Поднявшись с ложа, сын правителя прошелся по опочивальне взад-вперед, понимая главное, что только человеку с сильной волей удастся использовать заговор по назначению. И опять вспомнил слова отца: «Сила заговора в том, чтобы сделать живой эту мысль». Керк приблизился к ложу Малуши и сызнова присел подле сестренки. Он ласково посмотрел ей в лицо и почувствовал такую нежность и умиление, что слова заговора сами вырвались из уст: «Как от бел-горюч камня…. И слово мое верно!» – закончил он. И в тот же миг, как сказал он последние слова, жар спал, дыхание выровнялось, сестренка открыла глазки и, приветливо глянув на брата, сказала:

– Блатик, ты пришел… а-а, – зевнула Малуша, повернулась на бочок и добавила. – Спой мне песенку.

Керк широко улыбнулся да обрадовался, и тому, что жар спал, и тому, что непосредственное дитя просит его спеть песенку, он поморщил лоб, вспоминая колыбельные песенки, какие пела тетя Ждана, а после затянул вполголоса:

– А баиньки – баиньки,

В огороде заиньки,

Зайки травушку едят,

Малуше спаточки велят.

Керк припомнил еще парочку таких же песенок, а когда допел последнюю, сестренка спала крепким, здоровым сном. Он поднялся с ложа, стараясь не шуметь подошел к стене, и, взяв из укрепления факел, наконец-то, вспомнил присуху для разжигания огня, да тут же ее опробовал: «А возьму я искру да золотую от Семаргла – Бога Огня, а взмахну я ей, да покатятся из нее искры падучие, да как по взгляду Бога Огня разгорается огонь, так падут искры на этот факел, и вспыхнет он ярким светлым светом. Да так и будет». Да так и стало, запылал факел светом, а Керк обрадовано засмеялся и пошел из Малушиной опочивальни.

За дверями его ждали няни: Рада и Бажена, они с надеждой глянули на довольно улыбающегося сына правителя и кинулись к ложу Малуши. Керк остановил рукой Раду, глянул в ее доброе, заботливое лицо и спросил в полголоса:

– Почему за мной не послали?

На глаза Рады накатились слезы, она всхлипнула и опустила голову, да тихо добавила:

– Правительница не велела.

– А если бы Малуша, – Керк осекся и, не договорив, грозно посмотрел на Раду.

Та, поняв не договоренное, в страхе замотала головой, и чуть слышно туго дохнула, принявшись утирать выступившие на глаза слезы.

– Правитель Ярил оставил меня за старшего именно потому, что я владею магией, – пояснил Керк. – И жизнь Малуши дороже страха. Если правительница узнает, что я был здесь ночью, скажешь ей, что меня предупредил доброжил, – он немного подумал, и, вздохнув, заметил, – не делайте больше так, Рада, – и пошел по коридору к себе в опочивальню.

Этой ночью Керку так и не удалось хорошо поспать, потому что, придя в свои покои, он застал там доброжила. Тот сидел на его ложе и ласково поглаживал свою лохматую шапку, которую пристроил на колени. Войдя в опочивальню, сын правителя, неспешно прикрыл за собой дверь, и в знак приветствия низко поклонился доброжилу.

– Добрый дедушка домовой, хозяин, доброжил, незримый хранитель домашнего очага и помощник хозяев, – с должным почтением молвил юноша. – Благодарю тебя за твою бескорыстную помощь, за спасение жизни сестры моей Малуши.

Доброжил поднялся на ножки, поклонился в ответ сыну правителя и не менее почтительно сказал:

– О, добрый хозяин, не я, а ты спас сестру свою Малушу.

Керк устало приблизился к ложу и не сводя взору с добродушного лица домового, произнес:

– Ах, доброжил, чтобы стоил мой заговор, если бы ты вовремя не пришел и не разбудил меня. Ведь няньки бы так и не пришли. Они бояться повелительницы, – он немного помолчал, провел ладонью по лицу, точно стараясь смахнуть оттуда одолевающий его сон и досказал, – не понимаю, чего она добивается.

– Кхе…, – закряхтел домовой. – Не понимаешь? Да она хочет тебе навредить. Ведь правитель в отъезде, ты старший, а сестре не помог, так бы получилось.

– Но разве можно так поступать и подвергать опасности жизнь Малуши. Неужели я прав в своих подозрениях? – усталым голосом протянул Керк.

– Это ты о то, что она собирается весь род Богомудра извести? – переспросил дедушка доброжил.

– Ну, да, об этом, – надсадно вздохнув, ответил Керк, и сев на ложе начал снимать с себя сапоги.

– Так я уверен, что она этим и занимается. Вон и Эрих, ведь брат твой единокровный, а как тебя ненавидит. А, что она тебе предложила сегодня, – и возмущенный старичок закряхтел, да опустился на ложе подле юноши.

Керк пристраивая сапоги на полу, испрямил спину и наполненным печалью голосом, заметил:

– Знаешь, дедушка доброжил, я когда на нее смотрю, не вижу матери, вроде, кажется мне, и доброго то ничего в ней нет.

– Что есть, Керк, в ней, то ты и видишь. Эхе…хе…. Жалко так мне тебя. Не такой ты матери заслужил. Вот бабка твоя – жена Лучезара Радмила была заботливая и милая, и сыновей своих любила и приемыша Керка. А как Долу отец твой привез из похода, как глянул я на нее, так и увидел на ней печать смерти. Уж и мать Радмила, и я, Ярилу говорили, что бы одумался, другую взял из вашего рода племени, а он нет… люблю и все, – домовой не менее чем юноша горестно вздохнул и тряхнул своей мохнатой шапкой, укладывая ее ровненько на вытянутые ноги. – А знаешь, она хоть и маленькая была, а уже тогда все козни строила. Над матерью Ярила смеялась… почтения не высказывала… уважения не проявляла. Плохая, плохая она! Она, кроме отца своего, – и старичок при этих словах почему-то перешел на шепот, словно их могли услышать. – Никого не любила, скажу я тебе, – да маленькими умными глазками посмотрел на сына правителя.

– Ну, хоть отца своего любила, и то хорошо, а что ты думаешь, она из-за отца своего к нам так относится? – недоговаривая своих мыслей, и точно пугаясь их, вопросил Керк.

– Она не просто плохая…она еще дюже умная, и хитрая. А в женщине ум и хитрость, да приправленная красотой, страшная сила, – не слыша вопроса Керка, сказал домовой вроде, как разговаривая сам с собой, и чуть громче, уже обращаясь к сыну правителя, заметил. – Да тока уже слишком поздно хозяин, а у тебя завтра длинный, и трудный день. Поэтому спи… спи, хозяин, – и старичок легонько подул в лицо юноши.

И стоило тому легкому ветерку коснуться усталых глаз Керка, как они суматошливо сомкнулись, юноша тяжело покачнулся, да стремительно повалившись на ложе, тотчас крепко-накрепко заснул.

– Спи… спи, хозяин, – горестно выронил доброжил. – Я когда увидел тебя впервые, сразу узрел на тебе печать страданий. Но пока до них далеко, пусть сон твой будет спокойным.

Глава восьмая

Как и обещал правитель, он возвратился во дворец через десять дней. И потекла жизнь по-прежнему руслу: утром конный выезд с Дубыней и Туром, днем упражнения с Храбром, вечером ужин в столовой, а после уроки по магии с отцом.

В-первое же занятие правитель похвалил Керка за излечение Малуши и, смеясь, поведал, как дочь ему об том рассказала:

– Тятя, а блатик тоже шептал, шептал надо мной, ну плямо как ты, потом замолчал, походил, походил, сел и опять зашептал. Я лежала смилно, как ты меня учил. А потом мне так холошо – холошо стало. И не стало жалко, и головка, и ножки не болят… Он еще песенку спел, и я уснула… а ты не поешь песенки. Почему? А песенки холошие были. Даже Бажена и Лада такие холошие песенки не поют. Ты ему скажи, чтобы он плиходил и пел песенки. Ладно?

И Керк тоже рассмеялся непосредственности сестренки. Видно было, что отец не только доволен поступком сына, он прямо-таки горд им, и правитель не преминул об этом сказать:

– Знаешь, мальчик мой, я не просто благодарен тебе за то, что ты вылечил Малушу, я тобой восхищен. Ты занимаешься магией несколько месяцев, а показываешь небывалые успехи. И если кому-то нужны годы, то ты запоминаешь и можешь использовать обереги и заговоры в их полной силе уже сейчас. Я сразу заметил, что у тебя невероятные способности, но теперь, если честно… я потрясен.

– Отец, может ты, просто преувеличиваешь мои дарования. Ведь сестренке я смог помочь только со второго раза, – негромко вымолвил Керк и смущенно потупил взор.

– Так вот и я про это же…. Первый раз я смог попробовать этот заговор, когда мне было восемнадцать лет, а моя учеба, не в пример твоей, шла с шести лет, и мне он не удался ни в первый, ни во второй, ни в пятый раз… Ведь это очень тяжелый заговор. И не всякому он поддается и на десятый раз. Ты уж мне поверь. – Отец замолчал, что-то обдумывая, внимательно посмотрел на сына, и добавил, – у тебя поразительный дар… нет, никаких сомнений… дар… Но до испытания осталось лишь четырнадцать дней, и я хочу дать тебе как можно больше.

Правитель достал из ножен и положил на стол кинжал. Это был небольшой, с крепким отливающим зеленым светом клинка, кинжал, рукоятка его была выточена из моржового клыка и украшена затейливым рисунком да некрупным изумрудом и россыпью янтаря.

– Это твой кинжал, сын. На испытание ты можешь взять кинжал и меч. Меч ты выберешь по жребию, а кинжал возьмешь свой…. И этот кинжал отныне принадлежит тебе. Когда-то его, перед испытанием в Сумрачном лесу, мне вручил мой отец Лучезар. Есть поверье, что давным-давно он принадлежал самому Богомудру, и тот с ним ходил в Сумрачный лес. Поэтому я отдаю его тебе сейчас, чтобы в дальнейшем, когда придет время, твоему первенцу идти на испытание, ты передал его ему. – Ярил на миг прервался, и, придвинув кинжал к рукам сына, продолжил, – этот кинжал не простой, в нем заключена магическая сила. Куда бы ты ни попал, как бы ты не заплутал, воткни его в тропинку, прямо за своими ногами, произнеси заговор, и тропа приведет тебя туда, куда надо. Тебе нужно только выучить заговор.

Последние дни перед испытанием отец уделял повышенное внимание магическим занятиям с Керком. Иногда даже занимался с ним утром и днем, освобождая его от конных поездок и ратных упражнений. Правитель чувствовал и видел успехи сына в магии и пытался научить его большему.

Меж тем день испытания приближался…

Этим утром Керк проснулся необычайно рано. Бог Солнца Хорс еще не начал свой дневной путь по небу, он еще даже не пробудился. Сын правителя лежал с открытыми глазами и, уставившись в темноту, думал о надвигающемся дне. Сегодня они приступали с Эрихом к испытанию. Чтобы добраться до Сумрачного леса нужно потратить пять дней на дорогу. И на нынешнее утро был назначен отъезд. Разные чувства посещали Керка теперь, и страх провалить испытание, и сомнения в собственных магических и физических способностях, и вообще…. Он знал, что в Сумрачном лесу встретит иных духов…

Духов леса, болот, озер…

И это не домашние духи, такие как доброжил, баенник, амбарник, дворовой, овинник – духи, которые хоть и могут наказать нерадивого хозяина или хозяйку, все же живут и зависят от них.

Духи лесов, болот, рек, озер в основном были суровыми, сердитыми, и нетерпимыми. Вот, к примеру, боровой, хоть и живет в светлом бору, а похож на страшного, лохматого медведя, и коль попадешь к нему в лапы, задерет и человека, и зверя. А чего стоит пущевик, каковой, властвует в непроходимой чащобе. Сверкающие очи, косматые зеленые волосы, и прикидывается он, то кустом колючим, то корягой, а руки у него, как сучья, так и норовят глаза выколоть. А уж про лешака и подумать страшно. Он хозяин леса и зверей, только злобный хозяин. Пугает людей, сбивает их с пути. Попади к нему в сети и погибнешь. Есть, правда, и добрые духи. Например, дед Лесовик, он со своими помощниками – колток, деревяник, стебловик, ягодник, грибник – за лесом ухаживает, порядок наводит…. Да… много… много всяких духов лесных, озерных, болотных живет по вольным землям Восурии! С кем предстоит встретиться ему – кто знает!

Вдруг Керк ощутил, что на ложе кто-то появился, и хотя в опочивальне было темно, но он уже догадавшись кто это, тихонько спросил:

– Доброжил, здравствуй, ты пришел?

– Нет, хозяин, это не доброжил, это я дворовой. Зажги, пожалуйста, свечи, мне надо с тобой поговорить, – негромко пропыхтел в ответ хозяин двора.

– Да, сейчас, – торопливо отозвался на просьбу Керк.

Юноша протянул руку в ту сторону, где должен был находиться канделябр со свечами, и произнес присуху. И в тот же миг свечи ярко вспыхнув, загорелись. Керк захлопал глазами и увидел, что на краю ложа и впрямь восседает дворовой.

– Здорово у тебя – это получается, – довольно кивнул в сторону канделябра, молвил дворовой.

– Здравствуй, хозяин двора и всех домашних животных. С чем ты пожаловал ко мне? – склонив голову в поклоне, вопросил сын правителя.

– Здравствуй, добрый хозяин. Я кое-что тебе принес, – поспешно ответил дворовой.

Дух суетно засунул руку к себе запазуху и достал оттуда лоскуток льняной ткани. Хозяин двора уважительно положил ее на ложе и, нежно расправив, что-то пробормотал. Лоскуток вдруг на глазах дрогнул, точно живой шевельнулся, его углы встрепенулись, и, раскрывшись, он превратился в чудо-скатерть.

– Догадываешься что это? – спросил дворовой.

От изумления и неожиданности у Керка увеличились глаза, и он, задыхаясь от восторга переполнившим легкие воздухом, изрек:

– Да не, уж-то скатерть-самобранка?

– Она… она самая… самобранка, – довольно поглаживая скатерть по тканевому белому полотну, на коем были вышиты яркие голубые, полевые цветы, заметил хозяин двора. – Она у меня очень долго хранится, много-много времени. Еще с тех пор как я в другом доме дворовым служил. Ее какой-то подгулявший воин обронил, я уж и не помню, кто это был… Время все стирает, особенно имена…. Мне, то она без надобности, я ее так… как магическую вещь, хранил, так уж у нас заведено. Но я решил, что тебе, она в походе нужнее будет, ведь ты у нас рыбу ловил, а вот на зверя не охотился. Тебе, там, на испытании тяжело будет.

– Да, нет, отец мне обучил присухам, чтоб дичь подманить, – проговорил, восхищенно обозревая скатерть, Керк. И поспешно, чтобы не обидеть дворового, добавил, – но я буду очень, очень рад, если ты мне дашь на время скатерть.

– Нет, хозяин. Ты меня не понял, я тебе не дам скатерть, я тебе ее подарю навсегда. Ты ко мне только поближе наклонись, и я тебе слова заветные скажу, – и когда сын правителя, наклонившись, приблизил свою голову к голове дворового, тот тихонько зашептал ему на ухо. – Ах, ты, скатерть-самобранка, развернись, распрямись, да меня, доброго молодца, накорми, напои, подчинись именем могучего скотьего бога Велеса, – закончил дух, и на чуток стих, давай возможность юноше запомнить слова. – А когда потрапезничаешь, – дополнил он немного погодя, – прикажи ей просто: «Свернись». Запомнил? – спросил дворовой.

– Запомнил, добрый дворовой, – ответил Керк.

– И помни, хозяин, слова надо говорить все, нельзя выбрасывать не одного слова, а так же нельзя прибавлять слова по своему усмотрению, – и дворовой пронзительного глянул на сына правителя, своими маленькими черными крупинками глаз.

Керк еще раз повторил про заветное и, кивнув головой, молвил: