Глава 3

"Полина. Полынникова. По-ли-на По-лын-ни-ко-ва", – Лина трогает губами, перекатывает на языке, пробует на вкус сочетание своего имени и фамилии Макса. Получается так здорово: текучие круглые "оли" и "олы" звучат как рифма, катятся друг за другом наперегонки, скользят по двойному "н", дружно взлетая вверх на звонком "кова". Красиво, красиво, да, да, нравится! Это куда лучше звучит, чем Полина Кислякова. Полина Полынникова – это поэма, сплетение двух "П". Лина схватила листок бумаги, ручку и стала выводить вязь подписи. Рука сначала сбилась на привычное "К", но потом повела гладко: две "П" легли, тесно прижавшись, как сёстры-близняшки, как раздвоенное объёмное нечто, выпуклое и будто бы живое. Взяла листок в руку, поднесла к окну, посмотрела на свет. Да, подпись получилась куда красивее сегодняшней. Положила листок на стол, зажмурилась, сосредоточилась, сжала кулаки так, что ногти впились в ладони, и мысленно произнесла: "Полина Полынникова. Хочу, хочу, хочу, чтобы мир услышал это имя!.."

   Сердце ухнуло куда-то вниз, и тут же раздался телефонный звонок.

– Кабинет кафедры Организации и планирования, – переведя дыхание, ответила девушка.

– Лину пригласите, пожалуйста, – от звука голоса закружилась голова, и сердцу стало тесно в грудной клетке, как пойманной птице. Она опять узнала его по звонку, почувствовала.

– Макс, здравствуй!

– Привет. Я зайду сейчас.

   Макс никогда не спрашивал разрешения, просто ставил перед фактом: он сейчас придёт. Как-то само собой подразумевалось, что Лина освободится от всех дел и уделит ему ровно столько времени, сколько он готов уделить ей.

   Девушка ахнула, схватила листок с упражнениями в каллиграфии, быстро свернула и сунула в карман. Порвать и выбросить его она не решилась.

   Стучат. Не дожидаясь ответа, в длинную узкую лаборантскую вошёл Макс, закрыл за собой дверь, и Лину окатила волна запаха. Странный букет, причудливые ноты: это резина, горячий паяльник в олове и канифоли, металл, машинное масло. Густая смесь пропитала одежду и волосы, к ней примешивается то, от чего у Лины слабеют колени – терпкий, дразнящий запах молодого тела, который она безошибочно узнает среди тысяч и тысяч других… Макс выдвинул стул на середину комнаты и сел, закинув ногу на ногу.

   Чёрные джинсы из микровельвета подшиты снизу половинками металлических замков-молний. Мама считает, так они дольше прослужат, не будут трепаться на сгибах ткани. Джинсы сидят, как влитые, обтягивая длинные ноги спортсмена – Макс занимался лыжами. Голубая рубашка оттеняет цвет глаз. Сверху надета, но не застёгнута, красная олимпийка с белыми полосками вдоль рукавов. Всё это буйство красок завораживает Лину и приводит в состояние тихого ликования.

   Она смотрит, не отрывая глаз, выхватывая детали и впитывая каждую черту и чёрточку: крупные руки красивой формы, непослушную светлую прядь, упавшую на висок, скульптурный рельеф скул, по-мужски твёрдую линию подбородка. Губы. Нет, только не смотреть на его губы: он увидит и поймёт, как ей хочется сейчас, немедленно прильнуть к ним!.. Нельзя, нельзя. Да и он, как видно, не расположен к поцелуям в таком неподходящем месте, ведь сюда каждую секунду могут войти.

   Время остановилось. Думать Лина не в состоянии, потому или слушает Макса, не понимая слов, лишь наслаждаясь звуком голоса, или говорит невпопад какие-то глупости. Только бы остановить, удержать мгновение, ещё и ещё вдыхать запах, упиваться движением его руки, поправляющей волосы привычным небрежным жестом.

   Полчаса выпали из ровного течения жизни, пролетев, как единый миг. Всё, он ушёл. Остался только шлейф запаха, и Лина, как привязанная, следует за ним до самой двери, жадно вбирает в себя до последней молекулы, чтобы хватило дожить до следующей встречи.

   ***

   Почему так много внимания запаху? Ответ прост: человеческое тело приспособлено к распознаванию своей половины. Для этого существует специальный орган – вомероназальный, обнаруженный только у некоторых животных и плохо изученный современной наукой – о его назначении мало кто догадывается. Этот орган различает самые незначительные нюансы в излучаемых телами феромонах, сочетание которых так же уникально, как отпечатки пальцев. Когда в поле восприятия появляется твоя истинная половина – всё тело реагирует на то, что мозг считает запахом: это он, мой человек, хочу всегда быть рядом с ним! Жаль, что современный мир забивает тончайшие информационные каналы, притупляет чувствительность. Мешают и отвлекают запахи парфюмерии – духи, одеколоны, дезодоранты, кремы, шампуни, мыло с отдушками. Особенно плохо обстоит дело в городах, где воздух безнадёжно испорчен – загазованность, смог. Но очень трудно полностью уничтожить способность человека распознавать мощную волну, зовущую половин к воссоединению.

   Знали наши далёкие предки о половинах? Да, безусловно, свидетельство тому – бесчисленное количество легенд, преданий, сказок. Но предки не только знали о половинах – они умели безошибочно их узнавать. Умение это передавалось из поколения в поколение, от отца к сыну, от матери к дочери.

   Стремление человека к телесному комфорту сослужило плохую службу: технологические "костыли" постепенно атрофировали уникальные способности, и вот уже преданы забвению умения людей говорить друг с другом мысленно на любом расстоянии, видеть картины прошлого и будущего, верно определять свой жизненный путь. Теперь есть телефоны, кино, радио, телевидение. Теперь мы слушаем чужих людей, объясняющих нам, как правильно жить. Как правильно для них – не для нас. Всё так плохо? Не совсем. Утерянные способности возвращаются к нам. Но лишь после смерти.

   ***

   Когда ожидание встречи кажется вечностью, когда желание увидеть его становится нестерпимым, Лина решается прийти к Максу сама. Стараясь унять сердце, норовящее выскочить из груди, она спускается вниз, в ту самую лабораторию, где произошла памятная первая встреча. Макса нет на месте. Его товарищ Сергей, чернявый кареглазый парень с вечно угрюмым выражением лица и неприятным колючим взглядом, смотрит на Лину. Так смотрит, что ей хочется провалиться сквозь землю. Не отвечая на её вопрос, делает вид, что очень занят. В дверях нарисовался Витька и вместо "здрасьте" произнёс: "Посмотри в сто первой, туда твой ненаглядный пошёл".

   Лина вспыхнула, пулей вылетела из лаборатории и бегом спустилась на цокольный этаж. Здесь – царство техники, лаборатории со сложным оборудованием и ремонтные мастерские. В одной из комнат, совсем без окон, Лина нашла Макса. Он сидит с паяльником за столом, заваленным какими-то деталями, железками, печатными платами. Лина вдыхает полюбившуюся смесь запахов и любуется, не может насмотреться.

– Ещё минут десять поработаю, срочно надо сделать.

– Хорошо, не торопись, я подожду.

   Закончив работу, Макс встаёт из-за стола, вытирая руки чистой ветошью. Подходит, смотрит внимательно, улыбается одними уголками рта.

– Сколько мы с тобой уже вместе?

– Месяц, вроде бы, – смущаясь отвечает Лина. На самом деле, её внутренний хронометр не терпит приблизительности, он точно знает: двадцать девять дней и восемнадцать часов.

– Представляешь, это первый случай, когда я с девушкой так долго.

   Лина вспыхнула, в висках тревожно застучало.

– И сколько длились самые долгие отношения? – она старается сдержать внутреннюю дрожь.

– Три недели. Это был рекорд. Так что, можешь себя поздравить.

   Она не знает, что сказать. Не знает, радоваться или плакать. Ведь это означает лишь одно: все её глупые мечты рассыпаются в прах, Умная Лина – действительно самая умная, проницательная и дальновидная. А влюблённая дурочка обречена. Боже, ну почему всё так ужасно?.. Макс что-то рассказывает о своих похождениях с двадцатидвухлетней девицей. Зачем? Зачем он говорит это? Чтобы побольнее ранить, чтобы поставить на место? Несмотря на все усилия, Лина будто каменеет, свет меркнет перед глазами. Всё, это всё. Ему нельзя верить. Ни на грош. А самое главное – нельзя давать волю своим чувствам.

   И тут происходит невероятное. Почувствовав перемену в состоянии Лины, Макс обрывает свой рассказ на полуслове, подходит близко и делает то, чего никогда раньше не делал на работе: он целует Лину в губы, долго, нежно. Словно тягучий солнечный мёд заполняет всё её существо, дурные мысли разлетаются, как сухие листья под порывом сильного ветра, остаётся лишь сиюминутное слепое неистовое обожание. Не верю, он шутит, он нарочно дразнит меня! Разве можно так целовать, если не любишь по-настоящему, один раз и на всю жизнь?.. Поцелуй всё длится, и Лина чувствует, как ноги подкашиваются. Ещё чуть-чуть и она потеряет сознание. С огромным трудом оторвавшись от настойчивых требовательных губ, девушка собирается с силами и делает шаг назад.

– Макс, я пойду. Мне ещё методичку сегодня допечатывать.

– Пока, – Макс тут же возвращается к столу и пробует паяльник. Оказывается, он его и не выключал.

   Лина закрывает за собой дверь и глубоко вдыхает, как будто только что вынырнула. Ноги всё ещё дрожат. Вверх по лестнице, осторожно, крепко держась за перила, вот так. Вроде, отпустило. Входит в лаборантскую, занимает привычное место за пишущей машинкой, пытается сосредоточиться на работе, прилежно разбирает каракули на черновике профессора, превращает их в стройные ряды букв, слов, предложений.

   "Боже, как он красив!" – не устаёт мысленно восхищаться Лина, вспоминая Макса, смакуя каждую чёрточку, штрих, жест. И как неприступен! Этот взгляд – снисходительный, с лёгкой нотой презрения, вгоняющий в смущение и краску, повергает в неловкость и сомнение. Лина чувствует себя ничтожной мелкой соринкой у его ног. Соринкой, преисполненной обожания. Но его слова, интонации, настойчивые поцелуи, уверенные шаги к сближению заставляют замирать и не дышать, боясь спугнуть робкие ростки счастья.

   "Да ты с дуба рухнула! Ну, посмотри, посмотри же на него, а потом на себя. Внимательно посмотри! Куда тебе до него?!" – не унималась Умная Лина, – "Поматросит и бросит, вот увидишь! Поди всем своим корешам про тебя рассказывает, ржут до коликов. Старуха на пацана семнадцатилетнего запала, вот умора-то!.. Он же ясно тебе сказал: месяц – рекорд. Сушите вёсла, финиш, завтра же он найдёт себе следующую восторженную дурочку, а через месяц не вспомнит, как тебя зовут!" Лина раздосадовано встряхнула головой, стараясь отогнать навязчивые нравоучения. Но страх прокрался внутрь, зашевелился, устраиваясь поудобнее и, в конце концов, обосновался, прижился, врос в душу. Его никак не выходило прогнать, получалось лишь на время позабыть о нём.

   ***

– Папуль, давно из горячего крана холодная вода идёт?

– Днём отключили. Опять, наверное, где-то трубу прорвало. Дня три придётся как-то обходиться, а то и неделю.

– Ёлки, как нарочно, стирка набралась.

– Нагрей ведро кипятильником.

– Да ну, ждать долго. Так управлюсь, по-быстрому.

– Ужинать будешь? Я пирожков с картошкой нажарил.

– Буду, папуль, спасибо. Ставь чайник, я быстро.

   Лина наполнила из-под крана таз, насыпала стирального порошка, поболтала рукой. Блин, холодно-то как! Простирнула своё бельишко, прополоскала в ледяной воде, морщась от боли в пальцах, отжала и повесила на верёвку в ванной. Кое-как отогрелась горячим чаем.

   Пирожки папа жарит замечательные: покупает сдобное тесто в кулинарном отделе магазина "Диета" на Советской, начинку щедро сдабривает жареным луком. Набивает готовыми пирожками большую кастрюлю. Можно несколько дней не заморачиваться с готовкой: пара больших румяных пирожков, чашка горячего сладкого чая – и сыт. Славное получается подспорье при пустых-то полках продовольственных магазинов.

   На следующее утро Лина обратила внимание, что у основания безымянного пальца на левой руке появилось покраснение. После обеда палец опух, заболел и, когда Лина опускала руку, стал "торкать". Работать было совсем невмоготу, пришлось печатать на машинке одной рукой, а это совсем неудобно и очень медленно. Боль всё нарастала, захватила кость, отдавала в предплечье. Девушка испугалась не на шутку и решила после работы пойти в поликлинику. Днём позвонил Макс.

– Пойдём вечером, погуляем. Я зайду за тобой в семь.

– Макс, прости, но у меня проблема, рука заболела. Наверное, надо бы в поликлинику сходить.

– Какие проблемы? Сходим вместе.

   Районная поликлиника находилась в самом центре, на улице Ленина, на первом этаже большого и старого серого здания. Узкие коридоры, лесенки, множество поворотов, как в лабиринте. Разделись в гардеробе, добрались до кабинета хирурга, заняли очередь. На стульях перед дверью кабинета сидели люди в гипсе, с костылями, с повязками на головах. На Лину смотрели искоса и с недоумением: она-то что забыла в этом кабинете? Пока ждали, Макс рассказывал что-то, но Лина слушала в полуха, сосредоточившись на том, что ждало её за массивной белой дверью. Воображение рисовало картины, одна страшней другой. Умная Лина успокаивала: "Подумаешь, палец! Фигня. Главное, чтобы доктор не углядел, сколько мусора в твоей дурной башке накопилось. А то пропишет тебе ампутацию, как пить дать. Интересно, гильотины в районных поликлиниках используются?.."

   Лина зашла в кабинет. Всё произошло быстро: укол новокаина, разрез скальпелем, резинка в ране, повязка. Вышла из кабинета с рукой на перевязи, как хирургическая пациентка "в законе". Народ с недоумением воззрился на повязку, один из загипсованных со смехом сказал: "Надо же, только что красавица целая была, зашла полечиться – стала раненая". Макс недобро зыркнул на балагура, бережно взял Лину под руку и повёл в гардероб, помог надеть шубку. Всю обратную дорогу он старался отвлечь и развеселить поникшую девушку, с чувством цитировал Гешу из "Бриллиантовой руки": "Лина, береги руку!" Пришлось сократить прогулку, пойти домой: местная анестезия отходила, развороченный палец сильно болел. Всю дорогу, превозмогая нарастающую боль, Лина старалась не смотреть на Макса. Когда не видно его глаз, кажется, что всё хорошо, всё в порядке, она действительно чувствует, как нравится ему, он хочет быть с ней. Милый, чуткий, заботливый. Мой.

   Когда Лина, наконец, решается посмотреть на Макса, происходит что-то странное: взгляд её фокусируется на глазах, и всё вокруг расплывается, отодвигается куда-то на задний план, словно глаза его живут сами по себе. Они проникают внутрь, и кажется, что с Лины, как листья с одинокого дерева ветреной осенью, спадают покровы: сначала одежда, а после – и кожа, и плоть тают, оставляя под мягким голубым прицелом одну лишь пульсирующую суть, мятущуюся душу, переполненную обожанием. Столь яркое и сильное чувство обнажённости, беззащитности она не испытывала никогда. Лина плывёт, отдаваясь течению и растворяясь под изучающим взглядом, таким неумолимым и таким притягательным. Ей и неловко, и стыдно, и невыносимо сладко. Наваждение длится секунды, но кажется тягучей вечностью.

   Опомнившись, она спрашивает себя: "Неужели мне это не снится? Неужели это происходит со мной?.." Он наклоняется, на мгновение касается губами её губ.

– Ну, ладно, пока!

– Пока! – отвечает Лина и не может заставить себя сделать шаг. Она стоит и смотрит, как Макс своей неповторимой уверенной походкой, упругими шагами удаляется от неё. Больше всего на свете Лина хочет броситься за ним, обхватить, прижаться к его спине и замереть. А потом… Он развернётся, схватит её за плечи и нетерпеливым поцелуем вопьётся в губы, его язык ворвётся в рот и… У Лины затряслись колени. "Ты ещё поползи за ним, жалкая курица! Где твоя гордость? Где достоинство? А ну, марш домой!" – Умная Лина иногда появлялась очень кстати. Девушка решительно развернулась и шагнула в подъезд.

   ***

– Давай в кино сходим. В "Победе" премьера, говорят, фильм хороший.

– Давай! – Лина не верит своему счастью и больше всего на свете хочет поцеловать телефонную трубку.

– Тогда встретимся на остановке "Дом Ленина", в половине седьмого.

– Может, минут на двадцать пораньше? Заодно концерт послушаем.

– О кей, договорились.

   В большом вестибюле кинотеатра полно народу. Высокие мощные колонны подпирают потолок фойе. Проталкиваясь через толпу, Макс ведёт Лину за руку, за собой, туда, где ряды кресел перед сценой. Оркестр играет вступление популярной песенки, Певица Галя берёт первые ноты своим низким бархатным голосом. Лина знает тут всех, и её все знают. Она показывает Максу на музыканта, сидящего в первом ряду слева.

– Смотри, это мой папа.

   Макс молча кивает. Оркестр звучит слаженно, музыканты играют виртуозно, профессионально, нисколько не хуже биг-бэндов, постоянно мелькающих на экранах телевизоров. После концерта Лина решительно берёт Макса за руку и тащит за собой в комнату музыкантов. Ей и страшно, и ужасно хочется, чтобы самые близкие, самые любимые люди увидели друг друга, понравились друг другу.

– Познакомься, это Макс, мой… друг, – волнуясь, произносит Лина, – Макс, это мой папа, Георгий Васильевич.

   Мужчины пожимают друг другу руки. Макс искренне улыбается. Оба говорят дежурные слова, что им приятно познакомиться. Отец тоже улыбается открыто и солнечно, как умеет только он один. Спрашивает, как им сегодняшний концерт. Макс отвечает, что ему давно нравится оркестр. Он всегда с удовольствием приходит сюда, чтобы послушать живую музыку. Папа тоже говорит, и весь их разговор превращается во что-то удивительное и необыкновенно значимое. Будто это не просто встреча двух незнакомых людей, разделённых сорока годами жизни, двумя поколениями и целой эпохой… Неуловимая и непонятная связь устанавливается между ними, Лина чувствует невидимую, но прочную нить, протянувшуюся от папы к Максу. Она удивляется, что выражение лица Макса совсем другое, сильно отличается от того, к которому она привыкла. Значит, он может быть совсем другим? Простым, добрым, искренним… Не мачо, пресыщенным жизнью и вниманием девушек, каким хочет выглядеть перед ней?.. Мысль мелькнула и тут же улетела, забылась.

   Большой зал с неповторимым запахом. Большая сцена, пурпурные бархатные занавеси по краям и огромный экран. Гаснет свет, идут титры и за кадром звучит тёплый голос Сергея Никитина.

   "Не сразу всё устроилось,

   Москва не сразу строилась…" ²

   "Александра, Александра", – мысленно подпевает Лина. Какая песня хорошая!.. Фильм заставляет включиться, сопереживать героям, вызывает и смех, и грусть и щемящее чувство узнавания. Но ни на секунду Лина не забывает, кто рядом с ней. Касание рук, дыхание, близость его тела заставляют время то течь неумолимо быстро, то останавливаться, замирать на бесконечное мгновение, когда его пальцы оживают и сжимают её руку. В такую минуту и умереть не жалко.

   ***

   Из тёмного тёплого зала вышли на улицу Ленина, где светится огромными окнами здание Главпочтамта. Бездонное бархатное небо медленно роняет крупные пушистые снежинки. Деревья в Первомайском сквере спят, укрытые сугробами, вкусный зимний воздух хочется пить большими глотками, наслаждаясь послевкусием от хорошего кино. Перед мысленным взором крутятся персонажи, их поступки и тесно переплетённые судьбы. Добрый и мудрый фильм. Наверное, не одна Москва не верит слезам. Чем Новосибирск хуже или лучше? Лина шла, слушала голос Макса, скрип снега под их ногами и примеряла на себя судьбу Кати, невольно выстраивая параллели. Разве Макс – это Гоша? Умная Лина нашёптывала: "Больше всего твоему драгоценному Максику подходит образ Рудольфа-Родиона, бессовестного и циничного соблазнителя". Лина гнала от себя гнусные мысли: конечно, у них с Максом всё будет иначе… Ни одна девушка не пожелает себе такой сложной и драматичной судьбы, какая досталась героине фильма. Ни одна не согласится ждать до сорока лет, когда начнётся её настоящая жизнь. Лине почти двадцать, самое время жить, прямо сейчас.

   Она взглянула на Макса, идущего рядом. Удивительно, у него сегодня совсем другое лицо! Тёплый, ласковый взгляд, немного покровительственный. Какой и должен быть у парня, у мужчины, рядом с которым – его девушка, возлюбленная, единственная на свете. Лина улыбнулась. Всё ты врёшь, мой дорогой! Ты просто и желаешь, и опасаешься настоящей любви не меньше меня. Боишься ошибиться. Боишься разочароваться. Ничего не бойся, родной мой. Я с тобой. Я буду с тобой так долго, что мы успеем состариться. И умереть.