– Ласкина! – вырвал меня из задумчивости деланно строгий голос Алексея Николаевича. – Проснулась? Молодец. У меня есть свежие правки по твоей дипломной работе. Загляни в свободный вечер ко мне в кабинет. Заодно покажешь новые наработки.

Рогозин важно сдвинул брови, и я прикусила губу. Че-е-ерт! Я на выходных ожидаемо не уделила проекту ни одной минуты. Плакало мое включение в «особую группу».

Свободный вечер, свободный вечер… Нет у меня теперь свободных вечеров.

– Что не так, Олеся? – вдруг участливо поинтересовался профессор, развернулся спиной к окну и присел на подоконник. – У тебя растерянный вид.

Скорее, душевно-потерянный. Ох… Знали бы вы только, как я вляпалась.

– Я не успела на выходных поработать над дипломным проектом, – пробормотала виновато. – Сестра из Лондона приехала погостить с сыном. Суматоха и… вот.

– Понял. Семья – это важно. Особенно в трудные времена, – добродушно кивнул Рогозин и потряс перед моим носом ладонью с крупным обручальным кольцом на пальце. Я знала, что он, несмотря на солидный возраст, недавно женился. Чем растоптал в пыль непристойные мечты десятков студенток.

Мы оба понимали, что он имеет в виду под «трудными временами». Алексей Николаевич знал больше других о моей непростой финансовой ситуации. Об арестованной квартире, о папином банкротстве, об их с матерью дрязгах и долгах.

Как-то давно, в один из таких «свободных вечеров», я вывалила ему все. Как приставы, не стесняясь стенаний матери, выдворили нас из столичных апартаментов в безликий хостел. «С вещами на выход!» – нервно хохотнул тогда отец, и мать еще месяц припоминала ему привычку юморить, пока в ее жизни происходит форменный конец света. А потом они вовсе перестали разговаривать.

Сейчас родители жили в Воронеже, в нашей старой двухкомнатной квартирке. Пытались склеить брак, больше напоминающий вазу династии Мин, разбитую на тысячу мелких бело-голубых осколков. Стертую едва ли не в пыль. Сердце снова болезненно кольнуло – неужели развод? Страшно об этом было даже думать.

Так хотелось хоть одно светлое пятнышко в этом беспросветном потоке гнетущих мыслей, что я решилась задать Рогозину тревоживший меня вопрос.

– Алексей Николаевич, а вы…

– Мм? Говори, Ласкина, не томи, – он недовольно дернул плечами и почесал седой висок.

– Всерьез тогда говорили про место в «Лингва Юниверс»?

Недавно он намекнул, что, если я не завалю итоговые тесты, возьмет меня в «семью Рогозина». В его команду лингвистов-международников, сопровождающих VIP-персон, звезд и даже президентов других стран! А это ли не мечта – путешествовать по миру в компании интересных, значимых людей?

– Нет, Ласкина, шутки шутил! Я ведь известный юморист! – фыркнул Рогозин, и у меня к ушам потянулась улыбка.

Шанс вырваться из удушающей петли бедности был так реален, что защипало в носу. Зарплаты у них отличные! Я ведь так и родительские долги смогу отдать.

– То есть с меня только красный диплом, да? – заискивающе посмотрела в серые глаза.

– Все ты сдашь. Я в списках тебя отметил, – Алексей Николаевич снова почесал седеющий висок и приподнял бровь, намекая, что это между нами. – Чтобы Дрейк не наседал. Он отличный специалист, но уж больно дотошный и принципиальный. Не умеет он по-свойски. Американец!

Вот, а я о чем? Нудный тип. И, ко всему прочему, черт. Крошечный такой недостаток (это без учета возможного хвоста, иначе недостаток был бы посущественнее). Но не говорить же об этом Рогозину? Мне еще рано в психушку. Я в «Лингва Юниверс» хочу.

***

День прошел на удивление ровно. Разве что Юра ожидаемо не вернул мою «Латынь», и пришлось конспектировать лекцию на листе, вырванном из Лилькиного блокнота. Солнце уже начало путь обратно к горизонту, когда мы с Аверьяновой покинули последнюю лекцию.

Пока я застегивала на все пуговицы пальто, подруга поправляла перед зеркалом макияж. Ее ухоженная броская красота с каждым годом проявляла себя все ярче. Удлиненное, искусно растрепанное каре смотрелось так, будто девушка час назад искупалась в море, и темные волосы не успели высохнуть. Густо обведенные подводкой глаза контрастно выделялись на бледном холеном личике.

– Одолжишь мне немного до следующего месяца? – Лиля отвернулась от зеркала и поерзала губой по губе, распределяя бледно-розовую помаду. – В пятницу в клуб иду, а наличности – кот наплакал. Предки озверели.

– Сколько? – выдохнула я с некоторой обреченностью, глядя в совершенно невинные глаза. Подруга неопределенно пожала плечом. – Лил, у меня нет лишних. Ты же знаешь, Валя с Ваней…

– Раньше всегда были, – удрученно фыркнула Аверьянова и резко дернула молнию вверх, застегивая отороченную мехом кожаную курточку. – Ладно, проехали. Когда уже твои беженцы от тебя съедут?

– Это моя семья! – тверже, чем хотела, отрезала я. Но, может, так даже правильнее. Иногда Лилю надо ставить на место и спускать с ее персонального Олимпа. – Они будут жить со мной столько, сколько захотят.

– Ладно, не пыли… О тебе, между прочим, думаю, Лесь. Я как-то неделю ночевала с племянником. Ему пять, но я на вторые сутки уже выла. Повсюду чертовы фантики от конфет. И этот гаденыш умудрился извалять в шоколаде мои любимые простыни с журавлями, – охнула девушка, резко притормозила, о чем-то задумалась и через секунду выдала: – Боги, я надеюсь, это действительно был шоколад!

Я хихикнула, просунув руку в перчатку. Лилькина брезгливость порой забавляла. В те редкие минуты, когда не бесила. Подруга деловито распахнула дверь, вынесла свое упакованное в модные, но непрактичные одежки тельце на январский мороз и поежилась.

– Да когда уже это кончится? Сил нет. Они будто издеваются!

– Что «это»? Кто «они»? – недоуменно спросила у подруги, протискиваясь следом.

– Это! – Лиля ткнула пальцем в потемневший от заиндевелого наста старый сугроб. Потом перевела палец вверх и пригрозила пролетавшему мимо облаку. – Они!

– Это просто снег. Так бывает зимой.

– Это гадость, – подруга удрученно протерла платком мысок замшевого сапога и потрусила вперед по дорожке.

Впереди нас вышагивал Юра, придерживая какую-то девушку за талию и не позволяя той скользить на обледенелой плитке. Я уже собиралась окликнуть парня и стребовать назад свой конспект, когда его спутница резко затормозила, о чем-то спохватившись. Она стала нервно рыться в сумочке, водрузив ту на приподнятое колено, а второй рукой бесцеремонно ухватив Юру за рукав. Издалека она напоминала изящную цаплю. За рыжими прядями, завесившими лицо, я узнала Милану.

Сердце ухнуло в груди хриплым филином и замерло. Милана и Юра? Мой Юра? Они вместе? Я сглотнула и сделала шаг назад. Еще один… Нет-нет, я не могу с ними столкнуться!

Каблук неудачно поехал, и я с перепуганным вскриком приземлилась «нижними красотами» в задубевший сугроб с краю дорожки. Тело прошибло тупой болью, которая не шла ни в какое сравнение от острой сердечной. Юра… И Милана…

– Твою ж… Лесь… Ну как так-то? – Лиля картинно закрыла лицо руками, то ли прячась от позора, приключившегося со мной, то ли скрывая неуместную улыбку.

Вставать не хотелось. Я бы сейчас еще разок перезаложила душу, лишь бы провалиться сквозь сугроб. Хоть в преисподнюю, хоть в Нижний мир… Только бы подальше от сочувствующих голубых глаз, и насмешливых – карих. Как истинный джентльмен, Юра, не выпуская из левой руки цаплю-Милану с распахнутой сумкой, протащил девушку по дорожке и протянул мне правую.

– Рановато тебя к земле потянуло, Ласкина, – фыркнула Милана, недовольно поджав губки.

Она бы, конечно, предпочла, чтобы я и дальше изображала из себя ледяную скульптуру «Неудачница в сугробе». Но вместо этого послушно «приехала» за Юрой и его спасительной рукой по скользкой тропке.

Я схватилась за теплую Юркину ладонь и позволила уверенным рывком поставить себя на ноги. Ожидаемо потеряла равновесие и неловко ткнулась лбом в гладкий подбородок.

– Стоишь, Ласка? – парень обхватил меня за талию и легонько прижал к себе, выравнивая мое «шаткое положение».

Аромат вишни и мяты с горячим выдохом прилетел мне в щеку. Каблуки впились в гололед скальными крюками, дыхание отшибло напрочь. Сердце потеряло ориентацию и скатилось в самый низ живота.

– Стою… Кажется. Спасибо, Юр.

Милана прокатилась неодобрительным взглядом по нашим сплетенным телам и затормозила на коленях.

– Оу, да у тебя запасные есть. Значит, не так все плохо?

В ехидных глазках мелькнуло что-то вроде сочувствия, но его тут же поглотила неприязнь: Ивлева перевела взгляд на Лилю.

– В богатстве и бедности, в болезни и здравии, да? – зараза двусмысленно поиграла бровями, и Лиля наморщила нос.

– Мил, ну ты чего? Что за химия такая между вами уже который год? – пробубнил Юра, явно не зная, на чью сторону встать в застарелом противостоянии. За Миланкой большая группа поддержки, за мной – халявные конспекты, написанные красивым разборчивым почерком.

– Никакой химии, – фыркнула девушка и потянула Юру за собой. – Мы в кино шли, кажется?

Я тихонько шмыгнула носом, глядя вслед удаляющейся парочке. Милана и Юра. У них все серьезно? И ведь специально про кино сказала. Зачем так жестоко? Знает ведь. Все знают.

– Забудь, Лесь. На идиоток не обижаются. И у них ничего нет, – тоном эксперта по отношениям заявила подруга.

Я в этом сомневалась, глядя, как Милана поправляет русую Юркину челку, беспорядочно торчавшую из-под шапки бини. Очень уж интимный жест. И все-то у нее легко!

– Так это была ловля на живца? – хохотнула Лиля, когда парочка от нас прилично оторвалась. – Никто не может устоять, когда Ласкина падает на лед!

Я скривилась от ее глупого предположения, а потом вспомнила черта – которого, как известно, поминать не следует. Уже второго «словила» на свое падение. Пожалуй, способ можно запатентовать. Действует безотказно. Но не в моих интересах.

– А ты куда на выходных пропала? Я заходила вечером в общежитие, – Лиля скорчила брезгливую мордочку, словно увидела крысу. – Ралиевна сказала, что ты до сих пор не вернулась. Откуда?

Тело сковало морозцем изнутри. Черт! Я ведь на несколько часов успела забыть, что возвращаться мне сейчас не в общежитие, а на законный коврик у адского диванчика…

– На работе была, – пробубнила еле слышно.

– И кем устроилась? – Лиля подула на розовые гелевые ногти, будто те были свежеокрашены, и залюбовалась их отблесками на уходящем солнце. – Я же предлагала тебя пристроить к своему отчиму. Он не против. Найдет должность специально под тебя.

Сама на своего отчима Лиля работать, разумеется, не собиралась. Ее вполне устраивала приличная «карманная сумма», ежемесячно капавшая на банковскую карту. Я вспомнила, какими алчными глазками на меня третий год смотрит новый муж ее матери и поежилась. Нет, «должность под меня» от этого типа – худшее, что можно вообразить.

Уж лучше на коврике у черта. С ним все прозрачно и оговорено контрактом. Хотел бы большего – давно мог бы воспользоваться ситуацией и заманить меня в спальню под предлогом демонстрации хвоста. А это, между прочим, запрещенный прием! Безотказный. Куда серьезнее «чашечки кофе» и «коллекции гравюр». А Дрейк, наоборот, запретил туда входить. Будто чувствовал, что я нацелилась на его комод.

Мысли снова самым беспощадным образом скатились к черту. Где он сейчас? Какими тайными жуткими делами занимается? Рассказывать Лильке о новой работе было стыдно и неловко. В воздухе уже образовалось грозовое облачко, грозившее вылиться в эпичную лекцию на тему «Сколько можно опускаться на дно, Олеся?!».

В Москву мы переехали, когда мне исполнилось двенадцать. Но по-настоящему узнавать столицу я начала только на первом курсе, почти сразу после папиного взлета. Оказалось, что к тем, у кого туго набит кошелек, Москва поворачивается совсем другой стороной. Лицевой. Ну прямо как избушка на курьих ножках. Моим «экскурсоводом» стала Лиля, умевшая проводить время весело и гулять широко. Она знакомила меня со столичной жизнью – клубами, квартирами «золотых мальчиков», красивой одеждой…

А потом меня выбило из колеи. Отец потерял бизнес, погряз в долгах и кредитах и переехал с матерью в Воронеж. Родители постоянно ссорились на почве внезапной бедности. Дело шло к разводу, и мы с сестрой старались не встревать. Выкручивались сами, как могли.

Теперь Лиля делала вид, что несет непосильную ношу, когда провожала меня до облупленной общаги. Конечно, это вам не квартира в центре. Но Милана не зря упомянула про «богатство и бедность». Разве деньги могут влиять на настоящую дружбу?

Я остановилась, заглянула Лиле в глаза и честно призналась:

– Кем-то вроде хаускипера.

– В смысле, домохозяйкой? – поперхнулась подруга. – То есть твои лучшие друзья теперь не я с Антоном, а пылесос, кофеварка и пипидастр?

– Пипи-кто?

– Мохнатая штука, которой пыль сметают. В кино видела, – залилась смехом подруга.

– Это нормальная работа, – я недовольно повела плечом. Не стоило все-таки говорить. Теперь этот фонтанчик нравоучений и подколок два часа не закроется.

– Это унизительно – ползать кверху задницей по чужому полу! – припечатала Лиля, пряча подбородок в меховом воротнике.

– Да что может быть унизительного в том, чтобы приводить все в порядок и наводить чистоту?! – в неожиданном протесте возмутилась я.

– Полностью с вами согласен, Олеся Владимировна, – густым голосом прогремело из-за спины.

По затылку пробежала дрожь, волоски зашевелились от какого-то странного, глупого предвкушения. Похоже, моя душенька узнала владельца и дала телу сигнал беспричинно обрадоваться. Иначе я не могу это объяснить.

– Ой, Даррел! – томно выдохнула Лил и тут же поправилась: – То есть мистер… профессор… Дрейк! Вы абсолютно правы, в чистоте есть что-то магическое… Я тоже ужасно люблю порядок.

Я фыркнула: Лилька действительно «любит» порядок до ужаса. В том смысле, что в ее съемной квартире творится форменный кошмар. Начиная с горы нестиранного белья в ванной и заканчивая окурками, киснущими в стакане с водой, на балконе.

Дрейк одними губами прошептал «Не позже шести, Олеся» и так пронзительно посмотрел, что я поспешно кивнула – чуть голова не оторвалась. На затылке сконцентрировались мурашки. От страха, конечно. От чего же еще?

Сердце екнуло – мне показалось, изумрудные глаза снова обросли тонкой золотой паутинкой. Ровно как тогда, когда он демонстрировал, что у моей душеньки новый хозяин. Намек? Или это выходит у черта непроизвольно?

Взгляд Даррела метнулся за мою спину. Концентрация золотых искр в нем усилилась, но тут же схлынула, наделив радужки знакомой умиротворяющей зеленцой.

Я невольно обернулась. Нас нагонял Алексей Николаевич, размахивая в воздухе увесистой черной папкой.

– Раз уж гора не идет к Магомету… Изучи на досуге, Ласкина. Тут правки. Не затягивай, – скупо проинструктировал Рогозин и сунул папку мне в ладони. Метнул короткий взгляд на «вашингтонского профессора» и перешел на английский: – Даррел, будь так любезен, задержись ненадолго. Надо согласовать часы лекций для четвертого.

Черт чуть дернул скулами, будто меньше всего сейчас хотел куда-то идти и что-то согласовывать, и предпочел бы и дальше запугивать меня своими магическими искрами… Но покорно склонил голову набок и удостоил Рогозина еле заметным кивком.

Профессора направились к административному корпусу, а мы двинулись дальше по дорожке. Это Лилькино «Даррел!», сопровождавшееся закушенной нижней губой и призывным взглядом голубых глаз, опушенных наращенными ресницами, до сих пор икотой отдавалось в груди. Она даже не представляла, кому строит глазки!

Конечно, я в этой ситуации волновалась за подругу. Не хватало еще Лиле вляпаться так же, как мне. Интересно, что бы он мог ей поручить? Представила себе Лильку, гарцующую с пипидастром – надо будет в поисковике поточнее глянуть, что за диво-дивное, – и настроение немного поднялось.

Уж конечно, она не стала бы закладывать ему душу. Лиля девушка прагматичная и целеустремленная. Знает, чего хочет. У нее ухоженная (местами даже слишком) внешность, популярный парень (по совместительству мой бывший), хорошо зарабатывающие родители. Она вполне счастлива. Только вот постоянно чем-то недовольна. В этом они с Дрейком похожи.