Почему-то, по неясной ни для кого причине, только Еву она хотела видеть рядом с собой в это тягостное для себя время. Ева была её любимицей с детства. Это уже знали все, и никто из двоюродной-троюродной родни даже не пытался сместить её с пьедестала, воздвигнутого Густой для одной из своих многочисленных правнучек. Так что именно Еве пришлось нести тяжкую ношу заботы за уходящей восьмидесятивосьмилетней старухой.

Хорошо, что переводчик может работать где угодно, и Еве не пришлось бросать так любимую ею работу. Она облюбовала под спальню вторую из трёх комнат сельского дома и устроилась так, чтобы быть всегда рядом с тётей. Старенький ноутбук и потрёпанное кресло на три месяца стали её рабочим местом.

Ушла Густа только в начале июня.

До самого конца она полностью осознавала происходящее. Ева не раз замечала, как Густа внимательно наблюдает за каждым её шагом, что-то оценивает и рассчитывает. Незадолго до печального, но ожидаемого конца Густа попросила Еву поговорить с ней. Указав на табурет, стоящий рядом с кроватью и служивший удобной подставкой для стаканов с водой или тарелок, Густа тихо, но властно произнесла:

– Садись. Я хочу, чтобы ты меня выслушала.

Разумеется, отказа не последовало.

Разговор получился не очень долгим, но запомнился практически дословно.

– Ты знаешь, что ты – любимая моя внучка?

Ева кивнула.

– Но не знаешь почему. Никто не знает. Из ныне живущих, надеюсь, никто. Тому есть причина. Важная причина. Много лет хранила я эту тайну, но уносить её с собой – не хочу. Я так и не смогла сказать это твоему отцу. Передай ему, что мне очень жаль.

Старуха отдышалась, ей было тяжело говорить. Тем не менее попытка Евы отложить разговор встретила столь твёрдый и властный взгляд, что противиться ему было невозможно.

– Ты заслуживаешь того, чтобы узнать правду. Но…

Тут Густа вновь откинулась на подушки. Собравшись с силами, она устремила свой взгляд, казалось, в самое сердце Евы:

– Ты можешь пообещать мне одну вещь? Она не будет для тебя лёгкой, но ты справишься. Это важно. И для моего спокойствия: я хочу, чтобы Боженька не отверг меня за грехи мои. И – для тебя. Ты та, на ком тайна, хранимая столько лет, должна закончиться.

– Чего ты хочешь, тётя Густа? Что я должна тебе пообещать?

Ева искренне была готова сделать то, что так важно для умирающей.

– Нужно, чтобы ты, когда я уйду, осталась здесь.

Густа встретила непонимающий взгляд Евы:

– Я отписала на тебя хутор. Его нельзя продавать. И чужие здесь жить не должны. Только ты. Это очень важно.

– Почему, тётя?

– Не спрашивай. Пообещай, что ты сделаешь это. Ты должна здесь жить. Не приезжать на лето, а – жить. Как я. Каждый день. Тогда тайна сама откроется тебе. Я не знаю, что ты с ней сделаешь. Надеюсь, у тебя хватит ума, чтобы справиться с этим знанием. Но ты должна узнать правду. Эта правда достойна тебя, а ты – достойна её. Ты та, на ком закончится ложь.

Густа еле дышала, откинувшись на подушку. Её губы побелели, так трудно ей далась эта речь.

Ева сидела не шевелясь, потрясённая и самим требованием, и напором Густы, и её аргументом о правде, которая должна наконец-то прекратить ложь. В какой-то момент она представила, что должна будет навсегда оставить свою, с тщанием выбранную и с любовью обставленную квартиру, оставить привычный ход вещей и перебраться сюда, под полог соснового леса. И как вокруг неё не будет ни одного живого существа, кроме единственной оставшейся козы Доры. А что будет с Марисом? Они фактически жили семьёй. И хоть никакие подписи и печати не зафиксировали брак, Ева знала, что пока они вместе – это неважно. Вместе. А тут, она будет жить на хуторе, а что Марис? Как он отнесётся к такому повороту судьбы? Она почувствовала, что счастье её висит на волоске, который того гляди оборвётся, обрушив безжалостно все её чаяния и надежды.

Густа словно читала мысли Евы:

– Если любовь настоящая, он поймёт. И примет твоё решение. Жизнь сама разложит всё по местам. А если нет, так зачем он тебе…

Умом Ева понимала, что Густа права. Но согласиться на сельскую жизнь… в ней боролся инстинкт самосохранения, кричащий: «Не соглашайся!» и – чувство глубокой любви к умирающей старухе, зачем-то обрекающей её на это испытание.

– Да, Ева. Это – испытание. – Густа читала мысли. – Но ты справишься. Так надо.

Взгляд Густы буквально прожигал насквозь, прося и требуя согласия. И столько мольбы и надежды на понимание было в этом взгляде, что ни отказать, ни солгать было невозможно.

– Хорошо, тётя, – голос Евы звучал тихо и отчётливо. – Не волнуйся. Я обещаю.

Это было сказано так искренне, что Густа не только услышала, но сердцем приняла это согласие. Она как-то сразу вся расслабилась, обмякла и стала тем, кем никогда не была – просто старой женщиной.

8.

Эта комната вызывала воспоминания.

Но время уже прошло, и Ева почувствовала, что она готова принять то, что Густа считала самым важным делом своей жизни, тайну, хранительницей которой она была.

Зайдя в комнату, она внимательно огляделась по сторонам.

Комната казалась не слишком большой. И, несмотря на то, что здесь уже несколько месяцев никто не жил, по-прежнему выглядела обжитой.

Кровать, аккуратно застеленная самодельным лоскутным одеялом. У кровати – домотканый зеленовато-коричневый коврик, а вдоль одной из стен тянется и тянется большая, от потолка до самого пола, яркая жёлтая в какие-то белые и зелёные горохи занавеска, скрывающая, как подразумевалось всегда, полки с вещами Густы.

Только сейчас, когда прошло немало времени, она обратила внимание на вещи, которые прежде не замечала. Привыкнув видеть Густу, повязанную большим фартуком и торопливо снующую по хутору, Ева совсем забыла, что когда-то тётя Густа была ещё и школьной учительницей.

Вещи выдавали свою хозяйку. Например, письменный стол. Не большой, с тумбами, а, скорее, – бюро с красивой столешницей и парой выдвижных ящичков. На столешнице – настольная лампа под давно выцветшим, но некогда зелёным абажуром. И эта занавеска… Ей впервые пришло в голову, что шкаф, пожалуй, как-то великоват для вещей одной старухи.

И она отправилась на поиски той самой тайны…

Для начала она уселась на стул перед бюро. Сразу бросилось в глаза, что столешница – не просто не новая, а едва ли не антиквариат. Это была очень старая вещь. Дерево сильно потемнело, а в одном месте даже выглядело слегка обугленным, как будто на него поставили что-то очень горячее. Возможно, то был какой-то другой светильник, а не настольная лампа.

Ева аккуратно выдвинула правый ящичек бюро. В нем, прямо сверху, лежало завещание. Оно аккуратно торчало из открытого конверта, словно приглашая его прочитать. Ева развернула документ. Он был заверен нотариусом, красная печать ярко выделялась на белой бумаге. Согласно завещанию весь хутор, принадлежащий Августе Лиепа на правах единоличного владения, а также всё движимое и недвижимое её имущество завещалось Еве Неймане. То есть – ей, Еве. На завещании стояла дата – 2005 год. Ей тогда едва исполнилось 17 лет. Еве было странно, что с тех пор Густа ни разу не обмолвилась об этом почти до самого конца. Ещё больше удивили подписи свидетелей. Оказывается, ими были оба её крестных – тётя Мара, лучшая мамина подруга, и её муж, дядя Ивар.

– Интересно, как Густа их отыскала? – подумала Ева.

Нотариус, судя по документу, был из Тукумса. Вытащить двух рижан в такую даль наверняка было непросто. Значит, и папа и мама были в курсе. Такое дело требовало подготовки.

– Да, Густа, как видно, давно приняла решение, – опять удивилась она. – А тётя Линда против не будет?

Тётя Линда – папина троюродная сестра – тоже приходилась Густе внучатой племянницей. И если у папы Ева была одна, то с той стороны всевозможных троюродных братьев и сестёр было множество.

Ева не слишком хорошо разбиралась в законодательстве. Но ей показалось, что тётя Линда если и не будет возражать, то может обидеться. И было решено непременно съездить к нотариусу и обязательно поговорить с папой и тётей Линдой. Пусть и не самая близкая родня, но ссориться точно не следовало.

Адрес и фамилия нотариуса были прописаны чётко, и Ева запланировала через недельку съездить на консультацию. Тем более что к тому времени запасы, привезённые Марисом, должны были подойти к концу.

Вопрос завещания на этом этапе был решён, и был открыт левый ящичек бюро.

В нём лежал конверт. Этот конверт был, в отличие от первого, запечатан. Адресатом, как, впрочем, и следовало ожидать, была указана она сама.

Она повертела конверт в руках. Даже сквозь жёлтую плотную бумагу явно угадывался тяжёлый металлический предмет, свободно перемещавшийся по конверту. Предмет был поразительно похож на ключ.

– От чего ключ? – мелькнула мысль. – Бюро не заперто, а больше никаких ящиков и не видно.

На всякий случай пришлось заглянуть под кровать, вдруг там притаился какой-нибудь сундучок. Но под кроватью не было даже пыли.

Поскольку никаких видимых причин тянуть время не было, она решилась вскрыть конверт.

Действительно, в конверте оказался ключ и письмо. Оставив пока ключ в покое, Ева развернула адресованное ей письмо и буквально остолбенела. Письмо, без всякого сомнения, было предназначено ей. Это явствовало из обращения. И подписано оно было Густой. Августа Лиепа – значилось на нем. Но! Письмо было написано не по-латышски. Это был явно немецкий язык, с несколько устаревшим написанием слов, но зато – каллиграфически выведенный готическим курсивом.

– Вот так тётя Густа, – только и смогла выдохнуть Ева, вчитываясь в мелкие ровные готические строки и заново открывая для себя такую родную и любимую, но такую, оказывается, неизвестную двоюродную прабабушку.

«Дорогая Ева», – начиналось письмо.

«Ты, вероятно, удивишься, но то, что ты узнаешь, является чистой правдой». – Сам стиль и слог выдавали образованного человека.

Из письма следовало, что на самом деле то, что она до сих пор знала о тете Густе, – не являлось по-настоящему правдой. И это может и должно оказать большое влияние на Еву и её жизнь. А ключик – как оказалось, это действительно ключик от сундучка – откроет Еве то, что тётя Густа тщательно скрывала всю жизнь.

– Да, – пришла мысль, – возможно, наличие тайны как-то объясняет те странности, которые до сих пор не имели никакого разумного объяснения.

А странностей хватало. Например то, что Густа наотрез отказалась покидать хутор, несмотря на явное угасание сил.

И то, что за последние несколько лет хутор трижды подвергался нападениям. Кому и зачем могло понадобиться влезать в старое, довоенное строение, хоть и подновлённое в 60-е, но явно – не дворец.

Да к тому же этот последний случай, когда неизвестный грабитель так ударил Густу, что она даже не могла сама встать. Благо, после первого случая папа настоял, чтобы Густа всегда носила при себе мобильник. И в этот раз он оказался в кармане неизменного фартука. Хорошо, что случился под рукой мобильник, хорошо, что у Густы хватило сил набрать номер и хорошо, что и у папы, и у Евы есть машины. Они тогда успели примчаться, когда уже уехала вызванная папой скорая, Густа уже лежала в постели, а полицейский заканчивал писать протокол. Второй полицейский бродил по двору, снимал какие-то следы, но было ясно, что куда бы ни умчался злоумышленник, лес его надёжно прикроет. Ведь никто не будет ради хуторской бабки вызывать ни мобильную группу, ни кинологов с собачками.

Для этого точно недостаточно побитой старухи и жестоко, ножом, убитой Блэки, большущей чёрной кавказской овчарки, бывшей, казалось, надёжным охранником хутора.

И то, что даже после этого Густа отказалась уезжать, и то, что взяла с Евы такое странное обещание, возможно, имело какой-то смысл.

Ева почувствовала себя очень неуверенно. Ей очень захотелось, чтобы Марис, большой, сильный и надёжный, оказался рядом. Но Марис в Финляндии учился строить подземные сооружения.

– Хорошо, что он хотя бы Ральфа привёз, – вздохнула Ева.

Она прекрасно понимала, что пятимесячный Ральф – пока совсем не защита. Но с ним было как-то веселее.

На всякий случай она выглянула во двор. Но ничего подозрительного не обнаружила. Дора, привязанная к колышку, мирно паслась на хорошо просматриваемом пригорке, а Ральф, которому строго-настрого запрещалось даже думать о том, чтобы пытаться выйти со двора, носился вдоль хорошо укреплённого Марисом забора, гоняя драный мячик.

Привычная и совсем не опасная картина несколько сняла напряжение. И Ева вернулась в комнату Густы. На всякий случай она задёрнула тяжёлые шторы, висевшие по обе стороны окна, и включила люстру. Вновь покрутив в руках ключик, она осмотрела комнату в поисках того, к чему же он может подойти.

Кровать, бюро, стул, табурет, и – за занавеской – шкаф.

И она решительно направилась в сторону занавески.

За занавеской действительно оказался шкаф. Там были простые деревянные полочки с вещами и самая обычная штанга, на которой висело несколько платьев, составлявших весь небольшой гардероб Густы.

И ничего, что хоть как-то бы запиралось.

Ева вторично осмотрела комнату, вновь заглянула под кровать, но ничего нового не обнаружила.

Вылезая из-под кровати, она, однако, заметила какую-то странную тёмную полоску в глубине шкафа за парадным платьем тёти Густы. Платье не доходило до полу, но, поскольку горела люстра, отбрасывало тёмную тень. Еве показалось странным, что тень не только не заканчивается там, где ей, казалось бы, положено было уже закончиться, но и становится какой-то узкой и очень тёмной

За неимением других идей Ева полезла в шкаф.

Сдвинув платья в сторону, она обнаружила некую щель на задней стенке шкафа. Стенка была не такой, как все стенки в доме. Какие-то стенки, совсем старые, довоенные, были серыми, каким и должен быть старый высохший брус. А какие-то стены – она знала, потому что однажды в детстве из любопытства проковыряла гвоздиком дырочку в стене, – были кирпичными – белого силикатного кирпича кладки 60-х годов. Это дедушка Евы когда-то перестроил и нарастил часть дома. Почему не весь дом, а только часть, она не знала. Да, собственно, никогда не задумывалась об этом. Как не задумывалась, почему перестройке не подверглась именно комната тёти Густы.

Итак, стенка была совсем не такой. Она была деревянной, но не из бруса, а – из гладких, хорошо пригнанных друг к другу полотен. Видимо, они просто чуть рассохлись от старости и отошли. Она просунула в щель мизинец. Полотно оказалось толстым, больше чем фаланга пальца.

– Странно. Зачем в шкафу, где дверцы из жёлтой занавесочки, делать такую массивную заднюю стенку? – подумала Ева.

И тут у неё мелькнула некая мысль. Она открыла дверь в комнату и, встав на пороге, ещё раз посмотрела на шкаф. Вот оно! С отдернутой занавеской несуразица бросалась в глаза – шкаф должен был быть намного-намного глубже!

– Фальшивая стенка! – пронеслось в переполненной новостями голове.

И, закрыв дверь, она ринулась на штурм очередной тайны.

Быстро выгрузив из шкафа немногочисленное тряпье, она обнаружила, что, казавшиеся неказистыми полочки имеют секрет. Они – складывались. Штанга тоже легко вынималась, и вот задняя стенка предстала перед Евой без декора и прикрас, такой, какой и должна быть потайная стенка.

Слегка подёргав и потолкав её, Ева обнаружила, что полотна не прибиты намертво, а скользят вдоль по каким-то направляющим, как в современных стенных шкафах. И она храбро принялась сдвигать их.

Открывшееся пространство было не совсем уж пространством. Всё его занимал огромный-преогромный, почти до потолка, старинный книжный шкаф. Точнее, два шкафа, сдвинутые вместе и образовавшие некий большой Шкаф. Тёмный и от возраста, и, видимо, от пребывания в темноте, он казался каким-то невероятным хранилищем целого сонма тайн, одним своим видом внушая робость и уважение.

Но отступление было уже невозможным! Она должна была во что бы то ни стало докопаться до сути. И она принялась храбро открывать все дверцы сразу.

Шкаф оказался доверху полон книгами. Большие старые книги тоже внушали уважение. Готические буквы на корешках – книги были, насколько могла судить Ева, сплошь немецкими, вызывали желание их потрогать. Но она отложила это на потом. Потому что на нижней полке шкафа действительно стоял сундучок. Довольно современный, во всяком случае, намного моложе мебели, хотя, скорее всего, старше самой Евы, он стоял себе внизу и манил отверстием, к которому непременно должен был подойти тот самый ключик из конверта.

Нет, само наличие такого количества тайн было больше, чем она могла вынести.

Теперь она понимала, почему Густа никого не пускала даже на порог. И была полна решимости докопаться до сути вещей.

Но посмотрев на часы, Ева поняла, что её домочадцы вряд ли будут с ней солидарны. Выглянув в окно, она обнаружила, что на улице не просто сумерки, а практически уже вечер. И несчастная Дора, белым пятном выделявшаяся на тёмном пригорке, того и гляди станет жертвой какого-нибудь ночного хищника. Её надо было срочно спасать.

И Ева, поспешно заперев дверь в комнату Густы, единственную в доме комнату, снабжённую запором – теперь-то понятно почему, быстро, босиком запрыгнула в резиновые сапоги, накинула куртку и, захлопнув калитку перед носом удивлённого Ральфа, помчалась выручать жалобно блеющую козу.

Вымолив у Доры прощение и подоив её, она отправилась кормить сбитого с толку нарушением распорядка Ральфа. Щенок был действительно обескуражен. Он как будто чувствовал, что что-то происходит, и силился, но не мог понять, что именно.

Она наполнила его миску, но он не кинулся, как обычно, жадно глотать, а, посмотрев на Еву, подошёл к ней и требовательно затявкал.

– Что с тобой? – попыталась она угомонить щенка.

Но по его взгляду поняла: Ральф отказывался есть один и хотел, чтобы хозяйка составила ему компанию. Ева и сама вдруг почувствовала, что проголодалась. Сварив себе большущую кружку кофе и накрутив бутербродов с лососиной, она уселась за клеёнчатый стол. Ральф внимательно следил за всеми приготовлениями и направился к миске, только убедившись, что она приступила к еде.

– Да ты прямо как моя мама, – усмехнулась Ева. – Тоже хочешь, чтобы я была сыта.

И она перестала торопиться.

Едва закончились кофе и бутерброды, зазвенел мобильник.

– Что случилось? – голос Мариса звучал так, будто он находится рядом, а не в сотнях километров. – Я тебе писал, ты не отвечаешь!

Она совсем забыла! Компьютер-то накрылся… Вот Марис, видимо, со вчерашнего вечера безуспешно пытавшийся достучаться ей на почту или в скайп, и бегает по стенкам от тревоги. Пришлось рассказать ему о проблеме с Маком.

Марис рвал и метал. Если бы он был рядом, этого конечно бы не случилось. Он бы выключил компьютер. Он бы защитил Еву. Он бы справился со всем, только чтобы его женщина ни о чем не волновалась.

Бедный Марис! Он даже не представлял себе, о чем его беззащитная Ева волнуется в этот раз. Она поняла, что для Мариса на сегодня достаточно проблем. Ей самой казалось, что поломка компьютера случилась когда-то очень давно, месяцы, а то и годы назад. Это было – очень далеко.