Все это к тому, что Фаина попала в хорошую семью. Не в барственно-академическую, а в ту, где стиль жизни отвечал ее собственным убеждениям, где главным, пусть не произносимым вслух, словом было «труд». Труд – это смысл жизни, все в жизни своим трудом, каждому по труду.

Когда Фаина сказала, что выходит замуж за Эмку, Фира не смогла удержать лицо. Замуж – за него?! Но, боже мой, разве это мужчина?.. Настоящий мужчина – это Илья, он красивый и обаятельный, от него исходит мужская сила, уверенность в себе. Илья одним своим видом говорит – любимая, ты за мной, как за каменной стеной. А Эмка маленький, щупленький, некрасивый, с подвижным, как у обезьянки, лицом, – с ним Фаина ляжет в постель, он ее единственная любовь навсегда?!

* * *

Обед шел своим чередом.

– Фирка, какой у тебя сегодня потрясающий форшмак, произведение искусства, а не форшмак! – восторженно сказал Кутельман. – У Фаинки такой не получается.

– Форшмак как форшмак, у Фаины не хуже, – довольно улыбнулась Фира. – Я дам вам баночку с собой.

Фаина кивнула – спасибо. У Фаины дома был ее собственный форшмак, не хуже и не лучше Фириного, точно такой же.

Студентками Фира и Фаина питались на 30 копеек в день: Фира брала в институтской столовой половинку первого, гарнир – макароны или картошку, компот, Фаина брала в университетской столовой половинку первого, гарнир, компот. Котлета стоила 8 копеек, киевская котлета 12 копеек, – чем съесть котлету, лучше сходить в кино. В столовой Герценовского института и в университетской столовой на столах всегда были бесплатный хлеб, горчица, соль и перец, и можно было обойтись без супа и компота, съесть хлеб с горчицей и пойти в театр, – правильный вариант, компромисс полезного с прекрасным.

Бесплатный хлеб с горчицей был уже в прошлом, теперь у Фиры с Ильей две зарплаты, учительская и инженерская, ну, а у Фаины, живущей в профессорской семье, тем более не было нужды экономить на еде.

У подруг было совершенно одинаковое меню: салат оливье, форшмак, пирог с капустой, рыба в томате, паштет. На второе фаршированные перцы, ленивые голубцы – осенью, котлеты или тушеное мясо с картошкой – зимой, в апреле жареная корюшка, в июне молодая картошка с укропом и чесноком. Обязательно куриный бульон – дети его хорошо едят, Таня любит бульон с лапшой, Лева с рисом.

Фира вихрем приносилась домой, победительно раскладывала продукты, с напряженным лицом стояла у плиты – кормила семью со страстью. Фаина готовила застенчиво, словно извиняясь перед собой, что занимается таким неинтеллигентным делом, – в глубине души она считала, что ЕСТЬ не интеллигентно. Но готовила не хуже Фиры, если объективно, точно так же, – рецепты были мамины, а мамы были с одной коммунальной кухни.

Все эти оливье, паштеты, котлеты, приготовленные Фирой и Фаиной из одинаковых продуктов по одинаковым рецептам, если и различались по вкусу, то не поддающимися определению нюансами. Но принято было считать: у Фиры потрясающе, великолепно, праздник, а у Фаины в точности то же самое – просто обед. Самолюбивую Фиру непременно нужно было не просто похвалить, а отметить, что у Фаины хуже, – иначе она напрягалась, становилась задиристой или надувалась, как ребенок. Ну, что же делать, – Эмка хвалил, Илья поддакивал, Фаина кивала, и Фира лучилась счастьем. Они были интеллигентными людьми, все четверо, но у каждого свой характер, у Фиры, как говорила ее мать, «характер дай боже».

– А теперь внимание, – с видом дрессировщика тигров – ап! – сказал Кутельман за столом, когда уже съели закуски, похвалили Фиру, съели бульон, еще раз похвалили Фиру. – Внимание, корень из икс плюс семь равен десяти. Чему равен икс?

Все четверо взрослых, волнуясь, смотрели на Леву. Фира затаила дыхание, принялась водить пальцем по столу: «х=…».

– Три… Нет, девять, – мгновенно поправился Лева. Фира и Фаина вопросительно посмотрели на мужей – они не смогли так быстро посчитать в уме.

Кутельман сделал горделивый жест в сторону Левы, что означало – правильно, и Фира с Фаиной облегченно выдохнули.

– Вот черт… Ты победил, – недовольно признал Илья. – Когда ты успел его научить?

– А вчера, – признался Кутельман, – забежал на минутку и научил.

Эмка Кутельман больше всего на свете любил «чтобы было интересно». Научить трехлетнего ребенка извлекать квадратные корни между салатом оливье и бульоном – интересно. У них с Ильей было соревнование: кто научит ребенка более сложному математическому действию. Кутельман уже научил Леву возводить в степень и теперь подбирался к решению простеньких квадратных уравнений – хотел устроить суперсюрприз за следующим обедом. Нужно только подумать, как объяснить, чтобы ребенок не автоматически пользовался формулой, а решал осмысленно.

Оказалось, что Лева – гений.

Началось с чтения. Никто не учил Леву читать – ребенку же всего три года. И вдруг Лева прочитал по слогам вывеску на будочке «Ремонт часов» в Кузнечном переулке, той самой, где когда-то сидел его дед, – прочитал «Ремонт часов» и в тот же день перешел к настоящим детским книжкам, – и вдруг он уже читает Пушкина – ГОСПОДИ, ПУШКИНА, РЕБЕНКУ ЖЕ ВСЕГО ТРИ ГОДА!.. На Новый год Таня, запинаясь, бормотала «Идет бычок, качается» и спуталась на второй строчке, а Лева декламировал первую главу «Евгения Онегина».

– А это еще не все. Теперь – гвоздь сезона, то есть гвоздь обеда, – провозгласил Кутельман, – задача: когда идет дождь, кошка сидит в комнате или в подвале. Когда кошка в комнате, мышка сидит в норке, а сыр лежит в холодильнике. Если сыр на столе, а кошка в подвале, то мышка в комнате. Сейчас идет дождь, а сыр лежит на столе. Где находятся кошка и мышка? Лева?..

Лева – глазки, ресницы, щечки, лучезарная улыбка – мгновенно ответил:

– Кошка в подвале, а мышка в комнате…

Илья, Фира и Фаина ошеломленно молчали, перебирая в уме «кошка в комнате, мышка в норке, кошка в комнате или мышка в норке…». Лева быстрее взрослых – с техническим, между прочим, образованием – разобрался в мышках и кошках, – это их поразило. Сидели и думали – господи, боже мой, вот это да, ничего себе…

– А мы еще можем, – победно произнес Кутельман. – У Тани сто палочек, некоторые из них белые, некоторые черные. Известно, что хотя бы одна палочка черная, а из двух палочек хотя бы одна белая. Сколько черных палочек у Тани?

– Одна, две, три… – пробормотал Лева. Все напряженно смотрели на него. – Одна.

– Ты его подучил, вы договорились… – внезапно осипнув, прошептала Фира.

– Он просто угадал, он не может решить такую задачу, – улыбнулся Илья. – Левка, объясни, почему одна?

– Ну, это же задача! Дядя Эмка же сказал, из двух палочек хотя бы одна белая… Задача такая… – попытался объяснить Лева.

– Он хотел сказать – любой другой ответ противоречил бы условию задачи, в котором сказано «из двух палочек хотя бы одна белая», – с видом переводчика с не знакомого никому, кроме него, языка пояснил Кутельман. – Ребенок не может объяснить, а решить может. Хотя ты прав, он не решает в нашем понимании, не перебирает варианты. Он как-то иначе это делает, по наитию. Это и есть неординарные способности.

Фаина посадила Леву к себе на колени и принялась гладить по голове, как-то странно гладить, истово и испуганно, как будто заглаживала его, заговаривала.

– Нет, ну это непонятно, это вопрос, – откуда у нас с Фиркой этот чудо-ребенок, мы-то сами не чудо, – растерянно приговаривал Илья.

– Чудо-ребенок, Моцарт в математике, – задумчиво подтвердил Кутельман.

И тут громко, с подвыванием, заревела Таня. К ней одновременно бросились все. Илья схватил Таню на руки и с ней вместе запрыгал по комнате большими прыжками, крича «я кенгуру, ты мой кенгуренок», поднимал ее высоко вверх, дул в нос, щекотал за ушком. Кутельман ходил за прыгающим с Таней на руках Ильей, неловко приговаривая: «Наша Таня громко плачет, уронила в речку мячик». Фира торопливо засовывала ей в рот конфету, Фаина педагогическим голосом приговаривала: «Таня, ревновать к чужим успехам нехорошо, вот если бы ТЫ показала нам, что умеешь, мы бы ТЕБЯ хвалили».

– А-а-а… – отчаянно кричала Таня.

…Со стороны кое-что выглядело странным. Можно понять, почему Кутельман больше интересуется Левой, чем собственной дочерью, – способный к математике Лева ему ИНТЕРЕСЕН, но почему Фаина как будто больше любит Фириного сына, чем свою дочь? Почему Лева в этой общей семье избалованный ребенок, а Таня ничуть не избалована?…Но это было не странно, если знать, что Лева – ЕДИНСТВЕННЫЙ РЕБЕНОК, а Таня – ВТОРОЙ ребенок.

Через год после свадьбы Фаины и Эмки почти одновременно, с разницей в неделю, произошли два события, – у Фаины умерла мама, а у Фиры родился Лева. У беременной Фаины, такой, казалось бы, сдержанной, реакция на смерть матери была неожиданная – она собрала вещи и ушла из дома. Вернулась в свою комнату в коммуналке. Соседи сплетничали, что муж ее выгнал, а она просто не могла быть дома, как будто муж и тесть не могли понять ее горя, – только Фира, ей была нужна только Фира. Фира недоумевала, – неужели их отношения с Эмкой совсем не теплые, неужели Эмка не близок Фаине так, как ей Илья, до последней капельки? Ей бы в таком случае – не дай бог, конечно, пусть мама живет сто лет – нужен был только муж, она бы уткнулась в Илюшку так глубоко, как только можно, спряталась в нем от всех, от горя, от себя…

А Фаина уткнулась в теплую Фиру, спряталась в ней и в ее ребенке.

Фаина спасалась от тоски ребенком, бросалась на каждый звук, Фире Леву подносила только кормить. Помощь оказалась кстати, – Мария Моисеевна работала, всерьез помогать не могла, а Илья… с Ильей были сложности. Он как будто сердился на Фиру, что она теперь не только его любит. Боялся пеленать, боялся дать соску или воды из рожка, недоумевал, почему Лева плачет, – вел себя как старший ребенок, который мог бы уже и не доставлять хлопот, а за ним самим еще присмотр требуется. Пока Илья постепенно привыкал к ребенку, Фира с Фаиной были Леве как родители.

Соседка по коммуналке говорила: «Ох, он у вас будет балованный, евреи всегда своих детей балуют, лекарствами пичкают, кутают и прямо в пеленках учат читать и писать». Фира с Фаиной действительно растили Леву очень трепетно – баловали, пичкали лекарствами, кутали. Лева тем более был болезненный, капризный и хорошенький, как куколка.

Через три месяца Фаина вернулась домой, и спустя несколько дней родилась Таня. Три месяца Фаина нянчила Леву, не с полной ответственностью, не по-настоящему – все же она была Леве не мама, и Фира была рядом, всего три месяца, но последствия были настоящие – Таня для Фаины была ВТОРОЙ РЕБЕНОК.

А второго ребенка растят совсем иначе. Над вторым ребенком ей уже не хотелось дрожать, не хотелось кутать, пичкать, подскакивать на каждый звук, второго ребенка нужно было не просто любить, а воспитывать. Фаина воспитывала Таню по доктору Споку, а по доктору Споку нельзя дрожать, кутать, пичкать, подскакивать, а нужно положить ребенка в кроватку и дать поплакать, а самой заниматься своими делами.

Несправедливо, когда один ребенок балованный-кутанный-пичканный, а другой по доктору Споку, но Фаина уже была опытная мама и понимала – ничего с ребенком не сделается, поплачет и уснет. Младенец Таня росла в строгости по доктору Споку, а в три месяца Фаина отдала Таню в ясли и поступила в аспирантуру.

…– Я… я… я… – всхлипывала Таня с конфетой во рту.

– Таня, у тебя тоже есть способности, ты их обязательно проявишь, – утешала Фаина. – Главное – упорно работать над собой. Но ты должна понимать, что бывают люди способнее тебя, что Лева талантливый, и это не причина для рева.

Таня выплюнула конфету и заплакала еще громче, приговаривая: «Я… я… я…»

Все думали, что Таня хочет сказать: «Я, я, я, – я тоже здесь, не только Лева». Что она ревет от ревности, от недостатка внимания, – надо сказать, вполне обоснованно ревет, девочка не виновата, что она не одаренный ребенок, а обычный. Но Таня пыталась сказать совсем другое, пыталась и не могла. Человек в три года не может выразить словами такие сложные чувства, которые испытала Таня, когда Лева мгновенно решил сложную задачу и взрослые обомлели, – изумление, любовь, осознание Левиного великолепия и своей малости по сравнению с ним. Таня плакала от прекрасности момента, плакала ОТ ЛЕВЫ, как чувствительные люди плачут от прекрасной музыки.

Лева удалился за шкаф – за шкафом была родительская спальня, кроватка и подоконник с игрушками, собственно, полуметровый подоконник был «Левиной комнатой», на подоконнике лежали игрушки и книжки, здесь же Лева расставлял солдатиков и возил машинки.

Комната Фаининой матери теперь принадлежала Фаине и стояла пустая. Фаина уговаривала Марию Моисеевну переселиться в эту комнату, намекала, как тяжело Фире с Ильей жить с ней вместе. В одной комнате с мамой было действительно невыносимо тяжело, любовь Фиры с Ильей превращалась в мучительный ритуал: подождать, пока затихнет мама, не раз прислушаться, шикнуть на Илью «ты что, тише!», вовремя придавить ему рот подушкой, чтобы не разбудил маму, не забыть и себе заткнуть рот подушкой, – Фирина любовь была громкая. На Фирины слова: «Если нам сейчас так хорошо, представь, как было бы, если бы мы были одни…» Илья смеялся – бодливой корове бог рога не дает. Фира обижалась: «Мой рог – это то, что я тебя люблю? Пожалуйста, тогда мне ничего не надо…» Илья улыбался – ты всегда первая не выдерживаешь… Но и он, конечно, устал, в одной комнате с мамой – это мучительство, а не любовь.

Но Мария Моисеевна, во всем покорная дочке, ни за что не хотела переселяться в Фаинину комнату, уперлась: «В чужую комнату непрописанная не пойду, нельзя, не по правилам, меня накажут»… И сколько Фаина ее ни уговаривала, сколько ни объясняла, что сейчас мягче закон о прописке, чем прежде, что она имеет право кого хочет в свою комнату поселить, – нет, и все!

…Лева вынес плюшевого мишку, протянул Тане – на! У Левы такое светлое, доброе, щекасто-глазастое лицо, он сам похож на плюшевого мишку, – и от переполнявшей ее благодарности и восхищения Левой, от невозможности выразить свое восхищение Таня заплакала еще громче.

Илья увел Таню за шкаф, открыл дверцу и посадил Таню в шкаф – на стопку Левиных рубашек. От неожиданности – вдруг оказаться в шкафу! – Таня замолчала, и Илья, быстро вытерев ей рубашкой слезы и сопли, подул в нос, пощекотал за ушком, нашептал глупые бессмысленные слова – «малыш-глупыш», «малыш-мартыш», «малыш-коротыш» – и через несколько минут вынес из-за шкафа уже улыбающегося ребенка.

– Девочки, это вы виноваты. Мы с Эмкой тщеславные дураки, а вы-то матеря, – вроде бы шутливо, но всерьез сказал Илья, – а матеря должны соображать, – этими аттракционами мы одного ребенка доведем до комплекса неполноценности, а другого до комплекса величия…Что, комплекса величия не бывает?..

Илья повернулся к Тане:

– Танька, не реви, комплекса величия не бывает! Когда Левка получит Нобелевскую премию, он нас не забудет!..Девочки, можно нам с Танькой выпить за Левкину Нобелевскую премию?.. Будьте добры, Таньке «Колокольчик», мне «Столичную».

Таня потянулась со своим стаканом с лимонадом, чокнулась с Ильей. Илья посадил Таню на колени, прижал к себе, покачивая, как младенца.

– Наша Танечка, не плачь, тете Фире скоро медаль дадут, она тебе ее покажет, – меланхолически приговаривал он. – Или сразу орден – «Самый принципиальный учитель Ленинграда».

– Что случилось? – забеспокоился Кутельман. – Фирка, у тебя неприятности? Почему не говорила?

– Не говорила, потому что стыдно, – отмахнулась Фира, – в нашей школе и такое! Выяснилось, что одна наша учительница в конце года, перед тем как выставить годовые оценки, брала подарки от родителей. Подарки дорогие – коньяк, коробки конфет. Это взятка.

– Не может быть, – ужаснулась Фаина, – прямо не верится – конфеты, коньяк…

– Ну, ты представляешь?! Мы воспитываем новые поколения граждан, внушаем, что у нас все только своим трудом, – и вдруг такое! Позор, пятно на всей школе, на звании учителя! Все шептались по углам, а я не стала, прямо поставила вопрос на педсовете.

Илья все покачивал Таню на коленях и вдруг неожиданно резко раздвинул колени, и она провалилась – в ямку бух! – рассмеялась.

– Давайте я вам лучше анекдот расскажу, – предложил Илья. – Старый еврей говорит жене: «Знаешь, Сарочка, если кто-нибудь из нас умрет, то я, скорее всего, перееду в Одессу…»

…Было еще бесконечно много обедов. Танин рев, конечно, забылся, как забылось благое намерение не доводить одного ребенка до комплекса неполноценности, а другого до комплекса величия. Илья и Эмка продолжали соревноваться – чему еще можно Леву научить. Илья научил Леву играть в шашки, Эмка в шахматы, Илья тут же научил Леву сицилианской защите, Эмка ферзевому гамбиту… Так они и развлекались Левой, как заводной игрушкой, заводишь ключиком, и она безотказно прыгает. И каждый обед теперь превращался в математический аттракцион «Лева, посчитай, Лева, скажи…». К трем с половиной годам Таня съела под «Лева, а сколько будет… Лева, скажи…» десятки котлет, блинчиков, куриных ножек.

Кстати, кроме простеньких квадратных уравнений Кутельман планировал для Левы еще инварианты. Существуют задачи, в которых описываются некоторые операции, совершаемые над каким-то объектом, и требуется доказать, что чего-то этими операциями добиться нельзя. Решение состоит в отыскании некоторого свойства, которое сохраняется при операциях, но отсутствует в конечном состоянии. Такие свойства называются инвариантами. Например, задача: круг разделили на 6 секторов, в каждом лежит монета, за ход можно монету передвинуть в соседний сектор, можно ли собрать все монеты в одном секторе за 20 ходов?.. «Ребенку МОЖНО это объяснить, – радостно уверял Кутельман, – а потом я ему объясню полуинварианты…»

«Потом» оказалось значительно позже. Квадратные уравнения трехлетний Лева научился решать – подставлял в формулу значения чисел и получал ответ. А с инвариантами не вышло. Лева не смог.

«И славатеегосподи, не надо нам такого», – сказала Мария Моисеевна.

И правильно. НЕ НАДО НАМ ТАКОГО. Откуда-то она, необразованная, галошница, оказалась умнее умного Эмки Кутельмана. Слава тебе, господи, что Лева не смог. Лева был одаренным, талантливым, но совершенно НОРМАЛЬНЫМ, без патологии.