Текст Парфения по всем признакам относится к церковной литературе: в основе произведения лежит утверждение истины православия, автор книги принадлежит к духовному сословию, будучи афонским монахом, схимником. Наконец, повествование о. Парфения отличается цельностью мировоззрения, основывается на Священном Писании, предании и святоотеческой традиции. В немалой степени «Сказание» направлено на обличение заблуждений старообрядцев, к которым некогда принадлежал сам автор.
Церковные сочинения подобного рода обычно не удостаивались внимания светской литерату рной общественности. Но со «Сказанием» все было иначе. Восприятие читателями книги Парфения, равно как и ее нравственное значение, запечатлел Ап. Григорьев: «Вся серьезно читающая Русь, от мала до велика – прочла ее, эту гениально-талантливую и вместе простую книгу – немало, может быть, нравственных переворотов, но уж во всяком случае немало нравственных потрясений совершила она, эта простая, беспритязательная, вовсе ни на что не бившая исповедь глубокой внутренней жизни»[15]. По словам критика, книга произвела неотразимое обаяние на людей, «которых уже никак нельзя заподозрить в аскетических наклонностях». К числу последних принадлежал А. В. Дружинин, написавший в письме к И. С. Тургеневу 19 сентября 1858 г. о книге афонского инока следующие строки: «И относительно языка, всякому русскому читателю стоит изучать Парфения; уж одно то выше всякой оценки, что этот человек в жизнь свою ничего не читал литературного, о красоте слога понятия не имеет и часть жизни провел с людьми, считающими молчание за подвиг, а всякое лишнее слово чуть не за преступление»[16]. Строки Дружинина нуждаются в серьезных уточнениях.
Действительно, Парфений провел свое детство и юность среди раскольников, он вырос в благочестивой семье старообрядцев, где не могло быть речи о школе или другом подобном учреждении. Своим образованием Петр Агеев полностью обязан родителям[17]: «…семейство наше было как Духовная академия и училище благочестия, ибо ничего больше никогда не услышишь – или читают книги, или кто что-нибудь душеполезное рассказывает, или поют духовные песни»[18]. Однако все сказанное совсем не означает, что будущий автор «Сказания» не имел понятия «о красоте слога», напротив, его книга позволяет говорить о высоком уровне образования автора, но образования церковного.
Подтверждение последнему можно найти и в автобиографии о. Парфени я. Уже в десяти летнем возрасте будущий автор «Сказания» прочитал все Четьи Минеи, Прологи, Ефрема Сирина, авву Дорофея, священноинока Дорофея, Златоуста, Василия Великого и др. учителей церкви. Замечательно как само стремление юного Петра познать Библию, так и то, что отрок оказался вполне подготовленным к пониманию Писания: «…с Божией помощию начал я, – вспоминал о. Парфений уже в зрелом возрасте, – различать в ней <Библии>: что писано исторически, что нравоучительно, что до закона касательно, что пророчественно; и я в ней увидел все Божие домостроительство – чудеса Его и премудрость, благость, человеколюбие Его и правосудие; и прочитал я ее несколько раз, и всю ее несколько раз, и всю ее мог почти наизусть рассказать, разбирать и толковать»[19].
Парфений, воспитанный вне светской культуры[20], не осознающий себя в области так называемой «мирской» литературы, не заботившийся о «красотах слога» в общепринятом понимании, создал книгу, которая ассоциировалась не только с особым мировоззрением, но и с индивидуальным литературным стилем. Богатый красками и образами язык «Сказания», уникальное слияние церковнославянской литературной и народной речей в восприятии читателей приобретали особое качество художественности. Автор «Сказания», смиренный инок, был поставлен в один ряд с Байроном, Гоголем (А. В. Дружинин), Пушкиным, Островским (А. А. Григорьев), С. Т. Аксаковым (А. А. Григорьев, М. Е. Салтыков). Не менее, чем творения писателей-современников, книга Парфения несла черты «вдохновения и поэзии», являя собой важнейший документ умственной и нравственной жизни народа.
Выразительность повествовательной манеры Парфения не имела никакого отношения к светской литературной традиции, и в этом заключалась особенность книги, которая представляла собой уникальное явление культуры. Тем не менее, в «Сказании» о. Парфений выступает именно как литератор, человек, не только «пишущий вообще», но обладающий несомненным «мастерством, стилем, интеллектуальным уровнем, мировоззрением» и привносящий все это в свое произведение[21].
Надо заметить, что разделение литературы на духовную (церковную)[22] и светскую, начавшееся с петровского времени и явно обозначившееся в России к первой трети XIX столетия, существовало далеко не всегда. В культурном сознании общества (особенно в средних и низших его слоях) понятие «литератор», не связанное с определенной литературной деятельностью, нисколько не противоречило выражению «духовный писатель», и наоборот. Для о. Парфения, судя по содержанию его произведений, никакого противоречия между «писательством» и деятельностью, связанную с духовным трудом, не существовало. Потому, называя автора «Сказания» «духовным писателем», мы подразумеваем его литературное творчество.
О. Парфений создает свое произведение в то время, когда в России особенно остро ставятся вопросы об историческом самосознании народа, о национальной сущности русского характера. В исследовательской литературе принято говорить о «периоде выжидания» большого социально-психологического романа[23]. По мнению Л. Я. Гинзбург, в этот «кризисный» или переходный для русской литературы период, который приходится на конец 40-х – начало 50-х гг. XIX в., чрезвычайно возрос интерес к промежуточным, полубеллетристическим жанрам. Мемуары, автобиографии, записки, очерки, т. е. всевозможные документальные жанры свободны от фабульных схем и не претендуют на «художественность» стиля[24], но в них «открыто и настойчиво» присутствует автор, а, кроме того, ощутимы тяга к «факту» и «материалу», стремление к многостороннему изображению быта, психологическому исследованию. Все эти признаки можно найти в «Детстве» Толстого, «Фрегате «Паллада» Гончарова, «Записках из Мертвого дома» Достоевского.
Аналитические возможности литературного произведения Л. Я. Гинзбург связывает с потребностью осмыслить итоги французской революции 1848–1849 гг., утверждая при этом, что «принципом осознания и построения личности» в это время становится «разрыв между внешним и внутренним миром». Исследовательница приводит убедительные примеры. Но историко-литературная значимость рассматриваемого нами периода отнюдь не исчерпывается произведениями широко известных авторов, а методы анализа, успешно «работающие» там, где речь идет о «Былом и думах» Герцена, «Мадам Бовари» Флобера, «Рудине» Тургенева, не применимы, например, к «Семейной хронике» С. Аксакова или, тем более, к сочинению инока Парфения.
Так, автора, а одновременно и героя «Сказания», отличала редкая ясность мировоззрения, что в глазах читателей придавало книге Парфения особую ценность. То же можно сказать о произведении Аксакова, которое произвело большое впечатление на современников прежде всего цельностью авторского мировосприятия. Аксаков и о. Парфений действительно создают свои произведения в период, когда в России особо отчетливо звучит тема истоков и корней русского мира, когда речь идет о судьбе страны в целом. Героям «Семейной хроники» и «Сказания» чуждо сознание, расчлененное противоречиями европейской цивилизации, чужд разрыв личности «между внешним и внутренним миром», и, конечно, названные сочинения не имеют никакого отношения к последствиям революции во Франции.
Другой важный момент заключается в том, что, работая над книгой по послушанию, Парфений не мог не осознавать, что задумал и создал значительное произведение не только по объему. Конечно, афонский монах был бесконечно далек от того, чтобы претендовать на литературное признание в обществе. Мысль как бы «не явиться хваляся и тщеславися своим странствованием» тяготила о. Парфения с самого начала его работы над книгой. Но Парфений, безусловно, ориентировался на читателя, что подтверждает и текст «Сказания», и сам факт обращения автора к читателю в предисловии[25] к книге.
В процессе создания своего произведения Парфений предполагал читателя, но не искал при этом «специальных средств художественной выразительности», а придерживался той «установки на подлинность», которая определяет уровень документальной литературы. В результате в «Сказании» возникло то «качество художественного образа»[26], которое было воспринято современниками как «великая поэтическая фантасмагория»[27]. «Удивительные образы» «Сказания», его самобытный язык и церковнославянский строй речи оказались уместными в избранном писателем жанре.
«Сказание» содержало черты автодокументальных жанров, поэтому можно говорить о синкретизме как о жанровом своеобразии сочинения афонского монаха. Однако жанровой доминантой в этой книге остается путь в Святую Землю и пребывание в ней. Знакомый с писаниями древних паломников, Парфений понимал: он создал нечто отличное от средневекового жанра, что и отразилось в названии его произведения.
Термин «сказание» нельзя считать устойчивым жанровым обозначением. Можно говорить лишь о том, что это повествование о прошлом, характеризующееся ретроспективностью в изложении событий и отличающееся особым пониманием прошлого с позиции позднего времени[28]. Сам автор «Сказания» почти всегда называл свою книгу «странствием». Действительно, о. Парфению удалось «с протокольной точностью» описать все виденное и слышанное и вместе с тем живо запечатлеть свое переживание странствия, свою жизнь, потому применительно к «Сказанию» можно говорить как о новаторстве Парфения, так и об определенном следовании исторически сложившейся традиции паломнического жанра.
Паломничество, возникшее изначально как поклонение местам человеческих страданий и божественной славы Христа, есть одновременно и неотъемлемый элемент религиозного сознания, и церковный обычай, и культурно-историческое явление. Редкий поклонник святых мест не фиксировал свои путевые впечатления, поэтому паломническая литература составляет огромный пласт культуры, как русской, так и западноевропейской, и весьма разнообразна по своему содержанию и жанровому составу. К паломнической литературе можно отнести путеводители, очерки, заметки, письма, рассказывающие не только о Палестине, но и о других местах, связанных с событиями, которые отражены в библейской и церковной истории.
Тема пути в древнерусской литературе почти всегда была связана с образом Святой Земли. По замечанию Ю. М. Лотмана, «всякое путешествие» в средние века приобретало «характер паломничества»[29]. Святые места Палестины были не только предельно удалены от путника, но требовали от него особых усилий, сопряженных подчас с очень тяжелыми физическими испытаниями. В сознании средневекового человека путь к Святой Земле означал отказ от привычной жизни, от устоявшегося быта, подразумевал духовный подвиг, немыслимый без молитвы и покаяния в месте, где для христиан совершилось спасение всего человечества.
Первые путевые очерки в русской литературе принадлежали паломникам Древней Руси и получили название «хожений» («хождений»)[30]. На сегодняшний день насчитывается более семидесяти древнерусских хожений, многие из которых имеют несколько списков, что свидетельствует о популярности жанра в прошлом. Традиционный жанр хожения отличает сжатое изложение событий, участником которых являлся автор, точное описание святых мест, наконец, общая поучительная и познавательная цель сочинения. В основной своей массе хожения представляли собой паломнические сочинения, но с конца XIV в. («Хождение Игнатия Смольнянина») путешественники наряду с паломническими часто ставят перед собой дипломатические или торговые задачи. Такого рода путевые очерки окончательно укрепляются в середине XV в. и достигают своего расцвета в «Хождении за три моря» Афанасия Никитина.
Девятнадцатый век несет принципиально новое, аналитическое отношение к православному Востоку, выразившееся в изучении древнерусского паломничества, в разыскании и изучении его памятников. В первой половине XIX в. паломничество еще не имело того массового характера, который оно приобрело после, в последней трети столетия; однако начало научного осмысления паломнических сочинений как культурно-исторического явления приходится именно на это время, когда хожения становятся объектом текстологических исследований, когда появляется необходимость в издании хожений, в выявлении и сравнительном анализе их рукописных списков. Это было осуществлено вполне только к 70–80 годам XX в. в исследованиях Н. И. Прокофьева, которым был подготовлен и издан сборник «хожений»[31]. Разыскания Н. И. Прокофьева опирались на опыт почти двух столетий и были вызваны многовековым читательским интересом к сочинениям древнего жанра.
Древнерусские хожения распространялись в списках на протяжении долгого времени. Только в конце XVIII в. «Хожение Трифона Коробейникова» выходит отдельной книгой, в это же время издается сочинение Игнатия Смольнянина и «Во Иеруса лим хожение», входившее в состав Никоновской летописи. Более десяти хожений было напечатано в «Древней Российской вивлиофике» Н. И. Новикова. Издание древних паломнических сочинений продолжается в начале XIX в. Н. М. Карамзин в примечаниях к «Истории Государства Российского» использует выписки из хожений. В «Словаре историческом о бывших в России писателях духовного чина греко-российской церкви» Е. А. Болховитинова дается оценка литературных трудов писателей-паломников: игумена Даниила, Степана Новгородца, Игнатия Смольнянина, Арсения Суханова, Мелетия Саровского, Василия Григоровича-Барского. В 1830-х гг. были обнаружены новые тексты хожений, в числе которых «Хожение в Царьград Антония Новгородского» (Добрыни Ядрейковича). Огромный вклад в изучение хожений внес И. П. Сахаров, который впервые издал собранные на то время «Путешествия русских людей»[32]. Эта книга, выдержавшая четыре издания, оставалась единственным сборником древнерусских хожений вплоть до 1984 г., когда вышло издание, подготовленное Н. И. Прокофьевым.
Начиная со второй трети XIX в. древнерусские хожения вход ят в ку рсы по истории литературы[33]. Разбору, анализу сочинений древних путешественников уделяют внимание С. П. Шевырев, А. Д. Галахов, И. А. Порфирьев, А. Н. Пыпин. Попытку описания и научного осмысления паломнической литературы предпринимает в 60-е гг. XIX в. Н. В. Доку чаев. Его исследование было обращено к древнерусским памятникам[34]. Новый всплеск в обращении к сочинениям паломников приходится на последнюю треть XIX в. С образованием Палестинского общества и с началом издания первых выпусков Палестинского сборника, т. е. в 1880-е гг. и в последующие десятилетия, развертывается большая работа по изданию паломнических произведений. Вокруг сборника группируются крупные силы текстологов (М. А. Веневитинов, архимандрит Леонид, Х. М. Лопарев, С. О. Долгов, Н. Я. Марр).
Исследования начала ХХ в. были направлены как на поиски новых памятников и списков, так и на изучение библейских и апокрифических мотивов в хожениях. Среди трудов литературоведов следует назвать концептуальные работы В. П. Адриановой-Перетц, Д. С. Лихачева, Я. С. Лурье. В ХХ в. появляется особенно много исследований, находящихся на стыке наук. Тексты хожений рассматриваются в качестве исторических, палеографических, этнологических источников у Д. С. Лихачева, М. Н. Тихомирова, В. Л. Янина[35]. Что касается христианских мотивов хожений, то подробно о них в отечественной науке советского периода говорить было не принято, зачастую их обходили молчанием, либо вовсе опровергали (Данилов В. В., Янин В. Л.). Паломнические сочинения были предметом изучения не только традиционного литературоведения. Происхождением древнерусских хожений, семиотической функцией пространства в древнерусских путешествиях[36] занималась тартуская структурно-семиотическая школа.
Необходимо заметить, что единого мнения ученых о жанрообразующем признаке хожений не существует. Тем не менее, в стремлении исследователей выявить общую доминанту древнего жанра заметно некое сходство суждений. Хожения, «благочестивые путешествия» (Н. К. Гудзий), характеризуются, по мнению В. П. Адриановой-Перетц, намерением паломника конкретизировать религиозные представления[37], говоря иначе, в качестве жанрообразующего фактора здесь выступает религиозно-поучительный смысл (К. Д. Зееман).
Несмотря на то, что паломнические сочинения не были явлением собственно литературным, в медиевистике неоднократно поднимался вопрос о хожениях как о произведениях художественной литературы. В историко-литературных исследованиях можно встретить мнение, что художественная сторона описания у игумена Даниила не развита, а его эстетические впечатления сдержаны[38]. Мнение о том, что хожения представляют собой географические труды, впервые опроверг Н. И. Прокофьев. Ученый доказал, что хожения – «одна из форм литературы художественной, но того периода, когда художественность носила особый отпечаток и значительно отличалась от художественности литературы нового времени»[39].
Составляя описания Святой Земли, древнерусские авторы руководствовались греческими проскинитариями и ставили перед собой вполне определенные, практические цели. У древнего писателя-паломника способ изображения святых мест базировался главным образом на личном опыте, при этом «чем точнее и вернее он передаст в очерковых описаниях не столько свои впечатления, сколько сами явления и предметы, тем в большей мере жанр будет отвечать своему назначению»[40]. Стремясь как можно точнее представить увиденные им реалии, средневековый писатель обращал внимание преимущественно на внешнюю, видимую сторону предмета. Отсюда преобладание конкретной лексики, присутствие некоторых иноземных слов, особого типа сравнений в языке автора хожения. Детальное описание святых мест было ориентировано на литературный этикет эпохи.
Изменившиеся со временем критерии художественности коснулись паломнической литературы: в записках путешественника XIX в. уже редко можно найти черты классического хожения в чистом виде. Само же слово «хожение» начинает выходить из широкого употребления уже с XVI в. (с «Путешествия…» Трифона Коробейникова). В XVIII столетии свои паломнические сочинения авторы именуют «путешествиями»: «Путешествие в Святую Землю старообрядца московского священника Иоанна Лукьянова», «Путешествие посадского человека Матвея Гавриловича Нечаева в Иерусалим», «Путешествие в Иерусалим Мелетия, Саровския пустыни иеромонаха…» и др.
О проекте
О подписке