Оля вздохнула и посмотрела на подружку кротким и печальным взглядом Коровки из русской народной сказки про хорошую, но невезучую девочку Крошечку-Хаврошечку.

Плохая, но тоже невезучая девочка Дашечка-Потеряшечка вызываюше кашлянула, помотала головой и решительным голосом с мужественной бронхиальной хрипотцой сказала:

– Даже не начинай! Не вздумай меня воспитывать и расспрашивать, я ничего тебе не скажу!

– Почему? – Оля оглянулась на дверь. – Думаешь, я все бабе Жене передам? Я не передам, Даш, ты же меня знаешь!

Елка кивнула. Оля и впрямь была проверенным товарищем и просто верным другом. Собственные высокие моральные принципы не мешали ей сочувственно и сердечно относиться к беспутной подружке. Не случайно на последнем рубеже – под резинкой чулка – Елка для страховки «на всякий пожарный случай» держала бумажку с телефоном Романчиковых. «Пожарные случаи» с ней происходили не так уж редко, и никогда еще не было такого, чтобы Оля не пришла подруге на помощь. Правда, не всегда эта помощь была по-настоящему скорой, но это лишь потому, что на заветной бумажке Елка писала не мобильный, а домашний номер Оли. На мобильном у малоимущей училки то и дело банально не было средств для разговора.

– Ну, то есть я бабе Жене, конечно, что-то скажу, но не все, как есть, – уточнила свои намерения Оля. – Что ж я, изверг какой-то? Я помню, что у нее сердце слабое.

– А у меня сейчас память еще слабее! – Елка закатила глаза в потолок. – Оль, вот веришь? Я ни-че-го не помню! Как за городом оказалась, почему в сугробе лежала? Ну, не помню, хоть убейте!

– Совсем ничего не помнишь?

Ольга Пална синхронно приподняла брови и уголки губ.

С таким лицом она регулярно выслушивала измышления закоренелого двоечника Витьки Овчинникова, придумывающего все новые объяснения для своих опозданий на уроки.

– Я помню чудное мгновенье! – хмыкнула Елка, процитировав даже ей памятное, пушкинское. – Но лишь одно-единственное: как я после получаса ожидания в «Мыльне» наконец до унитаза добралась!

– Фу! – скривилась Ольга Пална при упоминании сей пикантной подробности и совершенно неприличного ночного клуба «Мыльня».

Полностью заведение называлось «Мылен рож» и на вывеске было представлено изображением конкретно взмыленной морды разгоряченного жеребца.

– Ничего и не «фу»! – возразила Елка, повозившись, чтобы удобнее устроиться в кровати. – Ты представь: у меня живот прихватило, а в женский туалет очередь была, как в мавзолей!

– Фу! – снова скривилась Оля.

– Тебя бы на мое место, – Елка сделала страдальческое лицо и потянулась за бутылочкой с минералкой.

– Напьюсь – буду! – проворчала Ольга Пална, слегка переиначив крылатую фразу из «Бриллиантовой руки».

И приготовилась выдержать паузу в разговоре, потому что подружка явно собралась на затяжной водопой.

Она с треском откупорила бутылочку, с маху «состыковалась» с ее горлышком, запрокинула голову и разом влила в себя добрую треть содержимого. Это заняло всего пару секунд.

А уже на третьем далеко не чудном мгновенье Елка выронила бутылочку и упала на подушку, содрогаясь и хрипя. Глаза ее остекленели и уставились в потолок уже без всякого выражения. Пластиковая бутылочка, расплескивая жидкость, покатилась по полу – Оля машинально отдернула ногу, и по палате распространился характерный резкий запах.

Кто-то закричал, в коридоре послышался топот, дверь палаты распахнулась настежь, стукнув о стену. На пороге возникла фигура бабы Жени, отчетливо маленькая и яркая на фоне чьего-то просторного тела в белом халате.

– Нет, нет, ей сюда нельзя, – оторопело пробормотала Оля, но было уже поздно.

Елкина бабушка охнула, схватилась за сердце и осела на пол, как марионетка, которой разом перерезали веревочки.

«Вот не помню, хоть убейте!» – завихрилось в Олиной голове незабываемое, Елкино.

– Если принять внутрь несколько глотков уксусной эссенции или кислоты, то на первое место выходят поражения пищевода – его сильный, глубокий, большой площади ожог, – и человек может погибнуть от болевого шока!

Папа старался читать шепотом, но даже в таком виде его басовитый голос тревожил, как близкое гудение шмеля.

– Какой кошмар! – вполне искренне ужаснулся другой – не папин – басовитый голос.

Оля вспомнила его с трудом.

Ах да, это же Майкл. Мишка Суворин из параллельного класса.

Что это он тут делает?

Ах да, это же именно Мишка привел домой маловменяемую зареванную Олю. И мама, конечно же, постаралась его задержать – в надежде, что Майкл не просто бывший одноклассник, а нынешний или будущий кавалер.

Оле стало стыдно. Вдвойне стыдно: за маму, которая даже в такую минуту думала о том, кому бы навязать свою дочурку, и за себя, отвратительно разрыдавшуюся на плече у первого попавшегося мужика. Хорошо еще, что этим первым попавшимся оказался не совсем чужой человек, а бывший однокашник!

Впрочем, не будь Мишка ее – и Елки! – бывшим однокашником, Оля и не стала бы рыдать у него на плече. Хотя плечо для этой цели было вполне подходящее, весьма широкое и крепкое. Мишка вымахал под два метра и в школьные годы неплохо играл в баскетбол. Его и Майклом-то прозвали не случайно, а в честь знаменитого баскетболиста Джордана.

Профессиональным спортсменом Мишка-Майкл, впрочем, не стал, но нежную привязанность к баскетболу сохранил до сих пор. Зря, что ли, он прилепил на лобовое стекло своего джипа миниатюрный баскетбольный мячик на присоске и по дому ходит не в спортивных штанах, как все мужики, а в длинных, ниже колена, шортах с лампасами и мешковатой безрукавке с каким-то номером.

Оля знала, каков домашний наряд Мишки Суворина, не потому, что бывала у него в гостях – не бывала. Просто Майкл часто бегал во двор покурить именно в этом эффектном наряде, по сезону дополняя его то курткой внакидку, то пуховиком и шапкой.

На долговязого Майкла, немного нервно смолившего цигарку под неприязненным взглядом бабки Семиной с первого этажа, Оля натолкнулась, возвращаясь из больницы. Состояние у нее было критическое, до разрушительного эмоционального взрыва не хватало самой малости, и тут Мишка имел неосторожность проявить общительность:

– Привет, Романчикова, ты что такая бледная? Прям, как смерть!

Упоминание о смерти в сочетании с фамильярным обращением оказало разрушительное действие.

– Сувооорин! – взревела Оля, почувствовав себя глубоко несчастной школьницей. – Дашка Елина отрави-иилась!

И шокированному Майклу пришлось принять на себя весь этот эмоционально-информационный взрыв.

– Погоди!

Заметив, что Оля шевельнулась, мама спешно шлепнула близорукого папу по указательному пальцу, которым тот водил по странице «Популярной медицинской энциклопедии», как малограмотный первоклассник – по строчкам букваря.

Увлеченный чтением, папа маминого сигнала не заметил и продолжил тревожно гудеть:

– Если от болевого шока человек оправился, выжил, то неминуемо поражение внутренних органов – крови, печени, почек. Если и тут медицина его спасет – операциями, многочисленными инъекциями, очищением крови на аппарате «искусственная почка», – то пожизненно останутся рубцы в пищеводе, которые постепенно будут суживать его просвет, и опять придется обращаться к медицине за очередными мучительными операциями!

– Оленька, детка, ты как?

Заботливая мама заглянула дочери в лицо.

Оля со стоном сдвинула мокрую тряпочку со лба на глаза и шумно вздохнула.

– В общем, инвалидность, страдания и общение с медициной на всю оставшуюся жизнь, если только она вообще останется, эта жизнь! – резюмировал толстокожий папа, захлопнув наконец энциклопедию.

– Можно, я пойду? – робко спросил Майкл.

– Иди, Миша, спасибо тебе, извини, пожалуйста, – скороговоркой пробурчала Оля.

– Да я всегда… Я сколько угодно…

Затрещал паркет, проскрипел линолеум, мягко хлопнула дверь – Майкл удалился.

Оля открыла глаза и в упор посмотрела на маму:

– Елка умерла?

– Конечно, нет, что ты, Дашенька, возможно, выживет, она девочка молодая, здоровая, сильная! – невыносимо бодрым голосом заворковала мама, подтыкая под Олины бока плед.

Нестерпимая фальшь ощущалась не только в ее тоне, но и в самих словах: никогда раньше Галина Викторовна не называла «беспутную шалаву» Елку Дашенькой и не желала ей ничего доброго.

«О покойниках или хорошее – или ничего», – вспомнилось Оле, и сердце ее сжалось.

– В больницу звонили? – хмуро спросила она.

Мама с папой переглянулись, сгорбились и дружно опустили глаза – точь-вточь как школьники, избегающие встречаться взглядом с учительницей, которая только начала произносить могущественное и страшное заклинание вызова к доске.

– Звонили или нет? – Оля смахнула с лица холодный компресс и села.

– Звонили, звонили, ты лежи, лежи! – подхватилась мама.

– Звонили, и что?

– И что…

Мама вздохнула.

Недипломатичный папа загудел сочувственно:

– И ничего хорошего, конечно! Баба Женя, может, и выкарабкается, второй инфаркт – не третий, а подружка твоя… Эх…

Оля стиснула зубы.

– Ну, поплачь, деточка, поплачь! – потянулась к ней мама.

– А что полиция? – резко отстранившись, спросила Оля.

– А что полиция? – пожав плечами, повторил папа. – У них всего одна версия: несчастный случай. Перепутала, мол, дурная девчонка с перепою обычную питьевую воду с уксусной кислотой!

– Несчастный случай, говоришь?

Оля склонила голову к плечу, словно прислушиваясь к своему внутреннему голосу.

Внутренний голос на удивление витиевато и прочувствованно ругался классическим матом.

Оля отшвырнула в сторону плед и встала с дивана.

– Ты куда, деточка? – встревожилась мама.

– Мне нужно.

– Оль, ты не волнуйся, мы их родственникам позвонили, они все, что нужно, сделают, – успокаивающе зарокотал папа. – Насчет похорон, и вообще…

– Да при чем тут похороны?! – Оля рванула на себя витражную дверь гостиной и обернулась на пороге.

Свет из прихожей, пробивавшийся сквозь цветные стекла, окрасил ее бледное лицо пугающими пятнами.

– У меня совсем другое дело!

– Может, ей еще валерианочки? – заговорщицким шепотком спросил папа маму.

– Ничего, ничего… Образуется, – невнятно отговорилась Галина Викторовна, внимательно глядя на дочь.

Зеленые и синие узоры на ее лице сложились в подобие маскировочной раскраски, а алые и бурые пятна напоминали подтеки крови. Выглядело это ужасно, но Галина Викторовна неожиданно загляделась.

Решительным и бледным лицом в спонтанном макияже в стиле «милитари» ее кроткая Оленька – впервые в жизни – удивительно походила на Рэмбо!

– «В этом городе закон – это я. И мне ты не нравишься», – неожиданно для самой себя процитировала победоносного киногероя Галина Викторовна.

Ей самой рэмбовидная дочь неожиданно понравилась.

– Сидеть! – рявкнула новая Оля на поднимавшегося с места папу.

Тот послушно плюхнулся в кресло.

Не шевелясь и напряженно прислушиваясь, родители провели в гостиной минут пять. Все это время Ольга в нехарактерной для нее бесцеремонной манере шумела в своей комнате, стуча ящиками стола и хлопая дверцами шкафа. На шестой минуте шумы переместились в прихожую и завершились финальным аккордом в виде оглушительно хлопнувшей двери.

С топотом пробежав вниз по лестнице, Оля выскочила во двор и своим появлением произвела там примерно такое же впечатление, какое вызвал бы спикировавший в тихий курятник буревестник.

Широкие завязки ее флисовой шапочки разметались, как уши буденновки, а распахнутое пальто развевалось за плечами, как бурка. Ремень сумки, наискось пересекавший укрепленную толстым свитером грудь, смахивал на патронташ. В кулаке левой руки Ольга Павловна Рэмбо на манер гранаты-лимонки зажала мобильник, а правой охлопывала себя по карманам, точно в поисках запропастившегося куда-то холодного оружия.

Обсуждавшие новогоднюю телепрограмму бабушки на лавочке замолчали, молодая мамочка с коляской резко дала задний ход, дети в сугробе застыли, как слепленный ими снеговик. Ни с кем не поздоровавшись, обычно безукоризненно вежливая Оля с ускорением пересекла двор, вылетела на улицу и взяла на абордаж отчаливавший троллейбус.

Выпрыгнув из него на остановке «Городская больница», Оля зашагала по утоптанной народной тропе к главному входу, но на полпути притормозила у ответвления дорожки.

– Направо пойдешь – в магазин попадешь, – пробурчала она по аналогии со старым сказочным сюжетом.

Вместо сигнального камня с разъяснительными надписями у развилки стоял стенд-раскладушка, эротично прикованный за одну ногу цепью к фонарному столбу. Тем, кто проследует по стрелке, указатель обещал «Продукты, фрукты, книги, игрушки и др. в ассортименте». Оля в данный момент нуждалась именно в «др.» – а конкретно, в информации.

Она решительно свернула налево, с усилием пробилась через ревматически тугой и скрипучий турникет и, вновь оказавшись за территорией больницы, вышла к магазину с умилительным названием «Три медведя».

Вывеску на фасаде украшало триединое изображение Винни-Пуха, страстно обнимаю-щего бочонок с медом, медвежонка Умки, облизывающего эскимо на палочке, и безымянного бурого мишки, волокущего на горбу берестяной короб с пирогами. На короб какой-то веселый активист прилепил листовку партии «Единая Россия», увеличив медвежью популяцию на вывеске сверх заявленного.

– Уронили мишку на пол, оторвали мишке лапу, – мрачно напророчила Ольга Павловна, впрочем, вовсе не имея в виду перспективы конкретной партии.

Она толкнула дверь, глухо звякнувшую колокольчиком-бубенчиком, и вошла в магазин.

Сонная дева на единственной кассе скучно взглянула на нее мутноватыми очами с поволокой и нелюбезно предупредила:

– Через десять минут закрываемся. Короткий день!

– Короче, Склифосовский, – так же нелюбезно молвила Оля, ныряя в узкий лабиринт заставленных товарами стеллажей.

На полке с бакалеей она нашла бутылочки с уксусной кислотой, точно такие же, как та, что не в добрый час попалась в руки Елке. На стеллаже с минералкой без труда разыскала поллитровку «Чистой ключевой», отличавшуюся от бутылки с кислотой только бумажной этикеткой. Немного подумав, она отклеила этикетку «Кислота уксусная пищевая 70 %» и с двумя бутылочками в руках встала в очередь к кассе.

Судя по выглядывавшим из-под пальто и курток пижамам и халатам, очередь состояла главным образом из пациентов больницы. Недорогую «Чистую ключевую» брал каждый второй. Когда подошла очередь Ольги, сонная кассирша без раздумий пробила две одинаковые бутылочки, на одной из которых была этикетка с изображением голубого фонтанчика, как единую покупку: «Чистая ключевая» – две шт.

Оля кивнула собственным мыслям – эксперимент удался, – рассовала живительную влагу и смертельную отраву по карманам пальто и пошла в больницу.

В отделение ее не пустили.

Постукивая ногой и прикусив губу, Оля огляделась.

На подоконнике лестничной площадки по-прежнему стояли пустая бутылочка «Чистой ключевой» и полная жестянка окурков.

Ольга Павловна перебросила на живот сумку, фасон которой язвительный братец Костик называл «Мечта почтальона». Красотой и изя-ществом эта ручная кладь действительно не блистала, зато была практичной и вместительной, как лыковый короб того же медведя.

Раскопав в недрах своей сумы чистый полиэтиленовый кулечек, Оля аккуратно поместила в него взятую с подоконника бутылку. Затем она бестрепетно вырвала двойной лист из доселе священного талмуда – толстой тетради с поурочными планами – и в старательно свернутый бумажный фунтик пересыпала окурки из банки.

– Эй, девушка, вы это куда? – возмутился одинокий курильщик, лишившись пепель-ницы.

– Туда! – неопределенно ответила Оля.

Она как крышкой накрыла богатую россыпь окурков жестянкой, завернула бумажные лепестки, спрятала фунтик в сумку и, покосившись на курильщика, сварливо добавила:

– Минздрав уже устал предупреждать! Вот-вот начнем наказывать.

На выходе с территории горбольницы под елкой прятался еще один курильщик. Машинально продолжая взятую на себя роль добровольного представителя Минздрава Предупреждающего, Оля пристально посмотрела на завивавшийся колечками в морозном воздухе дымок и укоризненно покачала головой. Поначалу это никакого действия не возымело, но едва лишь она отошла на несколько метров, как из-за дерева выдвинулась крепкая мужская фигура в черном.

Если бы на пути к троллейбусу, которого она устала ждать, а потом к автобусу, в который она не сумела втиснуться, Ольге Павловне пришло в голову оглянуться, она бы увидела, что мужчина в черном следует за ней как привязанный.

– Молодец, рядовой Топтыгин! Выражаю тебе, брат, благодарность с занесением в личное тело!