Ненавижу так сильно, что порой хочется вырвать себе глаза, лишь бы с тяжёлым, болезненным выдохом погрузиться в блаженную темноту и перестать быть мотыльком, запертым в вечно горящей лампочке.

Но где гарантии, что мне однажды не надоест темнота?..

Где гарантии, что однажды мне не захочется вновь увидеть свет?

Да и… я слишком трусливая, чтобы причинить себе такую боль… Я слишком сильно боюсь темноты, чтобы остаться в ней навечно.

Всё, что я есть – это белое пятно на фоне белого пятна. Мягкие, белоснежные стены тесной камеры психиатрической лечебницы, в которой заперло меня чудовище. Пол, потолок, длинная сорочка на моём худощавом теле – всё того же тошнотворного цвета. Было бы у меня зеркало, я бы смотрела в него до бесконечности, потому что только моё лицо выделяется иными оттенками на общем фоне. Красные белки… вероятнее всего. Тёмные круги под глазами… вероятнее всего.

Ногти скребут по мягким стенам, не оставляя следов – вчера мне их остригли практически до самого мяса. Сразу после того, как напичкали успокоительным. Слышала, как эти сволочи насмехались надо мной – над полуживой девушкой, которую лишили возможности двигаться, но не лишили способности слушать, смотреть… Смотреть на скалящиеся в бесчеловечных улыбках лица. Слушать, какая я жалкая, никчёмная…

Лязг засова раздаётся снаружи. Вздрагиваю.

Гремит связка ключей, слышатся голоса.

Вжимаюсь в угол, обнимаю колени руками и задерживаю дыхание до тех пор, пока дверь со скрипом не открывается и на пороге не появляется санитарка в голубой форме.

Голубой… Этот цвет я тоже ненавижу.

– Ханна? – фальшиво улыбается женщина-санитар, будто умиляясь забавному личику трёхлетнего ребёнка. – Ханна, милая, к тебе пришли.

А вчера эта сука называла меня жалким отбросом общества.

– Ханна? – повторяет, подходя ближе. – Ты меня слышишь, милая?

Склоняется ко мне, выставляя напоказ огромные отбеленные зубы. Поднимаю голову, растягиваю пересушенные губы в ответной улыбке и плюю в лицо этой стерве.

«О, да… я же вижу, как тебя перекосило! Давай! Чего молчишь? Скажи, какая я дрянь! Отвесь мне пощёчину! Ударь по рёбрам! Давай! Чего ждёшь?! Тебе же это нравится!»

– ХАННА! – громкий, басистый голос раздаётся у двери, и мне становится ясна причина такому удивительно покладистому поведению санитарки. Само чудовище явилось ко мне в гости! А чудовищ боятся все… даже коровы с лошадиными зубами.

– Всё хорошо, мистер Прайс. Ханна видимо сегодня не в лучшем расположении духа.

– Точно. Вчера надо было приходить, – мрачно усмехаюсь. – Вчера я вся светилась от счастья.

Тяжёлые ботинки мягко ступают по полу; санитарка отодвигается в сторону, уступая чудовищу дорогу, и мне в лицо устремляется властный, свирепый взгляд холодных голубых глаз.

Хлопок. Щеку обжигает огнём. Голова разворачивается в сторону. Прижимаю ладонь к горящему пятну на лице, оставленному тяжёлой ладонью Мэтью Прайса – моего отца, и до боли сжимаю зубы, чтобы не проронить ни слова в ответ.

– Кто учил тебя манерам, девчонка?! – утробным, угрожающим рычанием.

«Ты!»

Молчу.

– Быстро извинись перед Оливией!

– Извини… те, – цежу сквозь зубы.

– Всё хорошо! – хлопая ресницами, заверяет та, а у самой скулы от злости сводит.

– Поднимайся, – отец хватает меня за локоть и рывком вздёргивает на ноги, которые тут же подкашиваются от слабости и меня ведёт в сторону. Оливия подхватывает меня, будто добрая нянечка, обнимает за талию и мягко похлопывает по плечу.

– Она почти ничего не ест. Нам пришлось кормить её через капельницу. Плюс – приём лекарств был всего полчаса назад, так что не удивляйтесь, мистер Прайс, такое состояние – норма. Через час-полтора ваша дочь окрепнет.

– Хорошо, – отрезает отец равнодушным тоном и отводит взгляд в сторону в тот момент, когда наши взгляды пересекаются. Негромко прочищает горло, заводит руки за спину, так что ткань дорого пиджака натягивается складками на объёмном животе, и кивает в сторону двери. – Оливия, переодень её. Мы едем домой.

***

И мы едем домой. На папочкином блестящем, чёрном «Мерседесе» s-класса. Сегодня он сам за рулём. А, ну да – доходы с его бизнеса с некоторых пор больше не позволяют такую роскошь, как личный водитель, как аренда небоскрёба под офисные помещения, равно как и посещение элитных ресторанов во время каждого из приёмов пищи. Со времён реформации папочка вынужден во многом себе отказывать. Бедный-бедный папочка. Денег вот на психушку не пожалел.

От запаха кожаного салона вперемешку с хвойным освежителем воздуха, к горлу подкатывает тошнота. А возможно тошнота подкатывает из-за лекарств, которыми меня напичкали утром. Но скорее всего причина ей – чудовище, сидящее за рулём и бросающее на меня недоверчивые взгляды через зеркало заднего вида: видимо думает, что я способна каким-то образом разблокировать дверной замок и прыгнуть под колёса встречного автомобиля. И он полный идиот, если считает, что я на это способна. Мне дорога моя жизнь… какой бы она ни была. Я не хочу умирать. Я не готова. Но самое ужасное, что и бороться сил не хватает.

– Ханна, нам надо поговорить, – пытается смягчить свой жесткий, прокуренный сигарами голос. А я продолжаю смотреть на проплывающие за окном городские улицы, залитые летним солнцем, наконец наслаждаясь палитрой красок, по которой так скучала. Не то что бы я люблю этот город – я люблю движение. Движение создаёт видимость свободы.

– Ханна? Ты… ты же не держишь на меня зла, верно?

Молчу. И не потому, что ответить нечего, а потому, что моему отцу плевать на любой мой ответ, если только это не: «Конечно, папа», «Я согласна, папа», «Ты прав, папа».

И мало какое значение имеет причина, по которой он отправил своего единственного (по крайней мере, признанного) ребёнка в психушку. Значение имеет лишь то, что это пошло мне на пользу – отца не переспорить, можно даже не пытаться. Да и глупо пытаться переспорить настолько жестокого человека, как он. Когда-то у отца было столько власти, что некоторые его подчинённые боялись дышать в его присутствии. Некоторые его должники попросту пропадали без вести, а некоторые партнёры по бизнесу резко становились банкротами. Единственный добрый поступок за всю его жизнь, тот, когда он вытащил мою мать из грязи, когда узнал, что она беременна, женился на ней и обеспечил всем необходимым.

– Если бы не твоя фобия, я бы и не вздумал прибегать к таким мерам, Ханна. – Видимо думает, что это звучит мягко и сожалеюще, но нет… голос моего отца не умеет так звучать.

Он отправил меня в психиатрическую лечебницу, когда многие из существующих фобий поставили под вопрос угрозы для будущего человечества. Изначально ООН учитывались лишь серьёзные генетические и неизлечимые заболевания. Но чем больше времени проходило, тем длиннее становился «список». И вот не так давно под сомнение попала и боязнь темноты.

Мнения разделились как обычно, но, благодаря тому, что учёными было доказано: «Несмотря на одну из базовых догм классической генетики, приобретенный опыт может наследоваться», под обстрел попали и те, кто меньше всего этого ожидал.

Это и стало причиной тому, почему два месяца моим домой были «мягкие стены». Отец считает, что поступил разумно, и предотвратил вероятность моей ссылки в одну из Новых резерваций. В психушке, по задумке отца, меня должны были избавить от злосчастной фобии и подтвердить это документально. И весь этот процесс по идее должен был длиться около года. Вопрос – почему я еду домой так скоро?

– Я С ТОБОЙ РАЗГОВАРИЮ, ХАННА! ЧЁРТ! – Визг шин. – КУДА ПРЁШЬ, ОСЁЛ?!

– Всё, хорошо, папа, – отвечаю без эмоций. – Я всё понимаю.

– Вот и умница! А теперь сделай лицо попроще, у нас дома гости!

Под словом «гости», отец подразумевал известного и крайне влиятельного бизнесмена, владельца и акционера сети элитных гостиниц и казино, раскинувшихся по всей Северной Америке. И звали его…

– Ханна, это мой друг и будущий спонсор нашего семейного бизнеса – Николас Роуз. Николас… а это моя очаровательная дочурка Ханна.

Оказалось, что не так давно, Николас Роуз стал вдовцом, и чисто случайно (разумеется, случайно!) увидев в кабине отца мою фотографию, не смог не восхититься необычной красотой девушки, которая в дочери ему годится, и попросил её в жёны. Не за просто так, конечно же, а взамен на спонсирование бизнеса моего отца, повышение социального статуса нашей семьи до высшего и смену бронзовых ID-карт на золотые.

Долго мой папочка думать не стал.

– Ваша свадьба состоится через год – летом. Ввиду того, что жена Николаса скончалась не так давно, мало кто поймёт такую скоропостижную женитьбу, – со счастливой улыбкой на устах, какой я давно не видела, сообщил нам с матерью отец уже после того, как Николас покинул порог нашего дома, так и не услышав от меня ни слова. Я просто молчала, пока тот распинался о прелестях моей будущей жизни, даже в лице не менялась, а плакать и не думала – какой смысл? Я лишь смотрела на него бездушным взглядом и мысленно желала своему отцу самой мучительной смерти из всех возможных.

А потом я сорвалась…

– Да пошёл ты! – Коллекционная ваза с кофейного столика полетела в стену и дождём из осколков обрушилась на пол. – Сам женись на этой свинье и продолжай в своё удовольствие целовать его в зад!

– Ханна… Ханна… не надо, доченька, – мама, точно зная, что сейчас случится, обхватила меня за плечи, прижала к груди, и принялась умолять, чтобы я немедленно извинилась.

– Не буду! – заорала я ещё громче, круто развернувшись к монстру, готовящемуся разорвать меня в клочья за неподчинение, за протест. – НЕНАВИЖУ ТЕБЯ! СДОХНИ УЖЕ, НАКОНЕЦ! ОСТАВЬ НАС С МАМОЙ В ПОКОЕ! СДОХНИ! СДОХНИ!!!

Уже спустя секунду, пальцы отца сомкнулись на моей шее, а лопатки ударились о стену. Налитое кровью лицо с огромными бешеными глазами нависло над моим, и свирепо зарычало, брюзжа слюной:

– Ты сделаешь это, маленькая дрянь, ПОНЯЛА?! Я – твой отец! Где твоя благодарность за всё, что я для тебя сделал?! А?!! За всё, что Я тебе дал?!

Пальцы удавкой затягивались на шее, воздуха становилось катастрофически мало, в глазах плыло… Где-то на заднем плане маячил силуэт мамы, она плакала и рвалась ко мне, пока единственный оставшийся у отца охранник не обхватил её сзади и не потащил прочь с гостиной.

– Так… так вот… зачем… Вот зачем… я была нужна тебе?.. – прохрипела едва слышно, но он услышал…

– Николас Роуз одним щелчком пальцев способен решить все мои проблемы! Все наши проблемы! – склонился надо мной ещё ниже, так что в нос ударил застоявшийся запах сигар. – А ты глупа, как и твоя мать, раз не способна понять этого! Когда станешь его женой, никто и вспомнить не посмеет, о какой-то там чёртовой фобии!

– Пле… плевать мне.

– Дрянь! – отшвырнул меня в сторону, и я рухнула на ковер, с громкими свистящими звуками пытаясь насытить лёгкие кислородом.

– Даже если не сделаешь этого, – огромной тенью силуэт отца вырос надо мной, – не-е-е-ет, я не отправлю тебя в резервацию, Ханна… Я верну тебя туда, откуда сегодня вытащил!

«И я буду счастлива такому исходу», – хотелось ответить мне, но отец добавил:

– В случае отказа Роузу… в резервацию отправится твоя мать! И будет жить там пока с голоду не подохнет!!!

На этом была поставлена точка.

Спустя год я вышла замуж за ещё одно чудовище сродни моему отцу – пятидесятилетнего Николаса Роуза.

Спустя две недели после свадьбы, отец рассказал матери, что всё это время шантажировал меня ею.

Спустя три дня моя мать покончила с собой, веря, что её смерть избавит меня от обязательств и вернёт мне свободу.

Спустя три месяца после свадьбы я убила собственного мужа. И уже на следующий день вновь оказалась узницей, так и не успев распробовать вкус свободы… Моя свобода слишком эфемерная, непостоянная… Она убегает от меня, а я за ней не поспеваю.

Я родилась узницей.

Моя свобода – всего лишь миф.

Прости, мама… у меня всё равно не было шансов.

ㅤ ㅤㅤ ㅤㅤ ***

Белые стены. Сознание, словно в тисках.

Запертый воздух давит нещадно на грудь.

Место, что временно мой притупляет страх,

Свободы желанной глоток не дает вдохнуть.

Место, откуда не вырваться, не уйти.

Если бежать, то только ломая стены.

– Ханна, – прошепчут, – мы можем тебя спасти!

Только поверь, – и спокойствие колют в вену.