На следующий день я проснулась ближе к обеду, солнечные лучи пытались пробиться сквозь грязное окно, на котором никогда не было занавесок. Лежала я на кровати, голая. Каждая клеточка моего тела ныла, в голове был хаос. Но, к сожалению, я помнила, что вчера как минимум один чужой мужчина меня поимел, и Димон не возражал. Он, кстати, лежал рядом. На прикроватной табуретке пиликнул его мобильник. Я никогда не была любопытна, но тут не удержалась, заглянула. Моему парню пришла смска: «Братан, все было круто. Девочка огонь. В следующий раз забьемся в сауну». И тут же Димону пришла еще одна смска, только теперь из банка, и она сообщала, что ему на счет зачислили десять тысяч рублей. Меня затошнило.
Я, стараясь двигаться бесшумно, добежала до ванны. Успела вовремя, опорожнила скудное содержание своего желудка прямо в раковину и включила холодную воду, умыла лицо. Руки дрожала, по щекам текли слезы, я не могла их остановить.
«Я опять ошиблась», – билась в голове мысль. Обо мне не заботились, меня использовали, и дальше будут, только уже по-другому. Я тихонько вышла из ванны, нашла свои единственные джинсы, схватила первую попавшуюся футболку и побежала в коридор. Я была уже в кроссовках и куртке, даже взялась за ручку двери, когда сзади послышался шорох и недовольный голос Димона:
– Куда собралась?
Я не могла на него смотреть, чуть-чуть повернула голову в его сторону и, стараясь говорить беззаботно, выпалила:
– Так в магаз. Жрать хочется.
Даже мне мой собственный голос показался истеричным. Димон развернул меня и задрал подбородок повыше, чтобы как следует рассмотреть лицо. Он хмурился. Он вообще по утрам всегда был в плохом настроении, раздраженным и мрачным, до первой затяжки.
– Я вчера забил холодильник сардельками. Две упаковки купил по акции. Свари их хоть все разом и жри, – недобро прищурившись, скомандовал он, и потянул меня от двери. И в этот момент я испугалась. Сильно. Но мой дух, закаленный предательством отца, еще не был сломлен, я не поддалась и от двери не отошла:
– Мне что-то плохо, хочу воздухом подышать. Сигареты куплю тебе.
– На кой ляд мне сигареты. У меня еще на две самокрутки осталось. Давай ты сейчас хавчик нам организуешь, я пока пару звоночков сделаю, а потом мы расслабимся. Лады?
Димон широко улыбнулся мне, но сейчас я заметила, что улыбаются только губы, глаза внимательно наблюдают за мной. Он не отпустит меня, пока я ему нужна, пока раздвигаю для него ноги – не отпустит. Да еще с подвязками в ментуре. В этот момент я почувствовала себя жалкой, как мать, а больше всего на свете я не хотела быть похожей на свою мать. Я вырвала руку из мужского захвата, гордо вздернула подбородок и заявила:
– Я хочу уйти.
Я уже развернулась к двери, когда мужская рука схватила мою голову и с силой впечатала прямо лицом в дверь. Я четко услышала хруст. Димон сломал мой маленький нос картошкой. Но он на этом не остановился. Схватив меня за волосы, он потянул на себя и швырнул на пол. Нависнув надо мной, злобно сверкая глазами, он замахнулся и ударил кулаком по левой скуле. В глазах сначала вспыхнули белые искры, а потом потемнело. Он что-то кричал, но я не могла разобрать слов, не могла сосредоточиться на окружающем мире, я старалась не захлебнуться собственной кровью, затекающей мне в рот из разбитого носа. Он снова обхватил мою голову и подтянул к своему лицу.
– Иди умойся. К вечеру хочу, чтобы ты выглядела нормально. А хорошее настроение я тебе гарантирую. Вчера-то понравилось. Твои стоны соседям всю ночь спать мешали, – криво усмехаясь, уже спокойнее сказал Димон и потряс перед моим лицом пакетиком с белым порошком.
Я с трудом поднялась и, пошатываясь, отправилась в ванну. Закрывшись и почувствовав себя в относительной безопасности, я включила воду и набрала маме смску: «Забери меня на такси. Срочно. Напиши от подъезда. Из машины не выходи».
Только после этого я посмотрела на себя в маленькое заляпанное зубной пастой зеркало. Пришлось зажать собственный рот обеими руками. Хотелось выть. Мое овальное детское личико с маленьким носиком и большими широко распахнутыми голубыми глазами превратилось в один сплошной кровоподтек. Нос и левую щеку разнесло. Глаза отекли. Только маленький ротик оставался не тронутым. Осмотрев себя, я ужаснулась. Длинные почти черные волосы, шея, куртка и джинсы были все в крови. Сколько же я ее потеряла. Нужно было умыться, но дотрагиваться до лица было страшно. Даже без прикосновений боль сворачивала желудок в тугой узел.
Через десять минут пиликнула смска: «Подъезжаю». А я так и не решилась умыться. Тихонько выглянула в коридор, в кухне работал телевизор, хлопнула дверь холодильника, звякнула крышка кастрюли. На цыпочках дошла до входной двери, не дыша потянула ручку вниз и на себя. Дверь беззвучно открылась. Я протиснулась в узкую щель, мягко закрыла дверь за собой и сорвалась на бег. Перепрыгивая через ступеньки, я спускалась с пятого, верхнего этажа и не боялась упасть. Я и так уже вся разбита, чего еще бояться. Впрыгнув в машину, истерично крикнула:
– Погнали.
Водитель с ужасом посмотрел на новую пассажирку через зеркало заднего вида и начал выруливать, мама, рассмотрев меня, скомандовала:
– В больницу.
Она достала телефон и хотела уже набрать какой-то номер.
– Ты куда звонишь? – спросила я, выхватывая мобильник из рук матери.
– В полицию!
– Нет. Мне восемнадцать. Я писать заявление не буду, – отрезала.
Женщина, в глазах которой блестели слезы, тихо спросила:
– Почему?
– У него есть там знакомые. Мы просто облегчим ему поиски, – откинувшись на сиденье и закрыв глаза, обреченно призналась я.
Мама сжала мою руку.
– Я что-нибудь придумаю.
Я ей тогда не поверила. Но проснувшись на следующее утро в чистой больничной палате, первое, что увидела, было заплаканное уставшее лицо матери. Я напрягла память и вспомнила, что ей всего сорок, но выглядела она сейчас на все пятьдесят. Волосы абсолютно седые, глубокие носогубные морщины, бесцветные тусклые карие глаза, а по лбу будто плугом прошлись четыре раза туда и обратно оставляя глубокие борозды. Мать похудела, осунулась, ее опущенные плечи, сутулая спина вызывали в моей душе жалость и презрение.
«Какая же она безвольная», – подумала тогда я и усмехнулась своим мыслям, представив, как выгляжу сама. Вчера врачи вставили мне на место нос, намазали синяки, диагностировали сотрясение мозга и оставили в больнице минимум на неделю. И в глазах у врачей тоже была жалость, а медсестры как одна поливали меня презрением.
«Что ж, должна признать, с матерью мы похожи не только внешне, но и дуры обе», – размышляла я, наблюдая за тем, как женщина силиться что-то сказать и не находит слов. Наконец она решилась и заговорила как учительница:
– Шура, я нашла новую работу в Сельскохозяйственном колледже в Борске. Тебя они согласились взять на первый курс на специальность управление лесозаготовками. Там это очень актуальная специальность, весь город практически живет за счет лесопилки. Нашу квартиру я продаю. Там мне обещали подобрать новую. Билеты на поезд куплены. Мы уезжаем через десять дней. С врачами я договорилась, они тебя придержат в больнице до отъезда.
Я опешила.
«Какого…» – начала возмущаться про себя, но мать как будто прочитала на моем побитом лице еще не высказанные чувства и перебила новой тирадой:
– Саша, не спеши отказываться. Тебе нужно сменить обстановку и круг общения. Тебя ничто здесь не держит. И Борск достаточно далеко, чтобы он не смог тебя найти.
– Насколько?
– Четыре дня на поезде. Поезд стоит в городе три минуты. Население всего двенадцать тысяч человек.
Я застонала и откинулась на подушку, закрывая глаза. Мама продолжила увещевать:
– Я выставила квартиру по бросовой цене, но даже на таких условиях нам хватит купить квартиру или домик там, и деньги еще останутся тебе на обучение, если ты захочешь учиться дальше. Ты же умная, просто упрямая. Но даже если не захочешь, сможешь потратить эти деньги на свое жилье. Ты же выйдешь когда-нибудь замуж, не век же тебе со мной жить.
Я усмехнулась, потому что замуж точно не собиралась. Но мать была права. Моя нерешительная, амебная мать права! Здесь мне делать нечего. Начать все с чистого листа – заманчивая перспектива. И я, хитро улыбаясь, заявила матери:
– Хорошо, я поеду в Борск, но только с одним условием. Ты сейчас же пойдешь в парикмахерскую и приведешь себя в порядок. Ты видела свои волосы, они все седые, как у ведьмы! И купи себе какую-нибудь новую одежду. Ты же едешь в новое место, на новую работу. Не позорь меня, не хочу, чтобы меня в новом колледже обзывали дочерью пугала. Начни тоже новую жизнь. И мне заодно прикупи что-нибудь, мне же нужно будет в чем-то учиться. Перед отъездом я тоже хочу сделать новую прическу.
Мама радостно кивнула и улыбнулась, хоть по ее щекам и потекли слезы.
И вот теперь две хрупкие женщины среднего роста с широко распахнутыми глазами, в которых читалась растерянность, ехали в затерянный среди лесов незнакомый город. Мою маму покрасили в красивый тёмно-каштановый цвет, он удивительно шел к ее добрым карим глазам, придали объем ее уставшим волосам, немного убрав длину. Я краситься не стала, выбрила затылок, сделав стрижку под мальчика, даже челки почти не было, только удлинённые виски намекали окружающим, что перед ними девочка. Лицо за десять дней вернуло себе прежний вид, отеки спали, цвет кожи выровнялся. В больнице я много спала. А еще правильно питалась. Поэтому болезненная худоба тоже ушла.
В нашем чемодане лежала новая одежда, мы не взяли с собой ни одной кружки, ни книжки, ничего!
Через пять минут наш поезд должен прибыть на занесённую снегом платформу в новом для нас месте. Мне было страшно, и отголоски этого страха я видела в глазах матери.
Поезд прибыл по расписанию в десять часов вечера. В Борске была старая низкая платформа, проводнице пришлось открывать лестницу в полу тамбура. Спускаясь по ней, я неожиданно увидела перед собой чью-то руку, протянутую для помощи. Я, не задумываясь, приняла ее, сломать шею в первую же минуту на новом месте не хотелось.
За мной спускалась мама с чемоданом, чемодан был тут же подхвачен и аккуратно поставлен рядом с растерявшейся мной. Маме тоже помогли спуститься. Я с любопытством рассматривала неожиданного помощника. Он был среднего роста в синей парке и серой шапке-ушанке. Я тут же захотела себе такую же. Холодно было, как в морге.
Когда парень обернулся, я смогла рассмотреть его лицо. У него были широкие высокие скулы, миндалевидные раскосые глаза, небольшой нос. Присмотревшись, я с удивлением поняла, что левый глаз парня темно-карий, а правый – зеленый. Заметив мое удивление, он улыбнулся, и на его щеках заиграли две очаровательные ямочки. Кажется, он был мне ровесником.
– Привет! – поздоровался парень.
Я лишь слегка кивнула.
Проводница начала опускать на пол крышку лестницы, и он поспешил забраться в вагон, крикнув на прощанье.
– Увидимся!
Я непроизвольно вскинула руку на прощанье, чем вызвала новую улыбку на лице незнакомца. Мама проводила взглядом поезд и, подхватив чемодан за ручку, направилась в сторону вокзала. Я поплелась следом.
Борск в темноте толком было не рассмотреть. Но вокзал был построен в советских традициях пышно со строгими белоснежными колоннами. Портал над входом украшал барельеф с изображением деревьев. А почти под крышей подсвечивалась обычной лампой огромная современная надпись «БОРСК».
На вокзале было тепло. Он представлял собой один большой зал с окошком кассы рядом с дверью, ведущей в город. В несколько рядов стояли старые деревянные лавки. Тускло горела лампа под пыльным белым плафоном. Стоило нам с мамой войти, как навстречу подскочила мощная женщина с белыми волосами, уложенными в аккуратную кичку.
– Марь Иванна! Я вас сразу узнала, а какая у вас дочь! Вылитая вы! И прическа модная, – горланила великанша на весь зал ожидания.
Мама потерянно улыбнулась, я и вовсе нахохлилась. Ее этот радостный энтузиазм дико раздражал.
– Меня прислал директор колледжа, Михаил Петрович! Я его секретарь, Анна Сидоровна. Можно просто Аня. А я вас можно просто Машей звать буду?
Мама кивнула, у нее тут же отобрали чемодан и покатили в направлении выхода. Мы покорно последовали за Аней.
– Михаил Петрович попросил подыскать вам квартиру. Сказал, что вы хотите купить. А я подумала, зачем вам квартира! У меня чудесный домик на примете. Рядом с колледжем, всего минут двадцать на автобусе. И остановка прямо у дома. А там и водопровод центральный есть, электричество есть, дров на всю зиму хватит. Захотите, газ можно подключить, все трубы подведены. Зато две комнаты, участок большой. Грядки копать не захотите, травку посеете, качели поставите и будете летом на каникулах жизнью наслаждаться!
Я вытаращила на маму глаза, дернув ее за руку. Даже курица догадалась бы, что в деревенском доме с печкой подросток жить не собирается, но мама у меня была не такой умной, как курица, поэтому тихо промямлила:
– Аня, я не уверена, что нам хватит на дом.
– Ох, Машенька, сразу видно, что ты городская. У нас дома стоят дешевле, чем квартиры, потому что их много, а квартир нормальных днем с огнем не найдешь. Только аварийное жилье кругом. Наш мэр, конечно, старается. Завлекает инвесторов налоговыми льготами да дешевой рабочей силой, железная дорога опять же под боком, но строить у нас заводы толстосумы что-то не горят желанием.
Анна Сидоровна засмеялась, будто гром грянул, мама даже вздрогнула от неожиданности. Мы успели выйти обратно на мороз и остановиться у заснеженной Нивы. Аня как пушинку закинула наш чемодан в багажник и скомандовала:
– Ну, что мнемся. Залезайте.
Мама открыла мне дверь и залезла следом. Стоило нам устроиться на заднем сиденье, как Нива сорвалась с места, а Анна продолжила свой монолог:
– Маш, не переживай. Дом моего кума, ему от матери достался. Он продает его со всей обстановкой, утварью, бельем, в общем, со всем фаршем. Я смотрю у вас всего один чемодан, вы налегке путешествуете. Уважаю! Так вам предложение кума как раз подойдёт. И возьмет он с вас как со своих. Пятьсот тыщ. Это по-божески.
Я дернула маму за руку и активно замотала головой. Мама упорно молчала. Было видно, что она обдумывает предложение. За свою однушку на первом этаже в убогом районе Москвы мы впопыхах выручили два с половиной миллиона. На новое жилье в маленьком городе рассчитывали потратить миллион с хвостиком. Так что предложение Анны Сидоровны маме явно понравилось.
Гром-баба как почувствовала, что клиент на крючке и дала возможность маме все обдумать. Поэтому минут пять мы ехали в тишине.
Я пыталась хоть что-то рассмотреть в окно, но вокруг было темно. Ни одного фонаря не горело, даже в домах света не было видно.
«Неужели они уже все спят?» – удивленно подумала я.
Стоило мне потерять интерес к улице и откинуться на сиденье, как машина остановилась.
– Приехали. Выгружаемся. Кум сегодня заходил, дом прогрел. Так что можете осмотреться переночевать, а там и решите, будете брать или нет, – все с тем же энтузиазмом строителя коммунизма объявила Анна.
Мама виновато развела руками, заметив мой злющий взгляд.
– Мы просто переночуем, завтра на работу и учебу, а вечером будем решать.
– Мы только переночуем! – решительно делая ударение на каждом слове, сказала я.
Когда мы вышли из машины, Анна уже тащила наш чемодан в чудо-дом, освещая путь фонариком телефона. Тут где-то совсем рядом раздался протяжный вой, и я могу поклясться, это выли не собаки. Мама вздрогнула, и мы пошли быстрее, стараясь не отставать.
Дом окружал некрашеный деревянный забор, от калитки к крыльцу вела вычищенная от снега дорожка. Крыльцо было крытым, на двери висел замок.
– Смотри и запоминай, – скомандовала Анна. – Это большой ключ от первого замка.
Она бесшумно открыла тяжелый замок и распахнула дверь, там тут же начиналась лестница, которая вела к еще одной двери с замком поменьше.
– Вот этот маленький ключ от этого замка.
Замок щелкнул, и мы оказались в сенях, здесь было совсем темно.
– Там прямо кладовка. Она почти пустая. Может, есть пару банок с заготовками, но кум не знает, когда они были сделаны, так что, если хотите, рискните – попробуйте, – сказала Анна, опять громко засмеявшись.
Где-то слева она потянула на себя дверь и та с шумом открылась, пахнув на нас теплом и ароматом огня. Мы с мамой зашли в наше временное пристанище и осмотрелись.
Мы оказалась сразу в кухне. Деревянный пол и потолок, обои в мелкий цветочек на стенах. Слева стояла огромная русская печь, вешалка, и занавески скрывали проход куда-то. Справа у окна стоял стол и три табурета. Напротив входа занавеска отгораживала комнату от кухни.
О проекте
О подписке