А потом мы немножечко поболтаем и разойдемся в разные стороны. И я опять стану женщиной-невидимкой. Забуду и о нашей случайной встрече, и о мимолетном разговоре. Уже к вечеру он выветрится из моей памяти: станет давней историей. В сущности, самой обыкновенной. Если учитывать время, выпавшее на нашу долю. Наше прошлое, куда мне не хочется возвращаться.

– Ну, и как он?

В моем вопросе главенствует небрежность.

В ответ я ожидаю услышать набор коротких фраз: они должны означать, что Фридрих добился многого, хотя и не без усилий, но Елена, блондинка и героиня нашего вестерна, отвечает:

– А ты не знаешь?! Об этом писали… Фридрих убил человека и теперь в бегах.

Я ничего не успеваю: ни удивиться, ни испугаться. Просто стою, пытаясь собраться с мыслями: они разбегаются в разные стороны. Как крысы с тонущего корабля.

– Когда?

– Давно. Лет пять или шесть…

Она рассказывает будничным тоном, коротко и толково, словно о каком-нибудь производственном задании. Перечисляет подробности. Их обнародовала газетенка местного разлива.

По слухам, которыми кормятся этого рода издания, все случилось ночью, часа в два-три, в административном здании, точнее, в его кабинете.

Дальше, скорее, домыслы. Вроде бы тот, кого впоследствии назвали жертвой, сам напросился на разговор, а может быть, Фридрих его пригласил, но как бы то ни было, на фабрике они оказались вдвоем, если не считать круглосуточную охрану – в каморке у самых ворот.

Гостю газетчики отвели роль не то приятеля, не то бывшего партнера, с которым они с Фридрихом что-то не поделили, а значит – вывод автора заметки, – стороны обсуждали взаимные претензии.

– Судя по всему, из кредиторов.

– Да? – я пытаюсь собраться с мыслями. – И кто именно?

Елена называет фамилию. Это мне ни о чем не говорит. Мы и раньше знали далеко не всех. К тому же с тех пор прошло много времени. Кого-то наверняка убили, кто-то вышел в люди.

– Сколько времени потеряла! – Качнув коробкой, она возвращается в обувное русло. – Вроде и магазин приличный, а все равно возят со стоков…

Новое слово придает жизни приятный привкус. Ей тоже не хочется погружаться в прошлое. Она живет настоящим. Время виннеров движется стремительно. Каждая минута – на счету.

– Нет, подожди, – собравшись с мыслями, я стараюсь вычленить главное. – Неужели прямо в кабинете?

– Ага, – она кивает довольно легкомысленно. – Так написано.

– А водители?

Гость приехал один. Своего Фридрих отпустил часов в двенадцать. При этом раскладе свидетелей быть не могло.

В заметке, опубликованной на последней странице, сообщалось, что гость с территории не выехал, во всяком случае, самостоятельно. Припаркованная машина осталась во дворе. Сам Фридрих, как выяснило следствие, уехал на собственной.

– Нет, не на «вольво». Помнишь «мазду»? Синяя, похожа на маршрутку.

Я смотрю недоверчиво: «мазда»? Неужели та самая? Скорее всего, новая. Внучка той, старой.

– Ну так вот…

Я слушаю и киваю.

Если не брать в расчет место действия, остается предположить, что гость – по каким-то неясным причинам – отбыл пешком, но по прошествии суток (за это время следователи успели установить его личность) оказалось, что кредитор исчез бесследно, а главное, с ним вместе исчезла и темно-зеленая портьера. Важная подробность. Эти портьеры я помню: их подшивали при мне. Внизу, в нашем швейном цехе. Скорее всего, портьера тоже новая. Новая, старая… В конце концов, это не имеет значения. Если она исчезла, неудивительно, что они заглотили наживку: следствие пришло к выводу, будто Фридрих завернул в нее труп. Видимо, чтобы доволочь до «мазды» и сбросить где-нибудь на помойке. Машину шефа – что естественно – охрана выпустила без досмотра.

Машину ночного гостя обнаружили к середине дня, точнее, обратили на нее внимание, когда водитель Фридриха подъехал на «вольво» – по странному совпадению, тоже белого цвета.

Выстрелов, конечно, не слышали. Само по себе это тоже неудивительно: каморку охраны и административный корпус разделяет длинный пошивочный цех. Этого следствие во внимание не приняло, заключив, что Фридрих орудовал ножом либо, учитывая отсутствие следов крови, даже замытых, использовал быстродействующий яд.

– Боже ты мой… – я усмехаюсь. Елена возвращает усмешку.

Конечно, мы поняли друг друга. Чего тут не понять?

Если отбросить романтические глупости, в сухом остатке получалось следующее: Фридрих, один или с мертвым гостем, отбыл глубокой ночью, точнее, часов около трех – охрана ясно видела его лицо сквозь стекло «мазды». В тот же день он и скрылся, что, по мнению следствия, говорило само за себя.

– И ты веришь?

Я не ждала ответа. Просто пыталась представить себе его логику. По моим представлениям выходила полная чушь. На это могли купиться разве что следователи.

– А что если?.. – мне не хотелось договаривать, но Елена меня поняла.

– Да нет. Говорили, звонил. Тогда еще. Правда, один раз и с чужого номера, – она поймала мой взгляд. – Но в принципе… – отвела глаза, – я как-то не подумала…

Мы снова говорили на равных – ветераны минувшей войны. Разница в том, что она дослужилась до полковника, а меня разжаловали в рядовые. Рядовые не обязаны думать – их дело выполнять приказы.

Я думаю: «Тот, кто звонил, мог подделать голос». Записать на пленку, нанять имитатора – бывают такие мастера. Несколько фраз сквозь телефонные помехи…

Если так, значит, все выворачивается наизнанку: не убил, а убили…

– Ой, – Елена роется в сумке, – совсем опаздываю. Слушаю, – это уже не мне. – Нет. Да.

Ее голова занята текущими делами. Мало ли неприятных историй… Раньше такое случалось сплошь и рядом, теперь, конечно, реже.

– Ты-то как? – она спохватывается.

– Нормально. В двух словах не расскажешь… – я тоже спохватываюсь: – А ты?

Их фирма ввозит импортные шмотки, со стоков, по два доллара за кило.

– Для своих – по себестоимости, – она протягивает мне визитную карточку. – Заезжай. Что-нибудь подберем.

Я трогаюсь с места. С трудом. Ковыляю, словно на мне одинаковые туфли – с одной ноги. Оба левые. Или – правые. Шаг. Другой. Кто-то следит за мной. Это – оно, мое отражение: женщина, одетая в секонд-хенд. На меня оно смотрит чужими глазами – глазами моей бывшей сослуживицы: пока мы стояли на ступенях, успела оглядеть меня украдкой – с головы до пят. Пожалела. Обещала помочь по старой памяти. По нашей общей старой памяти…

Я поворачиваюсь к витрине. Делаю шаг вперед.

Еще один, и мой рецепт сработает. Я увижу только товар. У женщины, замершей перед витриной «Пассажа», должны разбежаться глаза: платье, костюм, небрежно брошенный шарф. Ниспадающий красивыми складками. А может быть, блузка и брюки. Элегантные кожаные туфли… Или – нет. Высокие сапоги. Вроде тех, что лежали в ее коробке.

Я всматриваюсь, пытаясь понять, во что одеты их манекены, но вижу только свое отражение: женщина, одетая в старье.

Шаг – назад.

Из глубины витрины на меня смотрит мое отражение. Оно шевелит губами: «Старье. Вот именно – старье».

Какое мне дело: убили или убил?..

«Вот именно», – мое отражение соглашается услужливо.

Для меня это – праздный вопрос. Фридриха я не видела целую вечность. Если бы не случайная встреча, вообще ничего бы не узнала. А кроме того… – Мы смотрим друг другу в глаза: я и мое отражение, оставшееся в прошлом. Во всяком случае, если встречать по одежке. Вопросы надо решать с холодной головой. Самое глупое – приплетать чувства.

В прошлом, в котором я осталась, мы могли позволить себе многое. За исключением праздных чувств.

Доводы звучат убедительно. Я отворачиваюсь и иду своей дорогой, стараясь не хромать. С каждым шагом у меня получается все легче. Не хромать и не думать. Не думать и не хромать.

Для женщины, в которую я превратилась, метро – самое подходящее место. Тем, кто ничего не чувствует, самое место – под землей…

Осторожно, двери закрываются.

«Или все-таки?..» – я прислушиваюсь к себе.

Следующая остановка – «Площадь Александра Невского».

Голос, звучащий из динамиков, бьет в висок.

Зря я спустилась под землю. Надо было сесть в троллейбус.

При входе и сходе с эскалатора соблюдайте осторожность.

«Осторожность… Это правильно», – я берусь за поручень. Эскалатор выносит меня на поверхность. Я выхожу из вестибюля. Замираю под козырьком. Люди, идущие мимо, обтекают меня, как щепку: еще секунда, и ее втянет людским водоворотом. Какое им дело, что где-то кого-то убили? Или убил…

Дело не в чувствах. А в том, что у меня мало информации. Но это не имеет значения. Информация появится позже, когда в голове что-нибудь сложится. Я отхожу в сторону и прислоняюсь к стене.

В виски больше не бьет. Теперь я чувствую только собранность, как будто там, в глубине сознания, включился механизм. Отлаженный. В нем нет лишних шестеренок, отвечающих за праздные чувства. Такой, каким он был раньше, когда я работала на Фридриха.

Я усмехаюсь: был и остался. Это не исчезает. Никуда не девается. Когда надо, включается с полоборота.

Там, куда я вернулась мысленно, можно начинать с любого предположения. Я выбираю первое попавшееся: положим, убил.

В этой части Невского тихо и малолюдно. Здесь нет крупных универмагов – исключительно дорогие бутики. За стеклами витрин дожидаются вышколенные продавщицы. Кроме них, внутри никого. Я иду, не оглядываясь на свое отражение. Просто иду и думаю. Это Фридрих научил меня видеть главное. Иначе мы не сумели бы сработаться. Тогда я ничего не боялась. Входила в любые двери…

Я открываю дверь и вхожу.

Манекены, нарядно одетые, смотрят в другую сторону. Вышколенные продавщицы ловят мой взгляд. Я не вижу их лиц: мне нет дела до их безмолвного присутствия. Продавщицы выходят из-за прилавков. Они не видят моей одежды. Потому что видят главное. За это им платят деньги.

Платья, развешанные на металлической стойке, вспыхивают дешевыми стразами. Подсветка оттеняет искусственные бриллианты. Я подхожу и раздвигаю вешалки: черное платье, расшитое по вороту, падает к моим ногам. Продавщица нагибается и подхватывает. За это им тоже платят деньги.

– Заходите еще. Скоро новое поступление… – Продавщица, поднявшая платье, провожает меня до дверей. Для таких, как она, пятнадцать тысяч – совсем неплохая зарплата. Эти деньги надо отрабатывать. Свои я отрабатывала всегда.

Я иду к троллейбусной остановке.

«Убили или убил?»

Две равноправные версии, которые надо отрабатывать, как деньги: подробно и с самого начала. С начала – так с начала. Я помню. Помню, когда оно началось. Или – раньше? Нет. Именно тогда.

В тот день мы с Фридрихом уезжали с Парнаса. Я сидела рядом с водителем. Фридрих, как обычно, – сзади.

Белая «вольво» двигалась по бетонке, слегка вздрагивая на стыках. Щадя амортизаторы, водитель соблюдал осторожность. По обочинам, через равные промежутки времени, вырастали столбы. Пустые железные тарелки испускали слабое дребезжание.

Обычно мы ехали молча, но в тот раз он сказал: «Если что, сразу пригнитесь…»

Я обернулась и увидела.

«Короткоствольный. Дорогая игрушка. Очень дорогая», – Фридрих гладил короткий ствол. Игрушка вороненой стали лежала у него на коленях. С тех пор мы так и ездили. Первое время я старалась не оборачиваться. Потом привыкла…