Я захлопала глазами, не веря своим ушам, подружка торопливым шепотом пояснила, что мать ее простит невесть когда, а пока и видеть не может, трясется вся. Взрослое население двора, да и наша компания, винили в случившемся именно Светку, что меня в тот момент ужасно удивило. И подружка, встретив своего героя, решила заодно распрощаться с ополчившимися на нее родными и знакомыми.
– С Сусликом я попрощалась, он дурак, конечно, еще, но все равно братик. Ты присматривай за ним, ладно? – Я кивнула. – Я тебе напишу. Или позвоню.
– Светка, но как же ты... одна. К началу занятий в институте хоть вернешься?
Она пожала плечами. Потом, блестя глазами, ответила:
– Если все будет нормально – не вернусь... ну, только если в гости: тебя проведать и Суслика.
За окном раздался свист, и подружка дернулась:
– Мне пора. Прощай, Танька.
– Ты что... нельзя так! Скажи «до свидания».
– Ладно, пока, до встречи.
Она вылезла в окно, а я кое-как подвинулась и выглянула на улицу. Там стояли те же двое ребят, что и утром... а может, другие, в сумраках видно было плохо. И с ними Николай. Теперь, зная, что это он, я легко его узнала. Николай махнул мне рукой и негромко сказал:
– Выздоравливай, Татьяна.
– Куртка, у меня ваша куртка осталась!
– Черт с ней! Если понравилась – носи на здоровье. Главное – выздоравливай!
Светка уже стояла с ним рядом. Он оперся на ее плечо и захромал прочь. Когда они скрылись за углом детского корпуса, на улице взревели моторы мотоциклов. Я упала на подушку и долго смотрела в быстро темнеющее небо. Шумели и радовались птицы в больничном саду, а у меня из глаз текли слезы. Мне было жалко Светку, себя, Суслика, наших мам.
Из больницы меня выставили довольно быстро. На костылях я бодро прыгаю в библиотеку и, поудобнее устроив ногу, отсиживаю за компом. Пашка бросил Наташку и теперь каждый вечер провожает меня домой, но как-то это не радует. На юг мы не поехали.
Светкины гастроли с Николаем длились почти месяц. Потом она оказалась в Москве. Я хожу на занятия в институт. Масса новых впечатлений и знакомств немного притупили боль разлуки с подружкой, хотя иной раз я потихоньку реву – так мне ее не хватает! За Сусликом я стараюсь присматривать, как и обещала. Он вообще-то парень невредный, больше всего любит всякую живность, а из книжек – энциклопедии про животных. Правда, как-то раз я его засекла за школой со старшими пацанами, и, сдается мне, он курил. Я не поленилась, подстерегла малолетнего негодяя, когда он неспешно – нога за ногу – шел домой, прижала его на лестнице и принюхалась. Так и есть – воняло от него, как от скунса, и в том числе сигаретами. Дала ему подзатыльник. Суслик заморгал и заныл:
– Танька, ты чего? Чего дерешься-то?
– Того! Ты с кем сегодня торчал за школой? На наркоту сесть хочешь?
– Ты чё? Мы курили просто... А!
Второй подзатыльник получился покрепче первого, но, на мой взгляд, был абсолютно заслуженным.
– Я тебе покажу – курили! Думаешь, Светки нет, гулять можно и не оглядываться?
К моему удивлению, Суслик вдруг жалобно сморщился и захныкал, кусая обветренные губы.
– Ты чего? – растерялась я.
– Я без нее скучаю-ю-ю. Она со мной разговаривала, а мать... у нее всех слов: поел? уроки сделал? Спать иди – и все.
– Да? – И о чем с этим мелким грызуном можно разговаривать? – Ну, не реви. Давай так: захочешь поговорить или еще что – заходи. А с теми пацанами не вяжись, слышишь? Будут доставать – скажи мне, я сама с ними разберусь.
– Ладно. – Суслик потер грязной лапкой нос.
Я заметила на его руке едва подсохшие царапины.
– Это кто тебя так?
– Барс. Я ему занозу из лапы доставал.
Судя по царапинам, барс был дикий, хотя, наверное, это тот отвязный кот с бандитской мордой, что вечно сверкает глазами у помойки.
Пришлось тащить малолетнего Айболита домой, промывать ему раны и заливать зеленкой. Суслик жалобно повизгивал, но терпел и не дергался. Потом я сунула ему шоколадку и отправила домой.
Вечером рассказала маме про новую печаль. Само собой, она стала заступаться за тетку Настасью, которая работает как лошадь и все такое. А потом сказала:
– Знаешь, у нас ведь есть школа юннатов при университете. Я поговорю с педагогами, может, уговорю взять мальчишку. Он, конечно, мал еще, но если будет занят, хоть по улице болтаться времени не останется.
Через неделю я заставила Суслика вымыться, надеть чистую рубашку и отвела его в школу юннатов. На мой взгляд, там было так себе – грязновато, в нескольких комнатках полуподвального помещения ютились какие-то клетки, кто-то шуршал, на стенах висели несимпатичные плакаты с анатомическими подробностями. Но Суслик уже через несколько минут перестал судорожно цепляться за мою ладонь, глаза у него разбежались, и он стал хвостом ходит за очень серьезной толстенькой девочкой лет четырнадцати, которая, строго глядя на него сверху вниз, спрашивала:
– А по биологии у тебя какие отметки? А проходите вы что? Так не годится – вон в шкафу старые учебники, найди нужный, я тебе объясню тему. А когда разберешься – пойдем в сад, я покажу тебе экспериментальный муравейник.
Надо сказать, после того, как Суслик стал юннатом, жизнь его изменилась к лучшему – он перестал быть неприкаянным маленьким грызуном и теперь несется по двору из школы на крейсерской скорости, чтобы побыстрее сделать уроки и бежать к своим друзьям и муравьям. Иной раз останавливается поговорить со мной, или я заглядываю к ним после института, передаю ему приветы от Светки и расспрашиваю, как его мелкие дела. Не скажу, что мне они интересны, но раз обещала... К тому же это ненормально, когда человеку поговорить не с кем.
А потом Светка написала, что ждет ребенка, и я все думала, как это странно: я вот опять делаю уроки, хожу на дискотеку, а она скоро будет мамой. Встретив у подъезда тетю Настасью, Светкину мать, я заулыбалась и принялась ее поздравлять. Она некоторое время удивленно смотрела на меня, хлопая глазами, и я вдруг подумала, что выглядит она лучше, чем тогда, когда Светка жила дома, – вон и ресницы накрашены, и волосы уложены.
– Чего-то не пойму, Татьяна, ты о чем? Какая радость скоро будет?
– Ну как же, вы бабушкой станете. – Мне и в голову не пришло, что подруга матери могла не написать и не позвонить.
Настасья уронила сумку и вцепилась мне в плечо так, что я скривилась от боли.
– Как бабушкой? Ты что несешь?
Вот Светка зараза, подумала я. Но делать было нечего – пришлось вкратце пересказать письмо подруги: о том, что живут они с Николаем хорошо, что Светка учится на вечернем и ждет ребенка...
– Они расписаны? – прервала меня напряженно слушавшая женщина.
– Н-не знаю, она не написала.
– Значит, не расписаны! Живет как б...дь, – припечатала Настасья. Потом как-то искоса взглянула на меня, отвела глаза и быстро попросила: – Ты уж не рассказывай никому, Татьяна, сделай милость, не позорь меня.
– Хорошо... Если вы не хотите, я не буду. Я просто не думала, что...
– Что? Что я не хочу стать бабушкой? А вот представь себе – не хочу! Я, может, замуж скоро выйду, Славке (это Суслика Славкой зовут) отец нужен, а то отобьется от рук, как шалава эта... И напиши ей вот что – если хахаль ее выгонит, пусть не вздумает возвращаться: не пущу ни ее, ни отродье непонятно чье. Напиши, слышишь?
Я кивнула. Как-то мне неприятно стало. Тем вечером, сидя на лавочке и вполуха слушая разговоры, я все думала: а вот моя мама выгнала бы меня, если бы я, скажем, забеременела от Андрея, а он не захотел бы жениться? Или не от Андрея, а, например, от Анатолия – парня из нашей группы: он мне записочки пишет и на последней дискотеке подрался с каким-то приятелем Андрея, который полез ему указывать, что я, мол, девушка солдата. Я представила себе, как мама сядет на стул и будет на меня долго смотреть... а потом мы обе хором заревели бы... но она меня ни за что не выгнала бы. Думаю, и попрекать бы особо не стала.
Светке я все написала, она ответила в том смысле – пусть подавится своей свободой, и квартирой, и всем остальным. Потом позвонила, сказала, что родила девчонку, назвала Марией. Я так за нее счастлива...
Андрей вернулся из армии, и у нас все опять идет ни шатко ни валко. И я даже позавидовала Светке, которая вдруг позвонила и сообщила, что они с Николаем разошлись. Так я и не поняла, что там у них не сложилось – по этому поводу Светка была весьма невнятна. Но квартиру он ей и дочке оставил, потому домой к тетке Настасье Светка не вернулась.
Вот у человека жизнь кипит. А здесь? Андрей меня вчера до дома провожал, зашел, мама позвонила, сказала, что задерживается. По времени понятно – успеваем. Позанимались сексом. Потом он ушел, а я села смотреть «Римские каникулы». Каждый раз, вставляя в магнитофон кассету, я испытываю чувство стыда. Это единственная вещь, которую я украла. Наверное, с точки зрения морали и нравственности, или, если угодно, греха, не так важно, сколько этих вещей – одна или много. Все равно нехорошо. Но ведь она все равно пылилась бы на полке! Ее даже никто не хватился, честное слово!
Я опять вспомнила Нину Андреевну и всю историю, связанную с кассетами. Нина Андреевна преподавала у нас английский. Такая милая женщина: стройная, носила юбки, женственные блузочки и кофточки. Стрижка каре, темные волосы, карие глаза, большой рот и яркая помада. Цок-цок, каблучки по коридору, и все ждут – вот сейчас войдет Ниночка – никто ее иначе за глаза не называл. Она ужасалась, глядя в наши учебники для технических вузов.
– Боже, как скучно, – вздыхала Нина, переворачивая страницу так брезгливо, словно боялась найти в книжке паука. – На этом материале совершенно невозможно выучить язык. А уж о том, чтобы говорить, – и речи быть не может. Нужно слушать речь носителей языка, впитывать его мелодику, подражать – тогда все получится.
Потом она принесла нам свою статью, опубликованную в каком-то специальном сборнике для преподавателей. Там излагалась методика преподавания английского с использованием видеофильмов. Получив нашу горячую поддержку – кому охота долбить текст про переговоры, когда есть возможность кино смотреть, – Нина Андреевна отправилась к завкафедрой и предложила внедрить прогрессивную методику. Но завкафедрой была дама строгая, старых правил, к тому же учились мы именно по ее учебнику, а потому наша Ниночка получила от ворот полный поворот. И тогда она пошла к декану. Стратегически, как я теперь понимаю, это решение было ошибочным в корне. Декан наш, Николай Львович, мужчина видный и второй раз женатый, что не мешало студенткам порой краснеть под внимательным взглядом его серых глаз. Нина Андреевна понравилась ему чрезвычайно, и вскоре, к нашему и завкафедрой немалому удивлению, факультет выделил деньги на покупку видеодвойки и кассет. Завкафедрой получила распоряжение выделить часы на занятия разговорным языком.
Мы целый год наслаждались процессом. Честно сказать, смотреть кино оказалось не так легко, как все думали. Нина Андреевна подошла к делу серьезно, и перед тем, как смотреть очередную сцену, нам приходилось заучивать кучу слов, потом она давала всякие упражнения, мы отвечали на вопросы... То есть это реально были уроки, а не развлечение, как многие надеялись. Но потом все кончилось.
Студентам знать о происходящем было не положено, и большинство было не в курсе, но я дружила с дочкой замдекана и потому все знала. Оказывается, наш декан увлекся Ниночкой всерьез и стал, видимо, манкировать супружескими обязанностями. Или еще как-то жена узнала. А жена – его бывшая студентка, младше декана на 17 лет и как раз ждала второго ребенка. Она недолго думая явилась в институт, обошла все кабинеты, жалуясь на мужа и демонстративно поглаживая живот. Само собой, ей сочувствовали. Потом в кадрах кто-то разболтал ей адрес Ниночки. Жена декана заявилась к ней домой и устроила жуткий скандал, завершившийся вызовом «скорой помощи», на которой молодую женщину увезли в больницу. Декан, напуганный перспективой еще большего скандала и разрывом с тестем, который кто-то там в администрации города, каялся и посыпал голову пеплом, заваливая больничную палату цветами и подарками. В результате жена его простила, а Ниночке пришлось уволиться.
Кассеты остались, но их убрали в кабинете на полку, и никто ими больше не интересовался. Видеодвойка куда-то пропала. У меня знакомая работала лаборанткой на кафедре английского и давала мне кассеты смотреть. Я честно вернула все, кроме «Римских каникул». Я смотрела фильм столько раз, что теперь понимала все – от слова до слова, более того, часть диалогов почти выучила наизусть.
И вот чем больше я обо всем этом думаю – о моей Светке, о Ниночке и даже о принцессе из фильма, – тем больше понимаю, что мне не хватает в жизни сильного чувства. Нет, Андрей хороший и меня, наверное, любит. По крайней мере, жениться собирается. А вот я как-то не горю. Огня нет! Черт, это все Светка виновата – заразила меня своими бреднями.
Я закончила институт с красным дипломом. Не знаю уж, что на меня нашло. Мама, конечно, радовалась, а позвонившая Светка, узнав о моих успехах, спросила:
– Ну ты чего, Туська? Неужели больше заняться нечем?
Я честно ответила, что нечем. А вот сама Светка вышла замуж. Он прекрасный парень, и, короче, она снова беременна.
Как-то все в институте шло ровно и немного скучновато. Даже писать было особо не о чем, хотя, с другой стороны, и некогда. У меня был мой верный паладин Андрей, которого я периодически гоняла, про себя решив, что выйду за него замуж только в самом крайнем случае. Ну, должен же быть у девушки запасной аэродром. Пара молодых людей ухаживала за мной в институте, но как-то я ни с одним из них восторга не испытывала. Девчонки выскакивали замуж направо-налево, а я как-то все не могла найти, кто бы сгодился на роль суженого. Не то чтобы я заморачивалась этой темой, но покажите мне такую девушку, которая не начнет нервно озираться по сторонам, если получает приглашения на свадьбу раз в полтора-два месяца. Плюнув, я решила, что счастье найдет и за печкой или где там я буду работать. Ну, в общем, там и найдет. И с головой окунулась в учебу. Вообще-то я человек просто по природе своей добросовестный и, отучившись ровно первые три курса, дальше сложностей не испытывала, потому как все шло по накатанной – все преподаватели знали, что я иду на красный диплом. Летом я ездила на практику с институтом – вожатой в пионерлагерь. Это, надо сказать, отдельная повесть, которую я никогда не напишу... Потому что практика эта существенно обогатила мое знание человеческой натуры, в основном в плане проявления этой натурой всяких разных инстинктов.
Кстати, из-за лагеря произошла у нас с Андреем шикарная ссора, полная страстей и даже угроз. Он категорически запретил мне ехать вожатой. Я как-то не ожидала такого проявления деспотизма, а потому не сразу нашлась что ответить и только удивленно спросила:
– Почему?
И тут узнала о работе вожатого много интересного. Оказывается, все вожатые только и делают – по крайней мере, после отбоя, – что трахаются. Или квасят. Или совмещают одно с другим, а некоторые так еще и покуривают травку. И так он мне живописно все это рассказывал, что я начала судорожно вспоминать – а не работал ли мой Андрюша на этой ниве? Вроде нет. Тогда откуда такие глубокие знания по предмету? Этот вопрос я озвучила, и выяснилось, что вожатым работал Севка (знаю я его, трахает все, что не успевает убежать), а Андрюша со товарищи как-то ездил к нему в гости на пару дней. И вот там он насмотрелся.
– А может, и напробовался? – ехидно спросила я.
– Да, – с вызовом ответил мне новоявленный деспот. – И не хочу, чтобы ты пробовала то же самое.
– А кто ты такой, чтобы мне запрещать? – поинтересовалась я.
Выслушав очередную версию на тему «наше светлое совместное будущее», я спросила, как он собирается со мной жить, если настолько мне не доверяет. Вот как можно думать о браке с женщиной, которую ты заранее подозреваешь во всех смертных грехах?
Ответ мне не понравился. Если отбросить мычание и невнятные реплики, то он сводился к не новой мысли о том, что все женщины одинаковы: сластолюбивы и не очень умны.
Ну, тут я встала в позу и заявила, что раз он обо мне такого мнения, то ему за невестой надо в ближайший монастырь. А я лично еду вожатой в лагерь.
Съездила – не понравилось. Тяжкий труд, и нагрузка после отбоя тоже немалая. Думаю, кто-то за мной присматривал, потому как хоть Андрюша в гости и не приезжал, но после моего возвращения пришел мириться, и я поняла, что, по его сведениям, вела я себя достойно. А я так себя и вела... не считая пары частных уроков от физрука, которые, надо сказать, существенно обогатили мой скромный сексуальный опыт.
Вот ведь иной раз и не ждешь, а получаешь сюрприз – и от кого? От собственной мамы! Мама давно поглядывала на меня задумчиво и иной раз норовила вытащить в гости к подругам. Я стойко сопротивлялась, подозревая, что подруга притащит на буксире какого-нибудь молодого человека и вечер превратится в мучительные вопросы-ответы и неловкие молчания, которые неизбежно будут перемежаться дурацкими, с моей точки зрения, и трогательными, с точки зрения родителей, рассказами о детстве присутствующих чад. Один раз я так попала и с тех пор решительно отвергаю любые мамины попытки сводить меня в гости.
Еще она брала сверхурочные, все вздыхала, что жизнь так дорожает, так дорожает. А потом, после вручения диплома, вдруг пришла утром ко мне в комнату и положила на кровать пухлый конверт.
– Это что? – Я с трудом разлепила веки и зашарила по тумбочке в поисках заботливо приготовленной с вечера (вернее, сегодня с утра) водички. Праздновали мы накануне бурно, домой я вернулась даже не поздно, а скорее рано – часов в шесть, когда сил уже не осталось совсем. Попив водички и бросив на себя взгляд в зеркало, принялась стенать и жаловаться на головную боль, и на фига ты меня разбудила, и я бы до обеда хоть поспала...
– Опухнешь, – проворчала мама.
– Да я и так...
Мать смотрела на меня как-то странно, и я встревожилась:
– Мам, ты чего, случилось что?
– Нет, Тусечка, все хорошо. Просто думаю, какая ты у меня уже большая... Так время быстро летит. Вот и институт закончила.
– Ага, и все в девках сижу. Ты опять?
– Нет, нет... – Мама уже всхлипывала.
Понятно, настроение у нас сегодня не ругательное, а умилительное. Родители странные люди. Они ждут не дождутся, когда их дети вырастут, и охотно жалуются всем окружающим на недостатки собственного чада. Причем жалобы слышны начиная с момента, когда дите плохо спит по ночам, и не прекращаются, даже когда оно – дите – начинает покуривать. И вдруг оказывается, что ребеночек вырос. Тут родители принимаются об этом жалеть и ударяются в слезы. Обалдеть! Ну, это я сейчас так говорю, а тогда-то я, само собой, тоже разревелась. Мы обнялись с мамой и некоторое время плакали, вытирая носы и слезы моим пододеяльником (чур, не смеяться, это мой любимый комплект постельного белья – в розовых слонах).
Потом мама успокоилась, погладила меня по голове, поморщилась, потому что голова вчера была здорово залачена в попытке сохранить тщательно завитые локоны, а вечером, в смысле утром, я как-то до ванной не добрела. Повздыхав, мама отыскала под пододеяльником тот пухлый конверт, с которого все началось, и протянула его мне со словами:
– Это тебе от меня подарок. С окончанием института.
Я с любопытством сунула нос в светло-синий конверт. Там была куча каких-то бумажек. Вопросительно посмотрела на мать, но та упрямо молчала. Пришлось извлекать бумажки и читать. Только через пару долгих минут и дважды прочитанных листов до меня дошло, что это. Это была туристическая путевка в Италию. Три дня в Римини – пляжный отдых – и три дня в Риме. Рот у меня открылся, глаза вытаращились, а потом мы с мамой опять заплакали, и я говорила: «Спасибо, спасибо, спасибо». Конечно, сначала я расстроилась, что путевка одна и билет один. И даже немножко испугалась: как же одной? Потом вспомнила, что мне, черт, уже глубоко не шестнадцать – и обрадовалась. Хотя совесть мучила.
– Мамочка, а ты?
– Нет, мне это уже тяжеловато. Ближе к осени обещают дать профсоюзную путевку в Кисловодск, вот туда и съезжу. Водички попью, полечу мои кишки.
О проекте
О подписке