Нина Степановна с громадным пакетом возвращалась домой. Накупила продуктов. Сегодня зайдет соседка (она же – подруга) Люба. Поболтать и торт поесть в честь дня рождения.
Проверила почтовый ящик: только цветастый рекламный буклет из магазина напротив. Посмотрела на другой почтовый ящик с цифрой двенадцать. Нащупала в кармане лист в клеточку с сердечком по имени Николай.
«Была – не была! – мысленно воскликнула Нина Степановна. – Что я, хуже что ли?» – и засунула мятый листок в щель ящика. Внизу хлопнула тяжелая подъездная дверь, Нина Степановна испугалась, что это кое-кто определенный, подхватилась и заспешила на свой этаж, в квартиру с номером восемнадцать на двери.
– Надька! – крикнула женщина разувшись, и ей ответила привычная тишина. Опять где-нибудь шатается. Переходный возраст – пятнадцать лет, уроки побоку, всё побоку. – Надька! – крикнула еще раз, навскидку. Только холодильник мерно гудит.
Нина Степановна прошла на кухню, выложила продукты на стол. Торт купила – «Наполеон», самый любимый с детства. Вот придет Люба, поболтают, посидят, телик посмотрят. Тут же зазвонили в дверь. Нина Степановна открыла.
– Любка, приветики, – сказала она и обняла подругу.
– Превед, медвед, – ответила та. – Все-таки работа в школе хорошему тебя не учит.
– Тут и без школы научишься. У меня взрослая дочь, океюшки?
– Не такая уж взрослая. А отпускаешь шастать до ночи.
– Знаешь же, что не я отпускаю. Сама отпускается, когда захочет и куда захочет, – ответила Нина Степановна и прошла в кухню, а за ней Люба, шелестя по полу нарядной юбкой.
– Сама только пришла, – сказала Нина Степановна и поставила чайник на плиту.
– Распустишь ее, – не унималась подруга. – Вон, я свою в ежовых рукавицах до сих пор держу, а ей уже двадцать.
– Ты молодец.
– Отцовского ремня ей не хватает. Твоей, в смысле.
Нина Степановна села на стул и поглядела на чайник. Он отзеркалил ее лицо, сделав похожим на воздушный шарик. Нина Степановна скорчила гримасу и шарик тоже скорчился в ответ.
– Всё развлекаешься, – вздохнула подруга Люба.
– День рождения у меня, – ответила та, ссутулившись на своем стуле.
– Ну что ж, тогда с ним тебя! Водочки не найдется?
Нина Степановна не вставая открыла подвесной шкаф и достала початую бутылку. Кухня маленькая, позволяет дотянуться до всего не поднимаясь со стула – до шкафа, до плиты, даже до раковины можно достать, но посуду сидя мыть неудобно. Нина Степановна специально пробовала – нет, неудобно.
Разлили водку по рюмкам, чокнулись.
– С днем рождения, подруга! Что пожелать-то, – сказала Люба, весело поглядывая на прозрачную поблескивающую жидкость в своей рюмке. – Любви! – громко воскликнула она и осушила в один глоток. – Чтоб нашла своего единственного. Можно и не единственного. Вон Анька с первого подъезда, сама знаешь… А мы что, хуже, что ли? Нам тоже можно.
– Мы не хуже. Нам можно, – кивнула Нина Степановна, вспомнив свой мятый листок в почтовом ящике номер двенадцать. Ей вдруг стало стыдно за этот листок. Не подумав как-то бросила. Может, вернуться за ним? А как достать? Рука ведь не пролезет в щелку. Она там такая узкая, эта щелка.
– Выпьем за это! – тем временем завершила какой-то тост Люба, подливая в рюмки.
Нина Степановна схватила рюмку и опрокинула в себя.
«А вдруг на этом листке можно распознать отпечатки пальцев? – внезапно подумала она, вспомнив „Ментовские войны“, и похолодела. – Надо сбегать».
– Люба, ты посиди тут, я почту забыла забрать. Мне там это… письмо должно прийти.
– От кого письмо? Кто ж щас письма пишет?
– От налоговой. Налоговая пишет, – нашлась Нина Степановна. Люба кивнула: налоговая действительно пишет, она тоже получает такие.
– И ты так встрепенулась из-за письма из налоговой? Так ждешь? – прищурила глаза подруга.
– Ну, просто проверю, – сказала Нина Степановна и резко замедлилась в движениях. А то действительно: когда идешь узнавать сумму налога, поспешность не к лицу.
Она степенно вышла в подъезд, а там уже припустила по лестнице вниз.
Заглянула в дырочки на ящике номер двенадцать. Или слишком темно, чтобы увидеть, что внутри, или уже забрали. Пусто.
Она медленно поднялась к себе.
– Ну как? – крикнула Люба. Нина Степановна зашла в кухню, лицо у нее было растерянное. – Не пишет тебе налоговая? Да, грустно.
Нина Степановна села на стул. Ну вот, теперь этот листок попадет Коле в руки и он будет гадать, кто это пишет его имя в сердечке. А если догадается, что это она – Нина Степановна?.. Хотя, как он догадается? Вряд ли. С этой мыслью к ней пришли одновременно успокоение и разочарование. Вот если бы он и впрямь догадался… Тогда Нина Степановна почувствовала бы одновременно тревогу и счастливый трепет: он знает. И непонятно, что лучше – разочарованное спокойствие или счастливая тревога?
– Так Надька и на день рождения твой где-то гуляет? – спросила во второй уже раз Люба. – Нина! Слышишь?
– Слышу. Видишь же, гуляет где-то.
– Как ты так можешь отпускать? Звони скорее.
– Да сбросит, – Нина Степановна махнула рукой, но все равно пошла в прихожую за мобильным. Вернулась в кухню, потыкала кнопки, приложила телефон к уху и с минуту слушала гудки.
– Загуляла, – констатировала Люба.
– Может, у подруги, – сказала Нина Степановна.
– И ты в это веришь?
– А что? Вот ты же у подруги, – невесело усмехнулась и переложила с места на место ложечку для торта. Чайник закипел и она выключила газ. Ей не нравилось говорить о дочери с Любой. Люба поучала, Нина Степановна согласно кивала, но понимала, что с дочерью не справляется. Родила ее поздно, в тридцать пять лет. Все ждала любви, так и не дождалась. Отец девочки не пробыл с ними и месяца… А теперь еще этот пубер… пубертатный период, как говорила ей школьная психологиня. По-русски это значит подростковый возраст: гора двоек в дневнике, куча мальчиков в голове и непонимание в семье.
Немного помолчали, поедая торт.
– Свечки бы хоть поставила, – сказала Люба.
– В церкви? – опомнилась от своих мыслей про пубертатный период Нина Степановна. Люба рассмеялась:
– На торт. Знаешь, такие продают сейчас: там цифры. Не надо ставить пятьдесят свечек, а можно всего две: пятерку и нолик, – Люба откусила от своего куска, и на носу у нее осел крем.
– Да зачем свечки. Я и так помню.
– Могла бы задуть и загадать желание.
– Я загадала.
– Без свечки не сбудется.
– Не нагнетай, – Нина Степановна откусила кусок от торта и принялась медленно жевать.
– Да сбудется, сбудется, – весело проговорила Люба, выцеживая остатки водки себе в рюмку. – Вот за это и выпьем.
– У меня только чай остался.
Люба чокнулась рюмкой о чашку Нины Степановны и опрокинула содержимое в себя.
– И все-таки, любви тебе, подруга! Может, тогда и Надька по струнке ходить станет. Если в доме мужик появится.
– Спасибки, Любка.
– И тебе чмоки.
Они снова чокнулись, уже пустыми чашками.
В двери закопошились ключом. Слегка осоловевшая Люба не услышала и продолжала:
– В твоей жизни начинается новая пора, Нинка! Пятьдесят – это не просто так. Пятьдесят – это что-то да значит. А знаешь, какая Моника Белуччи была в пятьдесят? – как-то совсем не к месту вдруг сказала она и показала большой палец: классная Моника Белуччи была в пятьдесят.
– А сейчас ей сколько? – рассеянно спросила Нина Степановна, прислушиваясь к звукам в прихожей.
– А сейчас пятьдесят два. Но она тоже еще ничего.
– Надя! – позвала Нина Степановна.
– Привет, ма! – крикнула дочь из прихожей и прошла в свою комнату.
– А поздравить… – начала Люба громко, но ее голос сорвался на какой-то визг. – А поздравить мать с днем рождения? – закончила она свою мысль.
– Ну Люба, – одернула ее подруга.
– С днем рождения, ма, – крикнула дочь из комнаты. – И пока.
– Куда ты идешь, уже десять вечера, – Нина Степановна вышла в прихожую, за ней подтянулась и Люба.
– Я вижу, тебе весело, – ответила Надя. – Я зашла переодеться. Целую и все такое! – она махнула рукой в направлении матери, схватила свою сумку и выпорхнула за дверь.
– Хоть бы в день рождения матери не шлялась! Дома бы посидела, как все. За тортом, – выкрикнула Люба и икнула.
Нина Степановна высунулась из входной двери:
– Когда тебя ждать-то? В одиннадцать чтоб дома была!
– Пока, ма! – сделала вид, что не услышала, или правда не услышала та. Шаги удалялись, пока совсем не стихли.
– Распустила дочь, – пьяно проговорила Люба.
Нина Степановна мельком глянула в зеркало на свое осунувшееся круглое лицо, раскрасневшиеся от водки щеки и потерянные глаза.
– Давай еще по кусочку, что ли? – нарочито весело сказала она и направилась в кухню.
– Водка кончилась, да? – спросила Люба и пошла следом.
– Это, вероятно, тебе, – хихикнула девочка двенадцати лет и бросила мятый сложенный пополам листок в брата. Тот лежал на кровати в наушниках. Он услышал, но сделал вид, что нет: опять ерунда какая-нибудь. Листок, не долетев, шлепнулся рядом с кроватью на пол.
– Тебе, говорю, – крикнула девочка, оттопырив один наушник. Брат оттолкнул ее руку.
– Отвянь.
– Тебе письмо, – снова сказала она. Ей хотелось посмотреть на его реакцию на такое «письмо».
Он лениво поднял листок, раскрыл, глянул и бросил обратно на пол.
– Опять мелочь какая-нибудь. Из твоего класса, поди.
– Кто? Лидка? Она не станет такими глупостями маяться, – надулась девочка. Лидка была ее подругой с первого класса и девочку обидело, что брат мог подумать на нее. Лидка вообще в него не влюблена, еще чего! Кто вообще в здравом уме и твердой памяти влюбится в такого? Правда, все же влюблялись, и девочка знала об этом. Но только не Лидка, нет! Она не посмеет так поступить. Все-таки подруга.
– Может, и Лидка твоя. Откуда я знаю, кто именно из всей этой своры.
– Сам ты свора!
– Вечно выстроятся у коробки и пялятся, как я броски отрабатываю.
– Ты не броски отрабатываешь, а дурью маешься! – вскинулась девочка. – Так мама говорит.
– Замолкни. Музыку мешаешь слушать.
– И никто на тебя не пялится.
– Каждый раз делают вид, что мимо шли.
– Никому ты не нужен. И тем более Лидке.
– Пойду попла́чу об этом где-нибудь в уголке.
– Не помешало бы.
– Замолкни, я сказал! – повысил голос брат. Девочка обиженно надулась, скрестила руки на груди.
– Что тут у вас? – заглянула в комнату мама. – Женя, что случилось? Коля?
– Ему любовную записку написали, – сразу «сдала» брата девочка и показала на листок, самым жалким образом валявшийся на полу.
– Ну-ка, ну-ка, – мама зашла и подняла записку с пола.
– Да бред, – вставил Коля и включил музыку погромче.
– Кто это тебе пишет? – обратилась к нему мама.
– А? Я ничего не слышу.
– Кто пишет? – громче повторила мама. Она повертела листок в руках. Такие записки обычно младшеклассники друг другу подкидывают.
– Не слышу. Тихо говоришь.
Мама положила листок на стол и вышла из комнаты.
Она ждала, когда же сын остепенится, а сын все не остепенялся. Семнадцать лет парню. В этом возрасте себе профессию выбирают. Выпускной класс, вся жизнь впереди. А его волнуют только музыка в наушниках да баскетбол.
На дворе стоял октябрь, и мама как-то спросила Колю:
– Сейчас в баскетбол играешь. А вот снег выпадет, что будешь делать?
– В хоккей гонять буду. Тот же мяч, только маленький и плоский. Не боись, не пропаду, – и, посмеиваясь, сделал музыку в наушниках громче.
В общем, тяжело было маме с Колей. Не то что с Женей – отличница, покладистая девочка, веселая. А этот в наушниках или с мячом целыми днями. Бывало, совсем невмоготу станет, мама и говорит:
– И почему я тебя только Колей назвала, – вздыхает и качает головой, сидя на стуле у него в комнате. Коля тоже качает головой, лежа на кровати, но по другой причине – в такт музыке. – Вон у Лариски Коля – отличник, в очках, собранный всегда, вежливый такой.
И мама машет рукой на сына: «Что с тебя взять».
– Лучше бы Димой назвала. Был бы Димон. Тебе подходит, – думая, что тот не слышит, говорит она. А он снимает наушники и отвечает:
– Сейчас все можно. И имя поменять, и фамилию, и отчество. Сходи в паспортный стол, запиши меня Димоном, – и он мечтательно закатывает глаза: – Вот бы и отчество поменять. Стать каким-нибудь Димоном Эдуардовичем. А? Круто?
– Скажи спасибо, что папа не слышит.
– Спасибо, что папа не слышит, – он снова вдевает наушники в уши и уходит от реальности в мир тяжелых ритмов. А мама, вздохнув, – на кухню.
Коля подошел к окну.
– Вон, видишь, – сказал он сестре. – Свора подтянулась уже. С Лидкой твоей ненаглядной во главе. Ждут, когда я в баскет выйду играть.
Женя взбеленилась:
– Они ко мне пришли, понятно тебе? Нужен ты больно! Думаешь, весь мир вокруг тебя вертится?
– А ты думаешь, не весь?
Он взял листок с сердцем и протянул девочке:
– На вот, отдай своей подружбайке обратно. Пусть придумает что-нибудь поинтересней.
– Да не она это!
– Ладно, сам отдам, – Коля усмехнулся и засунул листок в карман.
Уже из прихожей он крикнул:
– К ужину не ждите, вернусь через неделю.
И захлопнул дверь.
Женя видела в окно, как брат забрасывает мяч в корзину, а «свора» медленно, будто нехотя, подтягивается к заборчику спортивной коробки, и Лидка на ходу проводит рукой по светлым густым волосам, расчесывая их пальцами.
«Ну всё! – подумала Женя. – Сейчас она у меня получит!»
Девочка наскоро оделась и тоже выбежала во двор.
– Эй, белобрысая, – не оборачиваясь, бросил Коля. Лидка приосанилась: к ней обращаются. – Забери свой листок.
– Какой еще листок?
Коля повернулся и быстро направился к ним. Достал из кармана мятый лист в клетку и протянул девочке.
– Это не мое, – выпятила губу та.
Коля развернул листок и поднес нарисованное там сердце к лицу девочки:
– А содержание соответствует.
– Это не мое! – запальчиво крикнула Лидка.
– Все равно забери, – парень кинул листок ей, она даже не сделала попытки поймать. Тот вяло упал на землю. Коля снова принялся закидывать мяч в корзину с таким видом, будто не разговаривал только что с Лидой, не кидался в нее мятой бумагой, и вообще, словно этих малолеток здесь нет, он один на площадке, оттачивает броски.
Лидка мстительно схватила листок и побежала к подъезду Жени и Коли. Из подъезда как раз вышла Женя. Лидка проскочила мимо нее, та даже не успела ничего сказать подруге. Остальные девочки остались неуверенно топтаться у спортивной коробки. Лена только сделала движение в сторону Лидки, но никто ее не поддержал. Девчонки переводили взгляд с Коли на дверь подъезда, за которой скрылась Лидка, не зная, как теперь быть. Остаться здесь и смотреть, как он бросает мяч в корзину? Они тихонько шептались.
– Ну и куда ты припустила? – крикнула Женя, снова забежав в подъезд.
– Этот твой брат сказал, что я ему нарисовала это уродское сердце!
– А это не ты?
– Спятила, что ли? С ума съехала? С какого перепугу я буду ему сердца малевать?
– С такого, что ты в него втюрилась!
– Нет!
– Да, а обещала не втюриваться!
– Я и не втюривалась! – прокричала Лидка, подскочила к почтовому ящику номер двенадцать и принялась запихивать туда листок. Жизнь уже изрядно его пожевала, и он не желал запихиваться, а только больше мялся.
– Что ты делаешь?
– «Я возвращаю ваш портрет»! – крикнула Лидка, и лист наконец засунулся полностью.
– Он тебя прибьет, – рассмеялась Женя, представив лицо брата, когда он снова увидит этот листок с дурацким сердцем.
– Ну и пусть прибивает, – отрезала подруга и оттряхнула руки, как бы говоря: «Дело сделано».
– Пусть прибивает? Значит, точно влюбилась.
– Да не влюбилась я! Нужен он кому! – взбеленилась Лида и поскакала по ступеням вниз. Женя пошла за ней из любопытства. Злость на подругу прошла, теперь ей было с одной стороны смешно, с другой – интересно посмотреть, что произойдет дальше. Она вышла на улицу.
– Письмо вернулось адресату! – услышала Женя звонкий голос Лидки и моментально перевела взгляд на Колю, предвкушая выражение его лица.
– Ты что-то сказала, малявка? – переспросил он и забросил трехочковый.
– Письмо вернулось адресату, – не без удовольствия повторила Лидка и уставилась на парня с мстительной ухмылкой.
– Сейчас пойдешь, – спокойно, с расстановкой, проговорил Коля. – И достанешь из ящика этот мусор. Считаю до трех.
– Не пойду, – Лидка упрямо сложила руки на груди. Женя стояла рядом и улыбалась: так его!
– Раз, – он принялся ритмично отстукивать мячом по асфальту. Получалось у него это мастерски. Девчонки засмотрелись. У Лены, неказистой девочки с жиденькими волосами, затряслись коленки от этого стука в сочетании с его угрожающим «раз». Она бы точно струсила, а Лидка ничего, стоит, как вкопанная, и ухом не ведет.
– Два, – он ускорил темп, мяч заходил вверх-вниз, как игрушка йо-йо.
– Дашь мяч погонять? – спросила Лидка и ухмыльнулась. Коля бросил на нее темный взгляд.
– Три.
Мяч перестал скакать, остался в руке у Коли. Девчонки напряглись, а Лидка с деланным равнодушием смотрела на парня.
– Бессмертная, что ли? – спросил он, подойдя к краю заборчика.
О проекте
О подписке