимо кассы: пять тысяч в кармашек директрисе Горсада и по пятьсот рублей двум работягам, которые должны были перекрыть подъемы на нашу горку для посторонних.