Время… Сложная субстанция, сравнимая с горным ручьем. То оно несется, не догонишь, скачет по острым камням, то, попадая в запруду, останавливается и разливается озерцом. Время пугает своей относительностью, предает неожиданностью. Порой слишком поздно вспоминаешь о нем. Особенно, когда любишь. Тогда оно плавится, становится вязким как мед, обволакивает, проникает под кожу. Расцвечивает мир психоделическими оттенками, вангоговскими иллюзиями. Отвлекает и обманывает. А расплата за забывчивость велика.

Мой Вениамин прятал слабость за нежностью, за вежливыми улыбками и пустыми отговорками. Но ранение давало о себе знать. Мало – помалу ноги его теряли чувствительность, сохли. Сначала муж ходил, опираясь на палочку, а потом и вовсе пересел в кресло.

Но беда не приходит одна. Сгорел от дифтерии Сашенька, с разницей в год ушли мои родители. Оставалась лишь хранящая странную «нетленную» красоту Аглая Альбицкая. Через три года умерла и бабушка Аглая, окончательно потерявшая разум. Надолго забытая смертью, давно миновавшая вековой рубеж, она скользила по нашему парижскому дому исхудавшим до костей, бестелесным призраком. Постоянно пряталась от зеркал и что-то шептала под нос.

Я прислушалась и в бессвязном старушечьем бормотании разобрала стихи. Глупые, детские. Бабушка повторяла одни и те же слова, меняя местами, переставляя строки, придумывая анаграммы, поэтому все произносимое казалось бредом.

Капля крови на часах

Спит луна на небесах

Стрелки крутятся назад

Помню, бабушка позвала меня, попыталась что-то сказать. Но пораженный склерозом разум отвлекался, играл с детством в прятки. Бабушка искала давно умершую маму и жаловалась на соседского мальчика, потом вдруг осознавала себя, становилась серьезной и даже испуганной, протягивала мне мятый листок бумаги, но тут же его отнимала, прижимала к впалой груди, хитро щурила подслеповатые глазки. Из капризного ребенка она превращалась в кокетливую вертихвостку, всю жизнь покорявшую мужские сердца.

«Не-не! Это величайшая тайна, никому ее не открою!»

Сердце мое сжималось от жалости, я прятала слезы, гладила ставшие прозрачными бабушкины руки и понимала, что уже ничем не могу ей помочь.

Скоро бабушки не стало, она отошла во сне, заигравшись в прятки или закружившись в последнем вальсе. Благостная спокойная смерть. Так уходят все, кто не успел сильно согрешить, подумала я. Так ли это, Серафима?

Серафима лишь улыбнулась (нет, конечно), не ответила, не хотела отвлекать Розу от рассказа.

– Так вот, на закрытом трюмо в спальне бабушки, лежали серебряные часы с замысловатой, напоминающей переплетенные восьмерки, монограммой. Рядом с часами вырванный из дневника тот самый мятый листок и записка, адресованная мне. Очень странная записка. Но о ней расскажу позже.

Беда не приходит одна. Эта мысль, словно назойливая муха, не давала мне покоя. Следующей бедой после ухода бабушки стал недуг, подкарауливший Вениамина. Врачи давали его изношенному сердцу не более года. Муж, давно передвигавшийся в инвалидной коляске, сгорал на глазах. Боли за грудиной усиливались день ото дня, Венечке не хватало воздуха. Приступы жабы учащались, мучили его уже не только ночами. Почти все сбережения ушли на оплату врачей, но те лишь разводили руками. Я молилась денно и нощно, но Бог меня словно не слышал.

И наступил день, когда врачи отказались от нас. Отчаяние лишило меня способности мыслить разумно, и тогда я вспомнила то глупое бабушкино стихотворение, листок и записку. Дождавшись, когда Вениамин с горем пополам задремлет, прикрыла дверь спальной комнаты, на цыпочках вышла на веранду.

Огромная луна сияла над городом, превращая сад, наполненный дурманом ночных цветов и веселыми ариями цикад, в ветхую мертвую гравюру. Живой, осязаемый, теплый мир – в холодный барельеф, готовый стать моим надгробием.

– Верю! – отчаянию вопреки прошептала я, – если молитвы не помогают, поможет чудо!

Уколов палец булавкой, выдавила на циферблат несколько капель крови, произнесла заговор с небольшой оговоркой и повернула стрелки часов назад. Шесть часов – шесть лет.

Закрыла глаза и стала ждать.

Но ничего не случилось, диск луны по-прежнему заливал мертвенным светом кусты жасмина, в саду надрывались цикады, с северного вокзала слышался мерный перестук удаляющегося поезда. Париж спал.

Усмехнувшись собственной глупости, я вернулась в комнату к мужу. Прилегла рядом, прислушиваясь к его дыханью. Оно выровнялось.

Я не могла поверить. В ту ночь не сомкнула глаз ни на минуту. Лежала и слушала. Хрипы в груди стали тише, дыхание ни разу не прерывалось. Мой бедный муж мирно спал, впервые за долгое время.

Чудо не чудо, помогли ли лекарства или бабушкино волшебство, но Вениамин пошел на поправку. Одни доктора разводили руками – не может быть! С таким поражением коронарных сосудов живут не более года. Другие раздувались от профессиональной гордости – метод кровопускания отлично себя зарекомендовал. Эскулапы могли спорить сколько угодно, но сердце Вениамина вновь билось, как молодое и пылало любовью ко мне, осунувшейся и внезапно постаревшей. Я списывала изменение во внешности на усталость и переживания, но факты – упрямая вещь. Муж выздоровел, а я в считанные часы прибавила в возрасте. Мы сравнялись и выглядели почти ровесниками.

Но время шло. Происшествие в саду, ритуал, совершенный в минуты полного отчаяния, постепенно стерся из моей памяти. Выстроить цепочку: кровь-часы-исцеление-время пришлось позже.

Серафима, пора открыть тебе тайну – мы с мужем живем слишком долго. Дольше обычных людей. Хотя и ты сама догадалась, судя по моему рассказу. Нехитрая арифметика.

Вениамину исполнилось сто сорок семь. Да, он передвигается в инвалидном кресле, но в остальном совершенно здоров, крепок телом и силен разумом. Я давно разменяла век. Детишек нам Господь не дал. Наверное, это к лучшему. Они бы взрослели, старели, а мы нет, смотрели, как они… Ой, нет. Все к лучшему.

Роза смахнула невольную слезинку, продолжила.

– Мы отпраздновали коронный юбилей, свидетелей нашего бракосочетания давно не осталось в живых. Да и свадебные годовщины закончились. Нам остаётся лишь ждать, когда заигравшаяся смерть отыщет нас, и желательно в один день.

Ты не выглядишь удивленной, Фима! Я много старше тебя, мне больше ста лет, а ты спокойно это приняла! Словно тебе каждый день встречаются долгожители. Нам даже пришлось справлять другие паспорта, чтобы не вызывать подозрение.

В голосе Розы зазвучали обиженные нотки.

Серафима улыбнулась. Ей пришлось хитрить.

– Не каждый день, конечно. Но я знаю об экспериментах продления жизни нашим вождям, все больше неудачных, но были удивительные результаты. Кроме того, по данным пенсионного фонда в Москве восьмистам жителям более ста лет. Я давно ничему не удивляюсь, что касается возраста. А вот история твоя меня потрясла, рассказывай дальше.

Роза Альбертовна с минуту молчала, то ли огорчившись, что они одни из восьми сотен, то ли собираясь с мыслями.

– Итак, о том листке из дневника и записке. Я волей-неволей все чаще возвращалась к нему. Там был такой текст, я выучила его наизусть:

«На Страстной неделе мы заключили с Полечкой пари, кто придумает самый страшный заговор. Она сразу побежала к компаньонке. Сима у нее цыганских кровей. Мне ждать помощи не от кого. Изольда Владиславовна, наша гувернантка, дама университетского образования, глупости не приветствует. Я решилась сымпровизировать. Вечная молодость – вот что необходимо красавицам. Я утащила у брата Саввушки часы, придумала стишки, самые простые, и зарок, пре очень страшный.

Вершить обряд решила при полной луне. Надо капнуть кровь на циферблат часов, а потом перевести часы на столько, на сколько лет хочешь молодеть. А зарок – никогда не смотреться в зеркало, иначе все вернется втройне. Вот Полечка удивится. А стихи такие:

Капля крови на часах.

Спит луна на небесах.

Стрелки покручу назад.

Отступает листопад.

Силу времени отдам.

Не подвластна я годам.

Интересно, что ее цыганка Симирамида придумает? Кто из нас выиграет спор?»

На записке было всего два слова, написанных другим почерком, корявым, словно детским.

«Я выиграла»

Так вот, бабушкин заговор сработал. Я заменила «не подвластна я годам» на имя мужа. Отдала свою силу, свою молодость, чтобы его сердце окрепло. Что не сделаешь ради любви? А придуманный зарок – зеркала – оказался совсем не страшный. Я в них смотрюсь, и ничего плохого не происходит. Может быть, здесь кроется еще один секрет? Если просишь для другого – наказания избежишь? Вот почему бабушка пряталась от своих отражений! Ее безумие из года в год росло. Дошло до того, что она велела убрать все столовое серебро, кушала лишь из фарфора, а в дождливые дни не выходила на улицу, боялась отразиться в лужах.

Серафима, ты веришь мне? Все, что я рассказываю – истинная правда.

Фима кивнула, конечно, верю, ты не произнесла ни слова лжи, и самое интересное в твоей истории только начинается.

– Тем более самое интересное впереди, – прошептала таинственным голосом Роза.

Подлив свежего чая себе и Фиме, продолжила рассказ.

– Та странная женщина в плаще и в косынке в горох снова вернулась. На этот раз ее внимание привлекла парочка марионеток – Пиноккио и Кот. Темная фигурка заслонила солнечный свет, приблизившись вплотную к витрине. Женщина всматривалась, словно искала кого-то внутри, но меня, стоящую в глубине лавочки, она не видела.

– Ну, заходите уже, – произнесла я, и в ту же секунду раздался перезвон колокольчика.

– Простите, что вот так врываюсь, – сказала женщина в косынке.

Она остановилась посреди комнаты, огляделась.

– Вы ищете что-то особенное? Для себя или в подарок? – завела я обычный разговор.

– Меня зовут Ира.

Странно, подумала я. Зачем называть свое имя, если его не спрашивают? Тем не менее, тоже представилась.

– Так чем могу помочь? – спросила я снова.

Посетительница молчала, не сводя с меня встревоженных глаз.

Да что же такое происходит? Я не понимала.

– Проходите, присаживайтесь к столу. Желаете чаю?

Я подвинула ей стул, удивляясь собственному радению. Черт меня за язык потянул?! Посмотрела на занавесь, отделявшую лавочку от нашей квартиры. Интересно, Вениамин слышал дверной колокольчик? Понял, что у нас посетитель? А если эта женщина воровка? Стоит мне сейчас уйти за кипятком, как она сбежит, прихватив что-то ценное.

– Нет, спасибо. Я выпила кофе в Старбаксе, – ответила «косынка».

У меня отлегло от сердца. Только тревога осталась – что-то в этой женщине было неправильно, что-то не так.

Не молодая, лет за сорок, одета опрятно, но скромно. Чуть ли не нарочито скромно. Плащ куплен лет десять назад или еще раньше, фасон с накладными плечами давно вышел из моды. Туфли с квадратными мысами выглядели не моложе плаща. В заплаканных глазах женщины плескались обреченность и страх. И тут я поняла – неправильными были ее руки! Пальцы со свежим маникюром.

Ирина, словно чуя подвох, спрятала руки в карманах. Если бы не эта странная деталь, не яркий лак, неизвестная гостья олицетворяла бы собой картину абсолютного отчаяния. Догадка моя тут же подтвердилась буквально.

– Я в отчаянии. Простите, что зашла к вам.

Гостья зачем-то встала и направилась к выходу. Но тут же вернулась и снова уселась на стул.

Я удивленно наблюдала за метаниями. Должна же быть разгадка странного поведения женщины в косынке.

– У меня болен ребенок. Димочка. Надежды почти нет. Белокровие, – сказала бедняга и закрыла лицо руками, сгорбилась.

Я не знала, что ответить. Что вообще можно ответить незнакомой женщине в такой ситуации? Как ей помочь?

Незнакомка подняла лицо.

– Я заметила в витрине Кота в сапогах. Удивительная игрушка, очень красивая. Димочка так любит эту сказку, все время просит ее рассказать. Наверное, этот ваш Кот очень дорогой?

Спросила и напряглась. Обреченность в глазах разлилась слезами.

А мне вдруг стало легко, я улыбнулась и тут же хлопнула себя по губам – неуместно сейчас улыбаться!

– Забирайте так. Пусть ваш сын порадуется.

Я открыла витрину и сняла старинную марионетку с гвоздика, без всякого сожаления разлучила сладкую парочку: Пиноккио и Кота.

– Попрощайтесь, уважаемые синьоры. Один из вас отправляется на подвиг. Сейчас я положу его в подарочную коробочку, – сказала я Ирине.

– Но я так не могу, – та вдруг запротестовала.

– А как по- другому? Просто забирайте, и дай Бог вашему сыну здоровья.

– Как мне благодарить вас? Я не ожидала. Мне очень неудобно.

Но сопротивлялась она недолго.

Перевязав коробку атласной лентой, я оставила ее на прилавке и сказала гостье:

– Мы все-таки попьем чаю и поговорим. Вы верите в чудеса? Это хорошо. Это очень важно. Потому что у меня есть еще кое-что для вашего сына.

Спустя час Ирина, подхватив подмышку коробку, покинула наш дом. Она направилась быстрым шагом в сторону Смоленской площади, к метро.

Я обернулась на скрип инвалидной коляски. Вениамин подъехал к окну и попытался разглядеть спешащую к больному ребенку женщину. Темный плащ и дурацкая косынка быстро затерялись за спинами прохожих.

– Ты правильно поступила, Розочка. Хотя я никогда не верил в этот фокус с часами, – сказал Вениамин

– Не знаю, не знаю, – в моем голосе прозвучало сомнение, – поможет ли? Тут главное – именно верить!

Я спохватилась, но было уже поздно. Женщина в косынке давно исчезла из поля зрения.

– Веня, беда! Я забыла сказать ей про зеркала!

– Так она будет просить не для себя, а для сына. Не беспокойся, Розочка, – ответил мне Вениамин.

– То есть, ты отдала ей часы ради спасения ребенка, но, тем не менее, часы опять у тебя, – сказала Серафима.

Роза Альбертовна криво усмехнулась.

– Да, к нашему величайшему изумлению и сожалению, история эта имела продолжение. Часы к нам вернулись уже на следующий день. Я сначала ее не узнала, да и никто бы не узнал в одетой с иголочки, седой, совершенно безумной женщине вчерашнюю убитую горем мать. Было, отчего сойти с ума, за одну ночь бедняга прибавила более десятка лет. Ирина билась в истерике, грозилась подать на нас в суд. Умоляла ее «расколдовать». Но я ничем не могла ей помочь. Я вообще ничего не понимала. Волшебство не подействовало. Часы не спасли ребенка и сильно навредили матери. Как изменить содеянное? Я не знала обратного заговора.

Поняв, что ничего от меня не добьется, Ирина чертыхнулась, шарахнула часы об пол и ушла. Пришлось отдавать их в ремонт, секундную стрелку припаивать, поправлять корпус. Часовщик знал свое дело, он немного отмыл циферблат, почистил механизм, хотел поменять маятник и анкер, но я не разрешила. Хотя зря. Теперь они, скорее всего, бесполезные!

Серафима пригубила чай, закрыв глаза, она складывала недостающие кусочки мозаики.

Рассказанная история имела продолжение, скрытое от Розы и Вениамина.

Добежав до Смоленской площади, Ирина поискала глазами машину. Заметив припаркованный за пешеходным переходом Лексус, помахала рукой. Бесполезно, водитель ее не видел, листал новости в телефоне. Женщина развязала косынку, сунула ее в карман плаща, села на переднее сидение.

– Что-то ты долго! – сказал водитель.

– Извини, Гарь, искала убедительную причину.

– Нашла?

– Легко! Эх, надо было и Буратино прихватить – Ирина пробежалась острыми ноготками по коробке с подарком.

Мужчина сорвал ленту, достал из коробки марионетку, повертел в руках, отыскивая сургучную печать на выцветшем камзоле. Хрупкое клеймо немного раскрошилось, но инициалы «К.L» были видны. Куклы мастера Лазиньо давным-давно разошлись по частным коллекциям и стоили огромных денег. Заглянув на днях в небольшую антикварную лавочку на Арбате, Игорь глазам не поверил, хотел выкупить Кота, но старуха задрала цену до небес. Вряд ли она догадывалась о ценности куклы, просто вредничала, как все выжившие из ума старьевщицы.

Ирина развернула к себе зеркало, поправила выбившиеся из пучка волосы.

– Долго говоришь? Я настраивалась. Репетировала. Правдивая ложь – настоящее искусство. Старуха поверила сразу, стоило заплакать.

– Талант! Жаль, что кроме меня, его никто не оценит. Клиент будет рад. В ее коллекции не хватало кота.