Потом нас с братом отправили в городской дом, где мы провели остаток дня. Я металась по комнате, удивляя брата. Он думал, я переживаю из-за короны и клялся, что первую же победу в турнире посвятит мне. И возмущался коварством рыцаря – ведь сегодня сэр Нотхельм выступал моим кавалером!

Вечером, заехавшие переодеться к пиру родители сообщили, что грядет свадьба – мой возлюбленный просил у герцога руки Леффин, и получил согласие.

Я не хотела жить. В присутствии посторонних мне еще удавалось держать себя в рамках, но стоило остаться одной… В голову лезли то мысли о самоубийстве, то планы мести предателю.

На свадьбу не взяли ни меня, ни брата. Но родители вернулись довольные, а Адала, мамина служанка, взахлеб рассказывала моей няне, какими нарядными были дамы и что подавали на стол. Меня как раз засадили за вышивание, пришлось слушать о счастье предателя. Всю ночь я проплакала, уткнувшись в подушку. Тихо, чтобы няня не услышала. И поклялась, что отныне мое сердце закрыто для любви.

Клятву я сдержала. Но совсем не так, как хотелось.

В следующий раз я встретилась с сэром Нотхельмом через много лет. Я уже жила в Замке и, когда мы обменялись вежливыми поклонами, ничего не напоминало о прежних чувствах. Да и сам рыцарь изменился. Остепенился, обзавелся внушительным животом, тремя дочерьми и сыном. От прежнего юноши остались разве что солнечные зайчики в глазах.

Брат так и не выполнил обещания. Но я об этом не сожалела.

***

Утром сонные стражники вынули из скоб тяжелый засов, и створки распахнулись, жалуясь на судьбу плохо смазанными петлями. Лойз стоял чуть в стороне от толпы, желающей выйти из города, ждал меня. Как только я подошла лошадь, которую он держал под уздцы, всхрапнула и заволновалась.

– Тщщщщ. Тихо, тихо, дуреха, – в голосе наемника послышались неожиданно ласковые нотки, – Чего испугалась?

Только успокоив животное, мужчина обратил внимание на меня:

– Пошли?

Бредя по разбитому колесами сотен повозок тракту, мы перекинулись едва ли парой фраз. Лойз выбирал направление, и то, где и когда можно отдохнуть. В первый раз остановились прямо у дороги, не обращая внимания на пыль, что летела из-под ног путников.

– Вот, держи, – расслабив подпругу и отправив лошадь пастись, Лойз протянул мне кусок пирога. – На харчи, небось, денег не хватило? А ну, стой спокойно! – это уже относилось к взбрыкнувшей лошади, – Какая муха тебя укусила?

Пока я жевала пирог, запивая водой из фляги, Лойз тщательно осмотрел животное.

– Ничего не понимаю. Да что с тобой такое?

Я знала, отчего волнуется животинка, но молчала. Просто дождалась, пока Лойз поест и встала, готовая продолжать путь. До вечера шли без привалов.

Заночевать Лойз предложил в трактире. Соседствовать с вонючими, кишащими паразитами людьми у меня желания не возникло. И зачем, если можно переночевать в каком-нибудь лесочке, у чистого ручья?

– Затем, что там на тебя не накинется банда проходивших мимо разбойников.

– А банда прикормленных трактирщиком? Давай так – ты ночуешь в трактире, а я где-нибудь неподалеку. Утром встретимся.

Лойз покачал головой и ночевать мы остановились в березовой роще. Судя по аккуратно выложенному камнями кострищу, место понравилось не только нам.

Ужин состоял из жаренных на огне пряных кровяных колбасок и хлеба. Протягивая мою долю, наемник вздохнул:

– А могли бы по-человечески поесть. Ухи там, или рагу мясного с овощами…

– Я тебя не заставляла. Мог остаться в комфорте.

– Ага. И всю ночь волноваться? Нет уж, лучше так, у костра.

После ужина Лойз, глядя, как я устраиваюсь спать, поинтересовался:

– Ты ведь не из простых, верно?

– Что?

– Ты из хорошего дома… Может, даже Леди. Да не качай головой, я всю жизнь с рыцарями бок-о-бок. Насмотрелся. Породу спрятать трудно.

– Ну, предположим… И что?

– Просто почему бы вам не явиться к рыцарю какому? Или к самому королю? Неужели оставят даму в беде?

– Да? Ты точно рядом с рыцарями бок-о-бок жил?

Вот о чем, а о благородстве мне сказок не надо. Яркие плащи и громкие слова на турнирах, заздравные чаши на пирах и… глубокие казематы под замками.

– Одинокая женщина, неизвестно кто, откуда, еще и с магией связана…

– Да, пожалуй, это я зря, – но желание помочь у Лойза просто кипело, – А может… Слушайте, в местечке Агиелм есть Проклятый Холм. С тех пор, как магов повывели, туда не ходят, опасаются. Но, думаю, если осторожно, то можно заглянуть. Вдруг чем поможет?

Проклятый холм? Ну, посмотрим. Хуже все равно не будет. Глядишь, и вправду… поможет.

И на развилке мы свернули с наезженного тракта на узкую дорогу. Вихляясь среди лугов, она иногда сворачивала к деревушкам, где Лойз, враз перестав экономить, закупал продукты. Или, если попадался трактир, заказывал обед для двоих. Ночевали мы по-прежнему под открытым небом, благо погода стояла сухая.

На третий день луга сменились сосновым лесом, а дорога заросла так, что больше напоминала тропинку.

– Редко тут ходят.

– Не бойтесь, я не дам вас в обиду.

Бояться? Я пожала плечами и следом за проводником шагнула под зеленые своды.

Шли долго. Вечернее солнце успело вызолотить стволы сосен там, где пробилось сквозь хвою, когда Лойз остановился.

– Пришли.

Я огляделась. Обычный сосновый лес. Разве что деревья вокруг словно скручены неведомой силой. Причудливо сплетенные ветки, завязанные узлами стволы.

– Вон там, – Лойз указал на белеющее в папоротниках пятно.

Я сунулась было посмотреть, но между деревьев появились люди и властный голос возвестил:

– Именем Короля! Вы арестованы.

Лойз толкнул меня за спину:

– Бегите!

Врагов много, одному придется трудно. Но Лойз хорошо владеет мечом, он выиграет время. И я не стала ждать, чем все закончится – испуганным зайцем метнулась за деревья, в густой папоротник.

Корням сосен было тесно под землей, и они вылезли на поверхность твердыми канатами, мешая бежать. Ноги по щиколотку проваливались в толстый слой опавшей хвои, и каждый шаг мог оказаться последним.

Смятый папоротник за спиной выдавал мой путь. Я резко свернула, выбежала из зарослей туда, где под деревьями росла низкая трава и остановилась. Просто мчаться вперед, не разбирая дороги толку мало. Надо подумать. У стражи нет собак! По крайней мере, лая не слышно. На дерево влезть?

Несколько сосен показались мне подходящими. Я выбрала ту, у которой густые ветки. Снизу трудно будет рассмотреть, что происходит в их переплетении. Вскарабкалась наверх и надежно устроилась, обхватив руками шершавый ствол. Лезть было тяжело, но тело помнило, как в детстве мы с братом резвились в родительском парке. Не лазили только на старый дуб…

Огромное, в три обхвата дерево засохло, но отец запретил садовникам срубать его. Дуб стоит среди буйной зелени, страшный в своей наготе, с громадным, давно покинутым вороньим гнездом в узловатых ветвях. Мы стараемся играть подальше, сами себе не признаваясь в страхе перед мертвым чудищем.

И только один-единственный раз этот ужас отступает.

Мы спорим. Я предлагаю пробраться на конюшню и покататься на отцовском боевом коне. Брат колеблется. Подобные проделки жестоко караются, для верховых прогулок у нас есть собственные пони. Но то пони…

Заканчивается спор как обычно, обвинением в трусости, и уязвленный братишка, чтобы доказать обратное, клянется снять с дуба воронье гнездо. Ночью.

К вечеру моя смелость улетучивается. Я пытаюсь отговорить Кэма, но упрямец намекает, что трус в нашей семье точно не он, и лезет в окно.

Я следую за ним.

Снаружи стены замка обвивают плети дикого винограда. Для нас – почти лестница. Осторожно, стараясь не шуметь, мы спускаемся и ныряем в заросли жасмина. Маме нравятся его душистые цветы, и кусты растут повсюду.

У подножия дуба я еще раз пытаюсь отговорить брата. Но он усмехается и лезет, цепляясь за трещины в коре.

Темнота глотает худую фигурку, и когда сверху, с жутким треском обламывая ветки, падает что-то большое, я чуть не теряю сознание. А потом долго не решаюсь подойти к бесформенной куче.

Брат спускается медленно, чтобы не сломать шею из-за лишней спешки.

Мы стоим над гнездом, размышляя, что делать.

– Понесем домой?

– А где спрячем?

– За виноградом.

Между туго переплетенными плетями дикого винограда и стеной замка можно спрятать что угодно, и мы с жаром беремся за колючий шар.

Но гнездо неподъемное. После долгих попыток дотащить его до дома, закатываем добычу подальше в жасминовые кусты. Садовники знают, что в зарослях "логово" господских детей и стараются там не появляться.

Утром мы едва выдерживаем завтрак. Отец, видя наше нетерпение, ест нарочито медленно, задает вопросы и требует пространных ответов. Так он учит детей терпению и умению владеть собой. И только когда уносят последнее блюдо, встает, берет под руку матушку и удаляется из столовой, отпуская нас на все четыре стороны. Мы не медлим. Задыхаясь от бега, наперегонки ныряем в кусты и, в нетерпении мешая друг другу, тащим гнездо еще глубже, туда, где среди зеленых ветвей растянуто промасленное полотно и лежат подушки от кресел. Здесь мы храним свои "сокровища": мутный осколок бутылочного стекла (сквозь него можно в яркий день смотреть на солнце), обломок железного меча, мешочек с красивыми разноцветными камешками…

Убежище просторно. Но добыча занимает его целиком. Для нас места почти не остается. Изогнувшись немыслимым образом, мы безуспешно заглядываем в гнездо. Наконец, Кэм решается.

Осторожно засовывает руку внутрь и замер. Воздух вокруг становится каким-то вязким, а звуки, которыми всегда наполнен сад, стихли. Казалось, само время остановилось. Мне сладкий ужас перехватывает дыхание.

Брат улыбается, и все возвращается: птичьи трели, шум ветра в ветвях… Я рассматриваю, что он достал: горсть бесцветных и темно-красных камешков на спутавшейся цепочке. Такие же лежат у матушки в шкатулке, и я уверена – это рубины и бриллианты.

Кэм отдает найденное:

– Подержи.

Потом он извлекает большой, с ладонь величиной, потемневший от времени серебряный медальон. Света в жасминовых зарослях хватает, чтобы разобрать чеканку. Рисунок, очень хорошо знакомый и мне, и брату – рука, сжимающая меч. Родовой герб Дома Орвов.

– Это не все, – следующей находкой стало грубое кольцо-печать. С тем же гербом.

– Еще что?

– Сейчас.

Кэм долго шарит в гнезде, а потом, для полной уверенности и потрошит его. Груда веточек усыпает землю, мы перебираем их все до одной, но ничего не находим.

Мы нарушаем заповедное правило Дома – возле кабинета отца вести себя тише мышей. Но в это раз он не отправляет нас за розгами, а удивленно наблюдает как мы, забыв о приличиях, подпрыгиваем от нетерпения и лопочем о гнезде, медальоне и рубинах.

– А ну, тихо! Кэм, говори ты.

Брат вдыхает, словно перед прыжком в воду, и рассказывает о находке. Правда, у него хватает ума умолчать, как гнездо оказалось на земле. Отец не одобряет подобные выходки, считая, что бесполезный риск для Наследника Дома недопустим.

В тот день шалость сходит нам с рук. Рубины с бриллиантами оказываются фамильной ценностью. Диадемой, пропавшей несколько поколений назад.

Кольцо и медальон тоже принадлежали нашей семье, герб развеивал все сомнения. Их отдают нам. Дешевое серебро, потеряем – не жалко.

Мы носим находки как знаки отличия, добытые в бою. А потом, в один из дождливых дней, когда особо делать было нечего, Кэм решает почистить свой перстень: за долгие годы он стал почти черным. Брат выпрашивает у кухарки порошок, которым та чистит столовое серебро и уходит в открытую галерею. Я обижаюсь (мне хочется играть в прятки), со всех сторон оглядываю свой медальон и решаю, что чернь выглядит благородно. И иду к себе – матушка постоянно выговаривает из-за заброшенной вышивки. А покрывало предназначено в приданное!

Но не успеваю я вдеть в иголку алый шелк, как дверь распахивается, хлопнув о стену, и в комнату врывается Кэм. От неожиданности я вскакиваю. Пяльцы с грохотом опрокидываются. Попытка поймать их заканчивается на полу у ног брата – подвели складки длинного платья.

– Кэм!

Я возмущена. По его милости я чуть не сломала пяльцы, разбила коленку, а он даже и не думает помочь встать!

– Да ладно тебе! Смотри! – он протягивает сложенные лодочкой руки.

– Что там?

В перемазанных влажным порошком ладонях лежит разделенный на две части перстень.

Печатка отделилась от ободка, открыв тайник. А в нем прятался крохотный ключик.

– Представляешь, чищу, надавил, а он возьми и … Как ты думаешь, от чего это?

Я жутко завидую. Почему ему достается все самое интересное? Обиду лучше переживать в одиночестве, и я прикидываюсь очень занятой:

– Не знаю. Кэм, мне вышивать надо. Матушка ругается. Давай потом, а?

Он обижается. От возмущенного взгляда хочется залезть под стол. А потом приходится закрывать дверь – Кэм решил, что мне это больше надо.

Показываю ему в спину язык и принимаюсь приводить в порядок комнату.

Пяльцы целы, а вот размотавшиеся клубки шелка… Я не отличаюсь терпением, а уж распутывать тонкие нитки! Кэм прибежал, набезобразил, а сижу и исправляю – я! Мог бы и помочь.

Злость усилилась. Я отбрасываю клубок и достаю медальон. Овальная пластина в палец толщиной. Тяжелая. Я подношу украшение к уху и трясу. Тишина.

Но перстень Кэма тоже казался целым! Что он там с ним сделал? Чистить начал?       Пачкаться не хочется, и я просто с силой тру медальон тряпицей, которую вышиваю уже третий месяц.

Ничего. Я кручу украшение в руках, пытаясь понять его секрет. Безрезультатно. Кэм точно задерет нос и будет хвалиться своим кольцом, а мне нечем ответить! Бесполезная безделушка ударяется о каменную стену.

Я явственно слышу щелчок. Сломался? Теперь брат и вовсе заважничает!

Сдерживая рыдания, я осматриваю украшение. По краю, там, где прежде шли линии гербового щита, появилась щель. Слезы моментально высыхают, а сердце бьется громко-громко – медальоны так не ломаются.

Как бы открыть? Надо подцепить чем-то.

Роюсь в иголках. Выбираю самую толстую, засовываю в щёлочку и… Нет, не будет Кэм хвастаться! Потому что медальон превратился в шкатулку. А в ней лежит ключ.

Как же хочется помчаться к брату, похвалиться находкой. Но после ссоры сделать это без ущерба для собственной гордости невозможно. Поэтому я возвращаюсь к окну и отодвигаю подальше пяльцы, чтобы не мешали как следует рассмотреть тайничок. Теперь осталось дождаться подходящего случая.

Он представляется после обеда. За столом Кэм многозначительно теребит пальцами перстень. Он ему велик, и брат повесил печатку на шею. Я в ответ равнодушно пожимаю плечами и спокойно ем.

Отец заметил наши переглядки, но правила не нарушаются, и он решает, что разберемся сами. Чем мы и занимаемся, как только выходим из столовой.

– Ну, показывай ключик.

Кэм с гордым видом открывает перстень. Я хмыкаю:

– Подумаешь! У меня не хуже!

Брат ахает и выхватывает медальон, чтобы рассмотреть поближе. Тут же заключается мир, и мы вместе идем в сад обсудить находки.

Дом подвергается планомерному обыску. Замочные скважины, мало-мальски похожие на неё щели – ко всему примерялись ключи. Но с замками нам катастрофически не везет, и до конца лета мы про них забываем.

С осенью приходит ненастье. Оно быстро смывает яркие краски с деревьев, превращает разноцветные листья в сплошной грязно-коричневый ковер. В саду пахнет дождем и травяной гнилью. Гулять в постоянной промозглой мороси удовольствия не доставляет, и мы переносим игры в дом.

В комнатах сидеть скучно. И мы ищем приключений, бегая по всему замку, благо отец смотрит на такие забавы сквозь пальцы. Особенно мы любим кухню. И раз за разом бежим туда, приводя кухарку в ярость. Но что поделать – мясной пирог, спрятанный в буфете, выглядит так аппетитно!

Прятаться тоже весело. Мы ищем убежища, и натыкаемся на заваленную старыми вещами комнату в дальнем крыле замка. Она становится нашим секретом, таким же, как берлога в жасминовых кустах.

Хлам кажется настоящим кладом, и немало времени мы проводим, разбирая "сокровища". А потом за серым от пыли занавесом натыкаемся на запертую дверь, и тут же примеряем наши ключи. Они слишком малы для замка, и надежда рассеивается.

Следующую неделю мы направляем усилия на открытие двери. Заливаем петли маслом, скважину насколько возможно очищаем от пыли и тоже смазываем.

Постепенно в комнате побывали все ключи замка, до которых мы добираемся. Они не подходят. Кэм предлагает стащить тяжелую связку у экономки, но это слишком опасно.

Всю осень мы проводим в тайной комнате, сочиняем невероятные истории о найденных там вещах, а заодно придумываем и прошлое нашим ключам.

Они… странные. Серебряные, с головками замысловатой формы. Мой – длиной с указательный палец и поперечной выемкой над простой бородкой.

У Кэма – маленький и изящный. Он и в кольцо-то помещается с трудом, хотя печатка поражает размером. И стержня почти нет.

– Может, это и не ключ вовсе?

– А что?

– Ну…украшение какое-нибудь. Или просто безделушка красивая.

– Безделушку бы так не прятали, – Брат обескуражен моими рассуждениями. – Наверное, он от шкатулки.

– Матушка свои не запирает.

– А может, в ней сокровище! Алмаз огромный, или важные документы!

– Документы?

Я не могу представить, что есть бумаги, которые хранят в запертых шкатулках. Но не спорю.

Вместо этого беру оба ключа и отхожу к канделябру – окон в комнате нет.

Зато нет и сквозняков, гуляющих вдоль пола. Правда, сидеть на голых камнях тоже холодно, но мы расстилаем древний выцветший гобелен. Приносим старые подушки с кресел. И шерстяную шаль. В получившемся уютном гнезде Кэм устраивает битвы между своими деревянными солдатами, а я выкладываю узоры из мелких вещичек: цветных шнурков, красивых камешков, обрывков цепочек… В этот раз добавляю перстень, медальон и ключи. Они никак не складываются в орнамент, я кручу их и так, и эдак, пока…

– Кэм!

Он меняет в канделябре сгоревшую свечу. Вздрагивает, роняет огарок и обжигается.

– Чего орешь?

– Смотри!

Маленький ключик лег поперек большого и плотно вошел в выемку, превратившись в бородку.

– Ого! – брат присвистнул, глядя на необычный ключ.

Интерес к запертой двери воскресает.

Она тяжелая. Общими усилиями с трудом сдвигаем её с места. И долго стоим, не смея сделать шаг в тихую темноту.

Первым решается Кэм:

– Мы только заглянем! Даже дверь оставим открытой.

Он тут приносит канделябр:

– Вот, каждому по свече. И пара про запас.

– Ты же сказал, не пойдем далеко!

– Конечно! Это на всякий случай. Ну, идем?

Отсюда, из уютно освещенной комнаты коридор кажется ужасным, а эхо, шепча окончания наших слов, нагоняет еще больше жути. Я замираю на пороге, но Кэм властно подталкивает в спину и выходит следом.

– Дверь не закрывай!

– Трусиха! – брат храбрится изо всех сил.

Шаги гулким эхом отражаются от каменных стен, и убегают в темноту, словно глашатаи, оповещая о нашем появлении. Пахнет сыростью. Я нерешительно оглядываюсь на открытую дверь. Брат усмехается, и я, сжав зубы, шагаю вперед. Пусть он и сам боится до дрожи в коленках, моего страха не увидит!

Но Кэм обгоняет меня и идет, высоко подняв свечу. И первый замечает факел, торчащий из железного кольца в стене.