«Ну что же, не впервой», – вздохнул он, вспоминая, как долго тренировали его в Центре подготовки капитанов именно по части улаживания всевозможных эмоциональных срывов в команде. Как бы ни готовили каждого члена команды, как бы ни проверяли на психическую устойчивость, алеоты, да и не только они – то же самое можно было сказать почти о любой расе галактики, – оставались подверженными эмоциям. И в условиях дальнего космоса, когда помощи извне ждать не приходится, для сохранения работоспособности всей группы капитан должен уметь справляться с подобными расстройствами собственными силами. От всякого рода химических препаратов пришлось отказаться еще несколько тысячелетий назад: оказалось, что лекарства хоть и блокировали негативные эмоции, но превращали дееспособного члена команды в обузу. А потому одним из обязательных требований к капитану являлось умение улаживать расстройства на ментальном уровне.

«Ну вот, поздравляю, – обратился он сам к себе. – Хоть ты пока лишен собственного тела и команда у тебя всего из одного человека – ты снова капитан. Давай, принимайся за дело!»

И он взялся за работу.

Стефан, конечно, не подозревал, с каким специалистом имеет дело, и упорство, с которым он пытался спрятаться от проблемы, выглядело детской попыткой, справиться с ней не составляло большого труда. Вскоре Еан с удовлетворением наблюдал, как оцепенение сменилось бурно хлынувшими слезами.

Поток рыданий потихоньку иссяк, и наконец в поле видимости появилась причина расстройства: перед мысленным взором обоих пошли образы, которые память Стефана выдавала с невероятной быстротой. В каждой картинке, в каждом эпизоде присутствовало одно и то же лицо.

– Кто это?

– Николь, – прозвучал ответный полувздох-полувсхлип.

Чувства эстетики Еану более чем хватило, чтобы определить: перед ним – настоящая красавица. Уж очень гармонично сочетались между собой все детали ее высокого стройного тела, начиная с удлиненного лица с небольшими, но выразительными скулами, обрамленного свободно падающими на плечи прямыми почти белыми волосами – до длинных, совершенной формы конечностей, обеспечивающих струящуюся пластику движения. Глаза – большие, пронзительно голубого цвета – смотрели прямо, очевидно свидетельствуя о наличии характера.

По всей видимости, расстройство Стефана вызвало нечто, связанное с этой красавицей. Судя по содержанию картинок, их с девушкой связывали более чем нежные отношения, и Еану не пришлось ломать голову в догадках. «Надо же – ломать голову», – усмехнулся он, удивляясь столь явному несоответствию его нынешнего положения с устойчивой фразой, вылезшей так некстати. С другой стороны, ни разу ему не доводилось слышать, чтобы хоть кто-нибудь оказывался в его положении, а потому, вероятно, во всех остальных случаях у того, кто ломал голову, эта самая голова, по крайней мере, была.

Итак, Николь являлась, по меньшей мере, сексуальным партнером Стефана и играла в его жизни очень большую роль. Так что же такое случилось, чтобы парень настолько потерял контроль над собственными чувствами?

Разгадка оказалась банальной до невозможности. «Неужели в каждой цивилизации обязательно повторять одни и те же ошибки», – мелькнуло непрошеное сравнение. В одной из картинок всплыло письмо, которое красотка, по-видимому, не отважившись прийти лично, а возможно, просто не желая тратить время, передала возлюбленному («Да нет же, бывшему возлюбленному», – поправил себя Еан) с его матерью.

Стефан – а вместе с ним и Еан – вновь перечитывали короткое послание:

«Дорогой Стефан.

Мне очень жаль, что с тобой случилась такая неприятность.

Ты, конечно, герой, но ты же сам понимаешь, что в своем теперешнем состоянии никак не можешь быть мне полезен.

Я не думаю, что есть смысл продолжать наши отношения.

Фрау Амалия сказала, что ты в коме и неизвестно, очнешься ли.

На тот случай, если ты очнешься, я передала с ней письмо.

Надеюсь, ты не слишком расстроился. В конце концов, если ты все же придешь в себя, тебе все равно придется привыкать к новому образу жизни.

Удачи.

Николь».

Еан считал себя достаточно закаленным в области взаимоотношений с противоположным полом, но даже его захлестнула волна отвращения к цинизму, сквозившему в каждой строчке: «Надо же – неприятность! Да если бы не мое вмешательство, парень до конца жизни оставался бы прикованным к постели. И это она называет неприятностью!»

Пожалуй, Стефану было от чего впасть в отчаяние.

С другой стороны…

– С другой стороны… – Еан решил брать быка за рога. – С другой стороны, она ведь не знает, что ты очнулся.

– Знает. Мама ей сказала.

– И что?

– И ничего. Она сказала, что все уже для себя решила и не хочет подавать ложных надежд.

– Понятно. А ты? Ты чего хочешь?

– А что, ты можешь ее вернуть?

В голосе Стефана явственно прозвучал сарказм, и это было хорошо.

– Вопрос не в том, что я могу, а что – нет, а в том, чего хочешь ты. Что ты сам для себя считаешь правильным? Возможно, она изменит мнение, когда узнает, что уже через пару недель ты и думать позабудешь о переломанных костях. – Еан не стал добавлять, что впереди долгий период восстановительных тренировок.

– И что? Что это изменит? Я имею в виду, – Стефан решил внести уточнение, – что отношения двоих – это вопрос доверия, а не каких-то там костей. Даже если она передумает и вернется, как я смогу ей верить?!

Возразить на это было нечего.

Собственно, Еан прекрасно понимал, что Стефан прав, и несказанно обрадовался, что тот сам пришел к единственно правильному решению. К тому же такое состояние дел очень устраивало самого Еана. В конце концов, у него-то тоже есть свои планы, и никакая Николь туда вовсе не входит.

– Так ты будешь сообщать ей о своем выздоровлении?

– Нет! – Ответ был произнесен вслух и прозвучал более чем категорично. – Нет! Предателей не прощаем.

В памяти Стефана тут же вспыхнуло воспоминание, давнее, еще совсем детское, и Еан увидел нескладного мальчишку, чье лицо густо усыпали рыжие точки, почему-то особенно плотно облюбовавшие нос, а волосы – тоже рыжие – торчали в разные стороны забавными вихрами. Несмотря на невысокий, почти на полголовы ниже Стефана, рост, он покровительственно держал руку, белую кожу которой тоже густо покрывали веснушки, на плече друга. «Предателей прощать нельзя, понимаешь?!»

– Кто это?

– Это Рыжий Бруно. – Похоже, это воспоминание доставило Стефану удовольствие. – Мы с ним с детства не разлей вода.

– А по какому поводу вы предателей обсуждали? – Еану и впрямь стало любопытно.

– Да так, пришлось…

Уклончивый ответ говорил сам за себя.

– Предатель, он и есть предатель. Предателей не прощают.

Последняя фраза, по-видимому, снова напомнила Стефану о Николь, и он с тревогой спросил:

– Как думаешь, справлюсь?

– А до сих пор справлялся?

– Ну да, справлялся! И сейчас справлюсь. – Похоже, Стефан всерьез решил выкинуть бессердечную красавицу из своей жизни. И, считая вопрос исчерпанным, умолк.

Еан тоже сохранял молчание. Еще в детстве он раз и навсегда усвоил: все, кроме полной тишины вокруг получившего травму, будь она физической или моральной, является не просто лишним, но почти убийственным. Как говорил старый Дерк: «Представь, что из желания пожалеть кто-то пытается погладить открытую рану друга. Побуждение доброе – но приятно ли раненому или причинит ему нестерпимую боль? Такую же, если не большую, боль причинят и слова, пусть и сказанные из лучших побуждений. Ибо они царапают и бередят душевную рану не хуже звериного когтя, разрывающего плоть. Нет лучшей мази для заживления душевных ран, чем тишина».

Стефан погрузился в задумчивую угрюмость. Он мало ел, но, к счастью, много спал, тем самым вызывая тревогу у персонала клиники и лишая близких возможности выражать соболезнования. Ничего мудрее нельзя было и придумать.

Оставалось только ждать, когда затянется душевная рана.

К счастью, в отличие от переломов и травм, дурное настроение отлично залечивается таким препаратом, как дружба. Поэтому Еан несказанно обрадовался, обнаружив наутро, что в палату сквозь кордон из медсестры и санитарки прорывается небольшого роста паренек с огненно-рыжей всклокоченной шевелюрой. Человек повернулся, и, да – ошибка исключалась, он видел перед собой того самого веснушчатого Бруно, о котором говорил Стефан. Невысокий субтильный очкарик, украшенный густо усеявшими нос и щеки веснушками, тем не менее умудрился покорить обаянием обеих барышень, ибо они смеясь удалились, беспрепятственно его пропустив.

– Привет, бомбила! И долго собираешься прохлаждаться? Что я, один, по-твоему, буду дамам ручки целовать?

Поток позитива, идущий от рыжего, едва не сносил с ног. «О, это то, что надо», – обрадовался Еан и, затаив дыхание, приготовился слушать.

– Привет, Рыжий! Долговато ты что-то добирался.

– Ага, долговато! К тебе даже мать родную не пускали, не то что всяких рыжих!

– Это она сказала, что ко мне можно?

– Ну да! Я же с ней каждый день перезванивался. Агнешка уже ревновать начала. Женщины – одно слово. – Парень улыбнулся, широко разведя в стороны руки.

– Так долго еще ты тут?

– Вообще-то долго. У меня позвонки пока еще сломаны.

– Да ладно! Врачи говорят, ты тут волшебным образом поправляешься, – типа, они сами понять не могут, как это делается. Но, я так понимаю, они просто тебя не знают – ты же у нас супермен, всегда добиваешься, чего хочешь. Николь-то приехала уже?

– Нет, не приехала. И не приедет. – Стефан протянул письмо, так и оставленное на прикроватном столике. – Вот, читай.

– Ну сука она! – Рыжий парень не церемонился в выражениях. – И что? Что ты хочешь, чтобы я сделал?

Он, похоже, вполне мог прямо сейчас ломануться – то ли чтобы привезти эту самую Николь, то ли отправиться и высказать ей все, что подобало случаю. Этот парень нравился Еану все больше и больше.

– Я хочу, чтобы ты ничего с ней не делал. Пусть живет как хочет. Мне предатель ни к чему.

– Ага, понял… – Очкарику, похоже, не требовались дополнительные объяснения. – Кстати, – без всякого перехода продолжил он, – Руди тоже к тебе собирается. Говорит, при первой возможности примчится. Хотя, ты же знаешь, его возможности, в отличие от нас, свободных художников, резко ограничиваются расписанием. Но, по крайней мере, привет он тебе точно передавал.

– Отлично. Я тоже соскучился.

Больной на кровати наконец-то ожил настолько, что смог протянуть руку гостю, немедленно схватившемуся за нее обеими жилистыми лапами.

– Ну не может быть! Ты наконец-то вспомнил хорошие манеры!

– Кстати, о хороших манерах… – Стефан выглядел смущенным. – За маму спасибо. Неудобно вышло, мы и не поговорили толком. Как она?

– Да нормально она. Или ты думаешь, мы хоть на минуту сомневались, что ты выберешься? Размечтался! Ну, конечно, мы с Агнешкой старались, чтобы она не слишком скучала. Хотя как по мне, то пожить недельку-другую без тебя – уже подарок. Ничего, небось, справится. Сам знаешь, муттер у тебя – всем фору даст.

– Знаю, конечно. А как Агнешка?

– О, Агнешка, похоже, перешла в новую фазу – из куколки в бабочку. Во всяком случае, что-то похожее на крылья уже торчит.

– В смысле?

– У Агнешки выставка в Мельбурне, прикинь! В Brunswick Street Gallery. – Он явно гордился женой. – Завтра уже вылетаем.

– Так тебе же добираться еще. – Стефан, видимо, не на шутку встревожился.

– Ну, я, конечно, не такой бомбила, как ты, но доберусь. – От жизнерадостности рыжего, казалось, можно было прикуривать. – В конце концов, солнце еще высоко, да мне не до Мельбурна махать, а всего лишь до дому – каких-то километров шестьсот, не больше. Давай выздоравливай. Мы вернемся – и сразу к тебе.

– Тогда отправляйся. И Агнешке привет.

Рыжий, сверкнув напоследок очками и белозубой улыбкой, удалился. Но хорошее настроение, которое он принес, все-таки осталось.

Сохранилось оно и наутро.

Человек на кровати завозился, просыпаясь, сладко, по-детски потянулся во весь рост и, словно не было этого огромного перерыва, произнес:

– Доброе утро! Ты еще здесь?

– Привет! Конечно, куда же я денусь?

Еан хотел, чтобы фраза прозвучала легко, но скрыть хотя бы от самого себя горькую правду не удалось: он действительно оказался в большой степени привязан к этому месту и к человеку на кровати.

Стефан уловил эмоцию и замолчал, видимо, не зная, как быть. Но что-то и впрямь изменилось, ибо, покончив с завтраком, он решил выяснить все от начала до конца:

– Послушай, а ты вообще кто?

– Я? – Еан вдруг растерялся, не зная, какими словами вообще можно объяснить, кто он такой.

– Ну да, ты! Ты же как-то появился здесь и, похоже, меня вылечил. Имею же я право знать, кто ты такой! Ты не рассказывай – покажи мне, как я тебе.

«Смотри-ка, а парень, кажется, быстро учится». Еану он все больше нравился.

– Ну что же, смотри.

И он распахнул сознание.

Стефан долго молчал, осмысливая информацию.

– Так, получается, они в самом деле у тебя тело украли? Эти шорги, да? А вернуть его можно?

Этот парень схватывал все на лету.

– Если честно, то я точно и сам не знаю. Но думаю, что можно. В конце концов, зачем-то его же украли. И уж точно не для того, чтобы похоронить с почестями. Если бы им нужен был труп, сразу и убили бы – во всяком случае, попытались бы. Но тут что-то другое, а потому хотелось бы попробовать. Да и еще есть что у этих красавцев спросить.

– Расскажи!

Это была не просьба, а требование, вполне, с точки зрения Еана, справедливое.

Рассказ получился долгим.