Гостиница походила больше на загородный дом, спрятанный с восточной стороны за рыжим полем высокой пшеницы, с западной – редким леском, служившим природной границей города, откуда мы и прибыли. Полусонный хозяин вяло поприветствовал нас, отдал ключи от двух смежных комнат на третьем этаже и с чувством выполненного долга отправился спать.

Готье велел мне занять угловую комнату, откуда, якобы, было видно поле и огни города за ним, затем просто ушёл, оставив меня на попечении невысокой, худощавой горничной, которую звали Мадлен, и с которой они перебросились парой фраз на французском. Тогда я подумала, что не увижу супруга до самого утра.

Эта Мадлен напоминала мне сестру Бэтси из школы, где мы обучались вместе с Коллет. Такая же маленькая, но проворная и знающая свою работу на зубок, горничная, как и Бэтси, была похожа на серую мышку, особенно в этом однотонном заштопанном наряде и белом чепчике. Провожая меня в комнату, Мадлен успела рассказать не только историю Бантингфорда и гостиницы, но и поведать о главных местных достопримечательностях, вроде реки за городом или самого большого рынка на востоке. Она даже знала, чем занимался здесь мой муж: как оказалось, он строил и новую церковь (исключительно за свой счёт!), и мясоперерабатывающий завод для одного богатого заказчика.

Держа в одной руке керосиновую лампу, в другой – несколько полотенец, горничная умудрилась самостоятельно открыть дверь, затем показала мне саму комнату. Первое, что бросилось в глаза – огромная постель, похожая на воздушное белое облако. Я поразилась её размерам, шутливо решив, что здесь поместился бы весь полк товарищей мистера Рэтмора. За единственной, кроме входной, дверью находилась просторная ванная, освещённая так же скудно, как и спальня.

– Электричества не будет ещё долго-долго. У нас нет мастера для такой техники. Зато горячая вода – всегда пожалуйста! – щебетала горничная, демонстрируя возможности водоснабжения. – Я включу вам воду, а сама вернусь через несколько минут, мадам…

Она была первой, кто назвал меня так, что просто выбило меня из колеи. Но я слишком устала и вымоталась, чтобы заострять на этом своё внимание, поэтому попросила её оставить полотенца и уйти.

– Нет, нет, что вы, мадам! После такой долгой дороги вы едва на ногах держитесь, я вам помогу! Ах, и взгляните на свои волосы! Как вы планируете самостоятельно с ними справиться? Даже не смейте возражать!

И она убежала, оставив меня одну в ванной комнате перед зеркалом. Я не могла больше разглядывать собственное отражение маленькой грустной девчонки, поэтому вернулась в спальню. Возле кровати я заметила пару корзинок: одна была наполнена всевозможными сладостями, в другой я обнаружила бутылку с крепким красным вином, спрятанную в багровых, ещё свежих лепестках розы.

Пить мне совершенно не хотелось, а вот парочку до невозможного вкусных конфет я съела. Мадлен прибежала через десять минут и принялась опекать меня, как самая вышколенная горничная. Чуть позже, уже лёжа в ванне, наполненной горячей водой с разбавленными в ней ароматизированными солями, я ощутила блаженную негу, перестала думать о том, что тяготило меня, и полностью расслабилась. Пока Мадлен с неосязаемой ловкостью распутывала и расчёсывала мои длинные волосы, я вяло водила руками по воздушной пене, будто уставшее с дороги дитя.

– Какие у вас волосы, мадам! – услышала я голос Мадлен над ухом. – Густые и длинные! А цвет – просто загляденье! Напоминает колосья пшеницы ранним утром. Ах, вам бы ещё чаще бывать на солнце, чтобы кожа покрылась ровным загаром. Ну, ничего! В наших краях лето жаркое, зато зимы – лютые! Вы привыкнете…

Она всё говорила и говорила, но мне было не до рассказов о природе; я почти задремала, свесив руки с краёв ванны, а вот Мадлен уже успела вымыть мои волосы и натереть кожу каким-то специальным мылом с резким запахом. Я даже не стала возражать, когда она принялась выщипывать на моём теле лишние волоски; я знала, что благородные леди всегда следят за своей кожей и до исступления готовы поддерживать её красоту. Теперь я стала частью этого мира, где всё было предполагаемо безукоризненным, и решила просто это принять.

Горничная вышла, чтобы я спокойно завернулась в полотенце и обсохла, а войдя в спальню, я обнаружила, что она зажгла две газовые лампы над изголовьем кровати и, аккуратно закатав одеяло, разложила на краю мою ночную сорочку. Поначалу всё это не показалось мне странным, однако, обнаружив на столике в углу комнаты ведёрко с водой и чистое полотенце, я поинтересовалась:

– А для чего вам это понадобилось?

– Но, мадам… Это же для вас! – голос её звучал так, будто я задала ей наиглупейший вопрос из возможных. – Желаю доброй ночи!

Она сделала неуклюжий реверанс и исчезла из комнаты в мгновение ока, будто её тут и не было. Вот тогда, в тот самый момент, я поняла: всё это не было простым гостеприимством. Нет, нет… Произошла тщательная подготовка к тому, чтобы из юной девицы сделать женщину.

Итак, всё было готово, в том числе и я. Не хватало только мужчины.

***

Он вошёл почти неслышно, однако я ощутила его присутствие незамедлительно; я сидела на краю той огромной постели, сжимая пальцами свою сорочку, и невидящим взглядом смотрела на корзинку с конфетами и шоколадом.

– Думаю, вполне уместно будет пожелать доброй ночи, а не вечера, верно?

Я была настолько напряжена и испугана тем, что он пришёл, что не могла даже вздохнуть спокойно. Отвечать я не хотела вовсе.

По шороху одежды я поняла, что супруг стал раздеваться, и невольно издала вымученный стон. Однако когда он сел рядом со мной, на расстоянии примерно полуметра, я заметила, что он остался в рубашке и брюках. Зато без обуви, босой. Пальцы у него были ровными, ступня – большой. В очередной раз я убедилась, какой маленькой и хрупкой была по сравнению с ним.

– Я попросил Мадлен помочь тебе устроиться, – произнёс он спокойно. – Надеюсь, ты хорошо отдохнула, приняв ванну?

Так как мне нечего было скрывать, ведь горячая ванна действительно помогла мне расслабиться, я просто кивнула.

– Здесь прекрасная прислуга. Я всегда любил останавливаться именно здесь, а не в городе. Городские гостиницы безумно дорогие, неоправданно дорогие и холодные, – сказал он и хмыкнул. – Единственное здание, которое ещё не оккупировала местная элита – это моя церковь.

Последние слова он произнёс с пугающей страстностью, и я машинально взглянула на него со свойственной мне робостью: он едва повернулся ко мне, так, что я почти не видела повязку на левой стороне его лица; его кожа была чистой, подбородок – гладко выбрит; чёрные волосы оказались влажными, видимо, он тоже принимал ванну. Тогда же я почувствовала аромат цитруса, исходивший от его кожи.

Господи, он тоже готовился! Он планировал эту ночь, а я, глупая девчонка, была уверена, что он подождёт хотя бы до следующей недели!

Его пристальный взгляд смутил меня, тогда он ухмыльнулся, встал и обошёл кровать слева. Какое-то время я слышала лишь шорох одежд, а затем девичье любопытство взяло надо мною верх: я украдкой взглянула на мужа, пока он раздевался, стоя спиной ко мне. Зрелище это пугало и одновременно волновало, потому что я знала о мужской наготе лишь по картинкам. А теперь передо мной был мужчина, так сказать, во плоти; не понимая, что чувствовала, я следила за тем, как он снимал рубашку через голову и ловко расстёгивал и вытягивал ремень из брюк; каждое его движение было пронизано такой сдержанной эротичностью, о которой, возможно, и писали в книгах греческие философы, размышляя об искусстве физического наслаждения. Но знал ли этот мужчина о том, что его самые обыденные жесты способны свести женщину с ума и заставить её пасть на колени?

Тогда я и сама этого не знала… Тогда я была маленькой глупой девственницей.

Вернувшись и присев рядом со мной, он взял со столика полотенце и вдруг обернул им мои мокрые волосы, а потом стал осторожно растирать их.

– Ты ведь не против? Смотри, так гораздо лучше, – голос его звучал приглушённо, словно издалека. – Ну вот, твоя спина совсем мокрая! Мадлен стоило высушить твои волосы… мне они так нравятся! Очень красивые.

Я была поражена этим комплиментом, ничего подобного я не ждала. Ещё какое-то время мы молчали, пока он не закончил и не отложил полотенце в сторону. Он не распускал рук, не лез ко мне с грубостью, а ведь я читала о первой близости совсем другое, не считая нескольких однообразных романов.

Коллет никогда не рассказывала мне о том, как прошла её брачная ночь.

– Так почему вы всё-таки пришли? – осмелилась спросить я, хоть язык едва ворочался во рту.

– Где же быть мужу, как не в постели новобрачной в их первую ночь? Или ты думала, что я пренебрегу твоим присутствием?

– Я вовсе не… это не так… не о том речь.

От волнения я всё сильнее дёргала ткань сорочки и смотрела только на собственные бледные пальцы.

– О чём же речь? Ты, видимо, совсем не ждала меня.

– Я думала, что вы подождёте хотя бы до возвращения домой.

– Это ни к чему. Нет никакой разницы, где это произойдёт. А завтра… Да, завтра мы будем уже в Лейстон-Холл. У тебя будет всё необходимое, обещаю. Ты играешь? В гостиной у нас стоит спинет, оставшийся мне от… деда. Я играю крайне редко, так что, возможно, тебе он больше пригодится…

Вдруг он издал какой-то неопределённый звук – полустон-полурык – и я снова повернулась к нему; он был напряжён, я видела это по его сжавшимся кулакам, по лицу, покрытому лёгкой испариной, и для меня стало предельно ясно… «Да он пришёл просто потому, что ты такая же женщина, как все; он будет удовлетворять свою похоть с тобой, пока твои бездействие и неопытность не успеют надоесть. Тогда он найдёт для себя любовницу, если уже не имеет таковую». Вот, что я думала.

Когда он поднялся и встал прямо передо мной, я охнула от неожиданности; чёрные брюки всё ещё держались на его бёдрах, пусть и без ремня, и я невольно скользнула взглядом по всей его высокой фигуре. Сейчас он казался куда крупнее, чем в одежде; сгорая со стыда и краснея, я уставилась на его плоский живот.

Следующее его действие никак не вязалось ни с чем произошедшим ранее и после. Он глухо позвал меня по имени, дождался, пока я посмотрю ему в лицо, затем медленно завёл руки за голову и снял свою повязку.

Едва сдержав неясный возглас, я закрыла ладонью рот… и поняла, что всё это время выдумывала совершенно невероятные вещи. Его глаз был абсолютно цел, но верхнее веко пересекала яркая полоса, словно кто-то пытался сделать на коже надрез. Его зашивали, я видела тонкие медицинские нити. Участок кожи вокруг глаза покраснел от натёртости ткани.

– Боже мой! Что с вами случилось? – спросила я, поражённо глядя на него. – Кто это сделал?

Он закрыл глаза, распрямил плечи так, что я услышала тихий хруст костей его спины, а после мне показалось, что он вздохнул с невообразимым отчаянием и болью.

– Это моё прошлое пыталось лишить меня зрения, – сказал он, снова глядя на меня. – Оно желало наказать меня за грехи.

– Ваше п-прошлое?

Я не поняла его слов, зато по его дальнейшим действиям поняла, что должно было произойти. Это было неизбежно, как оказалось, ничто не могло бы предотвратить события той ночи.

Очень медленно он приблизился ко мне, гипнотизируя своим пристальным взглядом, кажущимся таким диким и безумным из-за увечья, что я невольно попятилась назад. Но его сильные руки парой резких движений опрокинули меня на спину, и через мгновение я уже оказалась прижата его телом к кровати.

– У тебя невероятно красивые губы, девочка! Как же можно обделять их поцелуями? – прошептал он в паре дюймов от моего лица. – Однако, больше всего меня интересуют губы, скрытые под этим одеянием. Я хочу на них посмотреть. Но сначала… закрой-ка глаза.

Я подчинилась, ибо мне показалось, что так было правильно, так положено. Уже позже я осознала, почему вела себя так, а не иначе: не было никакого смысла в криках и сопротивлении, я никогда в жизни не устраивала истерик, и тогда не собиралась. Его неторопливые действия были знаком того, что, пусть он и не любил меня, зато уважал, как женщину, и никогда бы не сделал мне больно.

Когда его губы касались моих, а горячее дыхание опаляло кожу, я привыкала к новому ощущению разделения этого момента – соединения двух тел. Его нежность, проявленная ко мне, поначалу обескураживала, но по мере того, какими настойчивыми становились его губы и язык, я обнаруживала скрытую где-то в глубине своей души потребность к ласкам.

Его длинные пальцы пробрались под мою сорочку и очень медленно, с самой искусной осторожностью принялись гладить чувствительную кожу. Всё ниже и ниже. Грудь, живот, бёдра… Я превратилась в живую безвольную куклу под ним, которая от каждого прикосновения слегка вздрагивала. Мне казалось, что жар его тела, тяжёлого и твёрдого, передался и мне; мы могли бы спалить не только простыни, но и саму постель.

Единственный момент напряжения, когда я мимолётно решила, что могу просто умереть, наступил, стоило его пальцам коснуться меня между ног. А я даже не заметила, как до этого он достаточно высоко задрал ночную сорочку и развёл мои колени в стороны! Меня затрясло от ощущения вторжения его пальцев, я едва могла дышать и тем более думать. Но никакой боли, ни намёка на боль!

Возможно, всё могло бы быть иначе: я бы напряглась, возмутилась или разозлилась из-за того, что он делал со мной… Всё могло быть по-другому, если бы в какой-то момент я не услышала, как он застонал, терзая мои губы: более прекрасного и возбуждающего звука я не слышала никогда прежде. Его мягкий, пронизанный чувственностью голос проник в меня, в саму мою душу, как его пальцы, что ласкали мою плоть в тот момент, подготавливая к большему.

Это случилось, когда он поцеловал меня куда-то в область шеи. Я почувствовала его губы, и горячий, влажный язык, и даже зубы на своей коже, и вот тогда невообразимой силы боль подтолкнула меня… Боль, которую я испытала впервые в жизни, я не могла стерпеть, и громко закричала, вытянув шею и выгнув спину. Только позже я узнала, что у этой боли было иное название. Ни в одной из прочитанных мною книг не описывалось подобное! Оргазм, или наслаждение, или желание, что бы это ни было – но мой муж сделал так, что я навсегда запомнила этот первый момент, когда буквально воспарила, освободившись из своей бесполой оболочки.

Он не переставал целовать меня даже после того, как я успокоилась. Меня будто бы выпотрошили и жестоко оставили умирать; с этими мыслями вернулись и стыд, и смущение. А поцелуи становились всё настойчивей и крепче. Я же наоборот – онемела, не в силах даже поднять рук. Когда муж сел на колени между моих разведённых в стороны ног и стал стягивать с себя брюки, я зажмурилась и отвернулась, так и не успев ничего разглядеть.

Его влажные, растрёпанные волосы коснулись моей щеки, когда он склонился надо мной, опираясь на руки, так что я почти не ощущала всей тяжести его тела. Но я задрожала от страха и неизвестности, потому что уже почувствовала, как его твёрдая плоть коснулась моего бедра. В ответ на мой отчаянный стон и попытку увернуться, Готье прижался губами к моему уху и горячо прошептал:

– Тише, тише, и не двигайся, ma belle fille…

Страшно было осознание того, что моё тело так мягко принимало его; это были странные ощущения слияния с его плотью, большой и твёрдой, и совершенно отличались от того, что подарили мне его пальцы всего несколько минут назад. Готье не спешил, двигался плавно и медленно; я лежала тихо и слушала его глухие стоны напротив своего лица. И когда резкая, колючая боль сковала мои бёдра, я прикусила губу, чтобы не закричать; в тот же момент мой муж издал совершенно неприличный стон, резко дёрнулся и моментально затих.

Прошло совсем немного времени, когда я, наконец, открыла глаза; оказалось, что я инстинктивно сжала плечи мужа и даже расцарапала кожу на его спине; Готье тяжело дышал, лежа на мне, почти не двигался и бездумно гладил рукой моё колено.

– Et maintenant vous savez ce qu'il est…

– Что? – вздохнула я с трудом, сжимаясь от ощущения чего-то липкого на своей коже.

– Теперь ты знаешь, каково это.

Его голос зазвучал с той же холодностью, что и по приезде в гостиницу, когда он отправил меня в комнату вместе с горничной. Готье поднялся, не глядя на меня, взял со столика влажное полотенце и принялся обтирать мои бёдра от крови и своего семени. Никогда в жизни мне не было так стыдно! И, хотя я отвернулась, я знала, что он смотрит на меня, разглядывает и трогает, и это было невыносимо даже после случившегося.

Закончив, он велел мне укрыться одеялом (что я и сделала с превеликим удовольствием!), а сам, погасив свет, скрылся в ванной комнате. Дрожа под холодной тканью одеяла, я свернулась клубочком и обхватила себя руками, ожидая, что супруг вот-вот уйдёт в смежный номер. Я бы не вынесла и секунды более рядом с ним…

В полной темноте я лежала неподвижно, и вдруг услышала, как он прошёл к постели, забрался под одеяло, но меня так больше и не коснулся.

Глава 9. Лейстон-Холл

Дорога до Лейстон-Холл заняла примерно полтора часа, и, так как ехали мы в автомобиле по ровной, проезженной тропе, поездка оказалась довольно интересной, несмотря на жаркое, палящее солнце и ветер. Муж сам вёл авто, а я сидела рядом, разглядывая утреннюю природу вокруг нас.

Проснувшись пару часов назад в комнате гостиницы, я обнаружила, что Готье рядом не было. Даже его сторона огромной кровати была аккуратно застелена. Я испытала облегчение, оказавшись в одиночестве этим утром, без возможности смотреть в глаза супругу после случившегося, но какое-то шестое чувство время от времени напоминало мне, что муж хладнокровно бросил меня в этом независимом одиночестве, невидимым жестом указав на моё законное место.

Собрались мы быстро и без лишних слов. Готье выглядел, как обычно – невозмутимо спокойным, а если и заговаривал со мной, то твёрдо и без намёков на прошедшую ночь. Впрочем, мне было всё равно: пока меня не трогали, я могла делать вид, будто ничего не произошло. Меня успокаивала мысль о том, что я буду жить в покое, если супруг станет игнорировать меня, я только поддержу его в этом.

Мы въехали в раскрытые железные ворота высокой стены, окружавшей поместье, и я разглядела, наконец, особняк Лейстон-Холл: это было мало чем примечательное трёхэтажное здание из серого камня, расположенное в тени внушительных размеров кедров. Мои ожидания насчёт дома вполне оправдались.

У главного входа нас встречали лакеи, они же, всё под тем же безукоризненным руководством моего мужа, и помогли с багажом. Не успела я сделать и шага в сторону большой каменной лестницы, как нас окликнул бодрый женский голос; я подняла глаза и увидела, как оказалось, домоправительницу Лейстон-Холл: невысокую, лет сорока пяти или чуть старше, особу в строгом платье светло-серого цвета; из-под белого чепца были заметны пряди её каштановых волос, а возраст в ней выдавали глубокие морщины в уголках больших, карих глаз.

– Добро пожаловать домой, сэр, – вежливо произнесла эта женщина, присев в реверансе. – Мы ждали вас немного раньше…

– Да, пришлось остановиться в гостинице на ночь, – ответил Готье, снимая чёрный цилиндр и ероша волосы рукой. – Чёрт бы побрал эту жару! Не представляю, что там творится на стройке.

– Мсье Анри всего пару дней назад прислал телеграмму. Вся почта в вашем кабинете.