Не желая отвечать (Мадам никогда никого не обманывает), я мечтательно улыбаюсь и созерцаю облупившийся потолок. Вот привязались-то! Сначала Женька, теперь еще и она. Мадам затягивает повисшую паузу – и тут из коридора доносится вопль полоумной старушенции, отчего Кларисса хватается за голову и меняется в лице. Вопль, так некстати ворвавшийся в комнату, обрушивает атмосферу доверительной беседы, которую так кропотливо создавала моя лучшая подруга все это время. Кларисса бросается к двери, Мадам смотрит на часы: Алка действительно торопилась. Мадам не сомневается: только Алка могла бы за считанные мгновения довести старуху до инфаркта…

Мадам в последний раз оглядывает комнату, так тщательно подготовленную к ее приходу. Что, интересно, еще из декораций предполагалось пустить в ход? Где то самое ружье, которое должно было выстрелить в третьем акте? Я обхожу все углы, присматриваясь к вещам. Это не то, это тоже не то, это тоже… Хотя постой-ка! Где это видано, чтобы Кларисса читала бульварную прессу? Она же ее на дух не переносит! Статейка отчеркнута красным карандашом. Нет, у Клариссы определенно замашки учительницы младших классов. А… Ух ты! Ничего себе! А я и не знала! Как она умерла? Ха-ха-как… ха-ха…

– Лена… – Бедная Кларисса умоляюще смотрит на меня, а я сквозь нее на Алку. – Лена, тут… – Она безнадежно разводит руками.

– Привет, – бодро говорит Алка. – Ехала мимо, позвонили на трубку. У тебя какие-то пробы? Я не поняла, но на всякий случай решила заехать. Вперед?

Мадам делает скорбное лицо, подходит к расстроенной Клариссе, нежно берет ее за локоть и целует в щеку. Добрая Мадам, ласковая Мадам.

– Извини, – говорю я проникновенно. – Все эта работа! Действительно, пора задуматься…

Кларисса вздрагивает, млеет и омывает меня сиреневым взглядом. Это ты хотела услышать, родная моя? На, пожалуйста. Кларисса кивает головой много раз с видом заговорщицы, посматривая на Алку с чувством превосходства.

– Подумай об этом, – говорит она тоном гуру, без всякой просьбы в голосе.

На лестничной клетке мы расстаемся. Платка моего на ступеньках уже нет, подфартило кому-то. Алка бежит вниз как ненормальная и уверена – не дышит. Она в такие места заходит исключительно по просьбе Мадам или за большие деньги.

Когда я спускаюсь вниз, Алка уже сидит за рулем. Говорит она всегда быстро и отрывисто:

– Чик, Мадам, кадрик: «Лена!!!»

Алка корчит убийственно страшную рожу, глаза у нее буквально выпрыгивают из орбит, язык свешивается набок, как у собаки. (Старичок, в этот самый момент поравнявшийся с нашей машиной, останавливается как вкопанный и с ужасом наблюдает за Алкой, которая изображает реакцию Клариссы на свое появление.)

Алка все измеряет в кадриках. Ее первый любовник был фотографом, поэтому, наверно, так въелись в ее сущность эти треклятые кадрики. «Знаешь, Мадам, как хорошо там было? Чик, кадрик: я в красном бикини ползу по пляжу…» Так и хранит свои кадрики в памяти. Ей удобно, а Мадам все равно. Хотя нет, не все равно: Алка забавная, с ней просто и весело. И кадрики ее забавные. Это вам не вечно тоскливая заумная Кларисса.

– Ты слышала про Соболеву? – Перед глазами Мадам все еще стоит яркий заголовок бульварной газетенки: «Смертельная бледность».

– Мадам интересуется соперницами? – Алка бросает на меня быстрый взгляд, выжимая сцепление. – Это что, плоды общения склариссохвостыми?

– Статейку обнаружила, – морщусь я.

– Ты стала читать газеты? – От удивления Алка напрочь оставляет попытки завести машину. – Мадам, что случилось?

– Соболева умерла, – чувствую себя полной дурой, но все еще пытаюсь что-то ей объяснить.

– Мадам! – Алка поворачивается ко мне. – Я здесь ни при чем, ты же знаешь…

– Знаю.

– Так в чем проблема? Ее нет, мы есть. Нам повезло больше. Куда рванем?

– Давай в клуб. Я пережила тяжелое утро.

– Давай.

Алка никогда не возражает. И это в ней мне нравится больше всего. К тому же мы с ней очень похожи. Она тоже профессионал высокого класса, только на другом поприще. Пользуется славой в определенных кругах, но мало кто знает ее в лицо (как и меня). Да и гонорары у нее, может быть, лишь чуть-чуть уступают моим. Но есть у нас и существенное различие – она «холостяк» и очень сочувствует мне по поводу моей несвободы.

В ее внешности нет ничего такого особенного, чтобы, как говорят, «увидел – закачался».

Напротив, она обыкновенная (с виду) маленькая блондинка (крашеная) с фигуркой, как у тринадцатилетнего подростка. Но вот энергия – бешеная. Заводится с полоборота. Включается легким касанием руки, к сексу относится как к базовой потребности организма, которую оставить неудовлетворенной – смерти подобно. А потребности у нее эти – о-хо-хо! Все это ощущается мужчинами на расстоянии до одного километра. Когда в клубе Алка раскрывает рот и начинает частить про свои кадрики, мужчины за соседними столами тихо поскуливают и нервно стаскивают с пальцев обручальные кольца.

У Алки есть профессиональное прозвище: Алка-пистолет. Она киллер. Но это – строго между нами. Даже наши клубные друзья – Микки и Ники – не знают об этом…

***

Кларисса задергивает шторы и кусает губы. Говорили, торопятся, а сами сидят в машине. Мерзавка эта Алка. И как только Лена ее терпит? Кларисса садится к столику, наливает чай, потом резко встает, чуть не опрокидывая шаткий столик, подходит к подоконнику, смотрит на газетку и обхватывает голову руками. «Господи, – шепчет она, – я такая рассеянная…» Кларисса берет стул, лезет под самый потолок и впихивает газету между толстыми томами «Всемирной литературы». Снова усаживается за столик, но, вытирая испарину, не прикасается к своей чашке, а бессмысленно смотрит в пространство…

***

Газета «Женские шалости» от 15 февраля 2001 года. Сверху яркие разноцветные заголовки: «Морщинам – бой!»; «Растяни молодость на восемьдесят пять лет: пищевые биологические добавки из бивня мамонта (распродажа)»: «Секрет идеальной фигуры Уитни Хаггенс: информация из первых рук»; «Смертельная бледность». Чуть ниже цветная фотография красивой молодой девушки, лежащей на простыне сложив на груди руки. В лице ее – ни кровинки. Подпись: «Элеонора Соболева доверилась гирудам!»

«Вам приходилось когда-нибудь слышать о том, что такое гирудотерапия? Если нет, то вы уж наверняка никогда не прибегнете к этому модному методу после прочтения нашей статьи. Гирудотерапия – это метод, при котором различные проблемы вашего здоровья решаются с помощью маленьких кровососущих тварей, именуемых в просторечии пиявками. Они действительно помогают людям избавиться от тысячихворей, но могут стать и причиной ужасной трагедии, такой, например, какая произошла с нашей знаменитой фотомоделью Э. Соболевой.

Всем известно, что значительную часть времени фотомодели проводят в салонах красоты. Массаж, маникюр, прическа – все это для них не просто прихоть или каприз, а профессиональная необходимость. Соболева еще совсем недавно заявила в одном из интервью, что салон красоты на Каменноостровском проспекте для нее «что дом родной». И нужно же было случиться так, что ровно через две недели после этого ее настигла такая нелепая смерть. И где? Именно в «родном доме».

Косметолог – женщина со стажем и опытом – уверяет, что оставила Элеонору отдыхать на кушетке после массажа и вышла поговорить с клиенткой, которая интересовалась различными аппаратными процедурами. Их разговор затянулся на добрые полчаса, а когда она вернулась в свой кабинет, то глазам ее открылось чудовищное зрелище. Соболева по-прежнему лежала на кушетке, но была теперь бледнее простыни, а на ее теле извивалась добрая сотня маленьких черных пиявок. Каким-то образом все они за столь короткое время переместились из аквариума, стоящего в шкафу, на тело девушки Женщина попыталась смахнуть маленьких кровопийц с тела Соболевой, но, не имея навыка обращения с пиявками, ничего не смогла сделать до приезда «скорой помощи». Ожидание неотложки не пошло девушке на пользу. Прибавьте к этому плохую сворачиваемость крови и… через несколько часов Соболевой не стало.

Вопрос о том, трагическая ли случайность или чей-то злой расчетливый умысел привел к гибели известной фотомодели, остается открытым… Гирудотерапевт уверяет, что Соболева не однажды интересовалась у него, возможно ли с помощью пиявок приобрести столь модную нынче бледность, и он рассказал ей о том, как выращивают и ставят пиявок и сколько пользы они приносят человеческому организму. Девушка явно заинтересовалась его рассказом и вполне могла самостоятельно решиться на эксперимент, оказавшийся для нее роковым…»

***

Я смотрю на нее и в который раз спрашиваю себя: за какие грехи Бог послал мне тяжелейшее испытание в виде любви к Мадам? Что такого натворил я, каких долгов перед ангелами наделали мои предки, что мне приходится расплачиваться за них столь жутким образом? Сейчас она обыкновенная девчонка. Вот сидит и чуть ли не пальчики облизывает, доедая свой любимый пирожок. Нежность подступает к горлу, но я принуждаю себя зевать и смотреть в окно, потому что знаю – эта нежность не имеет объекта. Женщина, сидящая передо мной, может изобразить что угодно, на самом же деле она – чудовище…

День, когда мы с ней встретились, я помню до мелочей…

Это был один из самых заунывных осенних дней. Под ногами грязь и лужи, величиной с озера. Сверху моросящий дождь и беспросветно-серая пелена неба. Ветер, как выражаются синоптики, порывами, и порывы эти пронизывали до костей.

Я шел по Ярославскому проспекту, стараясь не попасть в какую-нибудь яму, и удивлялся, кому пришло в голову назвать эту улочку проспектом. Рядом, на Энгельса, действительно шумел город, а здесь стояли трехэтажные коттеджи, напоминавшие пригороды Санкт-Петербурга начала двадцатого века. Возможно весной, когда зацветет сирень, или зимой, когда повсюду будут развешаны снежные кружева, это место и будет выглядеть восхитительно, но пасмурной серой осенью, когда вокруг валялись почерневшие трупы листьев, проспект навевал тоскливые мысли о потустороннем.

Я был раздражен какими-то мелочами: неисправная зажигалка – раз, ветер, когда не удается прикурить ни с первого, ни с десятого раза, как ты ни вертись, – два, да еще девушка, шедшая на несколько метров впереди, – три. Ужасно она мне не понравилась. Плащишко серый, как осеннее небо, конский хвост на голове. И потом, чего ради, спрашивается, напяливать трехметровые каблуки, когда ходить на них не умеешь?! Она уже два или три раза споткнулась, а я, глядя на нее, сломал две спички, и теперь у меня оставалась одна – последняя.

Раздражение достигло предела. Мерзкая погода, отвратительная улица, противная девушка и только одна спичка. Я расстегнул куртку, чтобы загородиться от ветра, и зажег-таки последнюю спичку, а тут эта дура впереди снова покачнулась на каблуках, споткнулась и остановилась. Сейчас прикурю, догоню ее и скажу, какая она идиотка. Хотя вряд ли отважусь сказать, зато обдам презрительным взглядом, это уж непременно. Я прикурил, затянулся от души, поднял глаза и… выронил сигарету.

Вы бы видели, как она шла! Я подумал, что схожу с ума… Описать это невозможно. Сказать шла плавно, покачивая бедрами, – вздор и ерунда. Она шла так, что у меня по спине побежали мурашки. Осень сгинула, вокруг бушевал ярый май, ее волосы светились янтарем, унылый проспект превратился в праздничные Елисейские поля. Мне потребовалось время, чтобы осознать: перемена произошла во мне, а источник – она.

Я посмотрел по сторонам. Метрах в десяти от меня стоял пожилой мужчина с черной таксой на поводке и провожал ее таким пронзительным взглядом, словно ему было двадцать, а не шестьдесят. Я догнал ее и шел некоторое время след в след, не зная, как подступиться. Она почувствовала, обернулась и улыбнулась мне. Я сказал: «Мадам, разрешите узнать ваше имя…» Она рассмеялась. И меня не стало. Я растворился в волнах той магии, которую она излучала. И с тех пор мне часто снится один и тот же сон: она оборачивается и улыбается. Невозможный сон, я каждый раз просыпаюсь в изнеможении от счастья…

Мы познакомились тогда; хотя слов, которые были сказаны, не помню. Встречались каждый день, бродили по улицам, не замечая зимних холодов, а через два месяца поженились. Ее мама была так добра к нам, что уступила свою маленькую квартирку, переехав жить к сестре. Каждое утро я шел на работу, чтобы отсидеть положенные восемь часов, а потом летел к ней упиваться каждой минутой, каждым часом своей любви. Не скажу – нашей. Она никогда не теряла голову, даже когда еще не была Мадам. Всегда ровная, спокойная, терпеливая. Ее любимая фразочка «Всем сестрам по серьгам» порой причиняла мне страшную боль. А что, если и мне она точно так же, как другим, просто дает то, чего я от нее хочу? Мадам не любит споров… Мадам всегда плывет по течению…

Мадам была тем драгоценным камнем, который требует соответствующей оправы. Я видел ее в разноцветных шелках, в красивом спортивном автомобиле, бродящей по анфиладам комнат. Что я мог ей дать? Зарплату в четыре сотни плюс премиальные. Да и кто я был? Бывший десантник, ныне испытатель парашютов, ищущий приключений на свою голову. Меня завораживал риск, привлекала опасность: чем меньше шансов было не сломать себе шею, тем охотнее я ввязывался в проект. Но теперь, познакомившись с Мадам, я все чаще стал испытывать страх перед прыжками. Мне было что терять. Я нашел то, что искал. К чему же каждый день рисковать жизнью? И я перешел работать в отдел мальчиком на побегушках. Да и взяли-то за былые мои заслуги помощником помощника бухгалтера. Получать образование было поздно, ожидать, что с неба свалится денежная работенка, не приходилось.

Днем и ночью я ломал голову над тем, как сделать так, чтобы моя Леночка не провела остаток жизни в обшарпанной маленькой квартирке на Ярославском проспекте. Хотя ей, похоже, было абсолютно все равно. У нее никогда не было ни страстных желаний, ни сильных чувств. Она словно спала с самого детства и не собиралась просыпаться «Неужели ты совсем ничего не чувствуешь, Мадам?»

Я нашел выход не сразу. Как-то, получив неурочную премию, я купил фотоаппарат и отщелкал три пленки кряду, снимая мою ненаглядную девочку. Я просил ее: «Сделай весну!» – и она научилась понимать меня. Что-то неуловимо меняла в себе и начинала светиться. Фотоаппарат это свечение улавливал, и снимки, которые я принес на работу, произвели на моих коллег потрясающее впечатление. Трое назойливо стали набиваться к нам в гости, двое втянули животы и приосанились, молоденький практикант впал в прострацию.

Я все понял. Они чувствуют то же, что и я. Если выпустить Мадам на большую сцену… Страшно было даже представить себе, что тогда начнется! Успех будет потрясающим, но я могу потерять ее. Второе предположение было до того невыносимым, что я начисто отверг все свои планы разбогатеть за счет талантов жены и подумывал, как бы использовать собственные резервы.

Нужно сказать, что Леночка в принципе существо довольно неуклюжее. Она может споткнуться на ровном месте, часто бьет посуду и вообще не привлекает ничьего внимания, пока что-то не заставляет ее «включить режим свечения». Господи, не знаю, как она это делает, знаю только, что это оружие смертельное и поражает в самое сердце. До нашей встречи она, похоже, совсем не осознавала своего действия или почти совсем не пользовалась своим талантом. Но я же сам, как последний дурак, объяснил ей, что к чему. И вскоре Леночка вошла во вкус. Идем мы с ней, к примеру, по Невскому. И вдруг я замечаю, что прохожие смотрят на нас во все глаза, налетают друг на друга, открывают рты. Это она развлекается. Я, к сожалению, теперь не всегда чувствую, когда она начинает… Что начинает? Даже не знаю, как это назвать. (Недавно в Калифорнийском университете нам сказали, что Мадам генерирует какие-то особые волны, какой-то ритм, но даже тамошние профессора не сумели дать вразумительного ответа, каким образом этот ритм запечатлевают кино- и фотокамеры.)