8 апреля, вторник. Обыск

Пять утра. Просыпаюсь от страшного треска за окном. Оказывается, бурей сорвало верхушку старого тополя. Ветки чудом не задели провод и теперь лежат поперек двора, стиснутого кирпичными коробками домов. Костью белеет обломанный ствол.

Столько зим пережил он, столько бурь прошло мимо, почему же сломался теперь? Может, окрепнув и возмужав, он потерял гибкость?

Огненная буря, разразившаяся над Ульями, сокрушила самых стойких и смелых. Жить как прежде не получалось, но васпы слишком закоснели в своих привычках и не желали признаваться в необходимости перемен.

Не желал и я.

Сейчас я наблюдаю, как ручейки сбегают по карнизам. Оконное стекло идет рябью, мир плывет перед глазами, и вместо знакомого двора вижу сырые стены каземата, а в шум ливня вплетается больной шепот:

– Это невозможно… Я не повторю прошлых ошибок… ни я, ни кто-то другой не станет создавать армию монстров. Даже если ты найдешь того, кто сломается… кто струсит… даже тогда вас уничтожат раньше…

Бью в живот. Торий дергается, захлебывается слюной. От него пахнет болезнью и потом. Лицо – сплошная гематома, два ребра сломаны, руки кровоточат после пытки иглами. Но он все равно не ломается. Не ломается, этот жалкий книжный червь, которого я так ненавижу и который по глупости сунулся в сердце Дара. Для чего на этот раз?

– Мы оба платим… за свои ошибки, – продолжает бормотать он в бреду. Торий попал в мои руки уже изможденный, уже заболевший. Пришел один и без оружия, через тайгу и болота. Прямо в логово хищника. Такой глупый и нелогичный, такой человеческий поступок.

– Подумай, – хрипит он. – Сколькими васпами ты готов пожертвовать… во имя мести? Сотней? Тысячей?.. Несколькими тысячами? – он сплевывает кровавую слюну, смотрит через щелки заплывших век.

– Неважно, – равнодушно отзываюсь я. – Мертвым ничего не важно.

Мой голос безжизнен и глух. Сердце бьется ровно, будто оно механическое. Я и есть механизм. Мертвец, продолжающий жить вопреки биологическим законам. Отравив меня ядом, Королева не просто перекроила мою сущность. Она вложила в меня «код смерти».

– Это… можно изменить, – шепчет Торий. – Однажды вас обрекли на смерть… теперь я предлагаю жизнь.

Его слова шурупами вворачиваются в виски. Морщусь и бью снова. В живот. В лицо. Под ребра. Но не чувствую ничего. Ни опьянения, ни радости – лишь пронизывающий холод, лишь пустоту и тоску под сердцем.

Я – мертв. И Торий умрет тоже. Он мог бы создать армию послушных солдат, но предпочитает бормотать идеалистическую чушь, поэтому оставляю его в покое – истерзанного, истощенного и больного. Ближе к вечеру ему дадут горячий отвар: так он продержится еще одну ночь, а завтра я пущу в ход костедробилку. Возможно, тогда он будет посговорчивее.

Я знаю, зачем Торий вернулся в Дар. Здесь, на границе, в заброшенном Есене, люди развернули военную базу. Отсюда они ведут зачистку территории, выдавливают нас, как паразитов. Сюда свозят пленных, чтобы возобновить опыты.

Торий говорит, так дальше продолжаться не может. Он говорит, что многие ученые, задействованные в проекте, осознали: у васпов есть разум, они не сами выбирали такую судьбу. Они видели, что делают с пленными васпами, и во что они превращаются потом. Я тоже это знаю, я сам был подопытным зверем. Торий повторяет, что все можно изменить, и именно поэтому вернулся в Дар.

Ему не повезло лишь в том, что еще раньше туда вернулся я.

«Ты всегда возвращаешься», – сказала Нанна и оказалась права.

Улей – мой дом. Васпы – моя семья. Я предал их однажды, но предательство было во благо. Если бы задуманное осуществилось – осы, а не люди, стали бы хозяевами планеты. А кто мы теперь? Горстка затравленных хищников, обосновавшихся в последнем уцелевшем Улье недалеко от Есена.

Немудрено, что свалившийся на мою голову профессор стал последней надеждой. Немудрено, что я так разозлился, когда понял, что его планы кардинально отличаются от моих. И я не верил ему. Но кое-кто поверил.

Помню тот вечер, промозглый и сырой. Сквозь трещины Улья проступает влага, нижние ярусы вечно затоплены паводком. В таких условиях человеку легко подхватить воспаление легких. Именно об этом приходит поговорить со мной офицер Пол.

Он стоит в дверях, скрестив на груди руки. Квадратная челюсть лениво двигается туда-сюда, перегоняя из одного угла рта в другой длинную сосновую иголку.

– Там твой человечек помирает.

Пол выполняет работу военного врача. Он хороший боец, но когда на счету каждая особь, кто-то должен выполнять и эту работу.

– Его так просто не добьешь, – отмахиваюсь я.

Нас с Торием больше не связывает договор, и все равно кажется, что он перенял часть моей выносливости. Его стойкость пробуждает исследовательский интерес: насколько далеко я смогу зайти, прежде чем он сломается или умрет? К моему разочарованию выясняется – не столь далеко.

– У него жар, – все с тем же непробиваемым спокойствием продолжает Пол, и хвоинка в его рту перемещается влево. – Свернется белок.

– Продержится до завтра?

Пол пожимает плечами.

– Если дать передышку. Возможно. Или пристрелить. Чтоб не мучился.

Быстрая смерть – милость.

Я не смотрю на него. Смотрю на свои руки: костяшки разбиты в кровь, пальцы подрагивают от напряжения, правую ладонь пересекает царапина – порезался, открывая ржавую дверь каземата. Если верить Нанне, по линиям на ладонях можно прочесть судьбу. Эта царапина – как новая линия жизни. Странная примета для того, кто много лет, как мертв.

– В Даре нет места милосердию, – медленно произношу я.

– Хорошо, – кивает Пол. Он не спорит и поворачивается, чтобы уйти. Но медлит в последний момент.

– Знаешь, – говорит он, – Я и комендант. Мы беседовали с ним. И кое в чем человечек прав.

Такие слова неслыханная дерзость! Они словно удар по лицу. По моей репутации, говоря точнее. Если человек прав – значит, не прав я?

Вскидываю голову, пальцы против воли сжимаются в кулаки.

– Забываешься, Пол!

Но он только качает головой и продолжает, чуть повысив голос:

– Все плохо, Ян. Королева мертва. Мы истощены и устали. А этот человек пришел не убить. Он обещает помочь. Не знаю, как ты. А я бы хотел хоть какого-то будущего.

Наши взгляды пересекаются. Лицо Пола спокойно, челюсти двигаются, разминая сосновую иголку. На моих скулах тоже двигаются желваки.

– Не знаю, какие у вас счеты. Но я почему-то верю ему, – Пол вытаскивает изо рта разжеванную иголку, смотрит на нее с прищуром. – Вчера я услышал одно слово. Я давно забыл его. Это слово – надежда, – Пол щелчком отбрасывает иголку в коридор и заканчивает тихо: – Оно приятно на вкус.

От его мечтательной улыбки сдавливает сердце. Словно меня, а не Тория, пытают в сырых застенках Улья. Словно у меня, а не у Тория, тело охвачено лихорадкой. И все, что остыло, что спрессовалось в неподвижные льдины – начинает ломаться. Задерживаю дыхание и прижимаю кулак к груди. И ощущаю – бьется. Неритмично. Взволнованно. Не механическое – живое.

– Я поговорю с ним… снова.

Голос звучит издалека, пробиваясь через оболочку моей скорлупы.

– Без пыток? – уточняет Пол.

– Без.

– Тогда я приготовлю лекарство. За трое суток поставлю его на ноги, – говорит он, никак не комментируя мое решение. Разворачивается и уходит.

Я остаюсь в оледенелой келье и слышу, как с потолка капает вода – кап, кап… Так время отсчитывает секунды.

«Еще один день, – думаю я. – Что может изменить один день?»

И ошибаюсь.

Он меняет многое.

* * *

Вспоминает ли Торий время, проведенное в Улье? Если и вспоминает, то не показывает вида. Лишь однажды я спрашиваю, почему он решился на такой шаг. Почему пришел к васпам, зная, что его ждет.

– Почему? – повторяет Торий и ухмыляется болезненно, словно на какой-то миг возвращается в те страшные дни. – Да потому, что вы долбанные психи! Если б я повел себя иначе, разве ты послушал бы меня?

Больше на эту тему он не говорит. Торий все для себя решил и простил. Это дорогого стоит – простить своего врага. Чувствую к нему невольное уважение, потому что сам далеко не так великодушен. Но раскаиваюсь ли? Сложно сказать. Когда на тебе висит груз многих загубленных жизней, чьи-то отбитые почки кажутся сущими пустяками.

* * *

Сегодня Торий меняет деловой костюм на неброскую куртку и джинсы. Машину паркует в соседнем дворе: когда собираешься взламывать чужую квартиру, лучше не привлекать внимания.

– Умеешь ты находить проблемы, – ворчит Торий, пока мы пересекаем двор, перепрыгивая через лужи. Ветер гнет верхушки деревьев, забирается за пазуху, продувает насквозь. Торий чертыхается при каждом шаге – он уже ненавидит и погоду, и меня, и всех васпов вместе взятых.

– У меня на носу симпозиум, – ноет он. – Неотредактированная статья. Куча недоделанной работы! Вместо этого я потакаю твоей паранойе! И мало того – собираюсь нарушить закон!

– Справлюсь сам.

Торий фыркает.

– Ну да! Как же! Выпускать тебя одного – все равно, что бросать гранату без чеки. Где-то да рванет.

Расс пережидает дождь под козырьком подъезда.

– Я ждал тебя одного, – говорит он.

Торий хмурится. Согласен: не лучшее приветствие для старых знакомых. Учитывая, что комендант был одним из первых, кто принял идеи профессора. Но я также понимаю, что Расс не хотел никого обидеть. В Ульях нас учили молчать, скрываться и лгать. Теперь же появилась возможность говорить открыто, и мы делаем это неуклюже, часто не понимая, что слова тоже ранят.

– Рад, что ты согласился помочь, Вик, – тем временем продолжает Расс. – Помощь человека пригодится.

– У меня долг перед Полом, – отвечает Торий. – В его смерти есть и моя вина. Наверное, я обещал слишком многое тогда…

– Пол не из тех, кто ломается быстро, – перебивает Расс. – Его убили.

– Хорошо, – сухо говорит профессор. – Давайте выясним это. К двум мне надо вернуться на работу.

И первым заходит в подъезд.

Дому давно требуется ремонт: штукатурка облуплена, стены исписаны, на лестнице стоит резкий запах. Торий морщит нос и закрывается рукавом. А я думаю, что даже такие условия гораздо лучше, чем холодные казематы Улья, где с потолка капает вода, от сырости стены покрываются черным налетом, а ночную тишь то и дело разрывает тоскливый вой сирены.

Каморка у вахтера немногим больше, чем у Расса. Мы едва умещаемся там втроем. А сам вахтер – сухой старичок, закутанный в ватник.

– Как здоровье, дед? – спрашивает Расс. – Хвораешь?

– Как не хворать, – охотно отвечает вахтер, кашляет, утирает распухший нос. – Сырость-то вон какая. Непогода. Хороший хозяин собаку на улицу не гонит. Только вы ходите…

– Не ходили бы, коль не нужда, – комендант ставит на стол бутылку спирта. – Поправься вот.