Дорога пошла вверх. Крыло леса изогнулось вокруг огромного поля. Красотища, бог ты мой! Когда Алёна пробегала здесь в прошлый раз, тоже было раннее утро, и на каждом кустике, на каждой веточке висели крохотные круглые паутинки. Туман оседал, над ним вставало солнце, на каждой паутинке сверкали капли росы – глаза слепила их алмазно-брильянтовая игра! Особенно смешно паутинки смотрелись на проволочной изгороди. Ну прямо кружевные салфеточки, развешанные для просушки! Интересно, почему все пауки в ту ночь расстарались? Уж наверняка целая ночь нужна, чтобы такую паутинку сплести… Может, у них проходил конкурс «Лучший по профессии»?

На дальней обочине мелькнуло что-то белое. Какой-то цветок? Алёна приподнялась на носках, балансируя, вглядываясь. Ой, гриб… Ого, какой большущий! Насколько видно отсюда, похож на огромный шампиньон… Впрочем, по-французски гриб так и называется – le champignon. Но этот и в самом деле очень похож на то, что имеем в виду под шампиньонами мы, русские.

Удивительно, почему она раньше никогда не видела, как растут шампиньоны в натуральных условиях? Подосиновики – видела, и подберезовики, и белые, и лисички, а также всякие сыроежки-грузди-волнушки-маслята. И мухоморы с поганками. А вот шампиньоны – только в магазине.

Какой интересный гриб. Может, подойти, посмотреть? Попробовать его? Нет, трава мокрая, кроссовки сразу будут насквозь. Ей еще идти и идти, мокрые носки ноги натрут. Лучше не надо туда лезть, в такую травищу, хоть и жаль. Алёна обожала сырые грибы. Сырые шампиньоны с майонезом и зелеными оливками – одно из самых любимых ее блюд. В свое время она приучила к нему Игоря, и…

Алёна резким взмахом выкинула из головы Игоря вместе с шампиньонами и побежала вперед.

Дорога снова пошла вниз, резко вниз. Теперь так до самого Нуайера… До чего приятно вниз бежать! Дождь не успевает за Алёной. Туман зацепился за вершины деревьев, залег в старом шато ^[10] на горе. Ага, поворот с огромным рекламным щитом какого-то Роббера Гениффа, поставщика фруктовых ликеров, вин белых-красных, сидра и прочих напитков, адрес его… Значит, теперь рукой подать до городских ворот. Слева – гора, где, собственно, и расположен знаменитый шато, каменная ограда, с которой свешивается дикий виноград, справа – река. На ней поразительная штука – старинная мельница с озерком при ней, шум воды, каменные изгороди, над ними яблоки висят, и снова виноград… Неромантично смотрятся здесь автомобили, а уж видеть их въезжающими в невыносимо средневековые городские ворота – глаз режет! Собственно, не так уж они велики, те ворота… Легко представить, что две телеги могли застрять тут и перекрыть все движение в город и из него. Они кажутся низковатыми длинноногой фактурной даме ростом 172 сантиметра, а для средневековых и весьма коротконогих бургундцев были, наверное, просто-таки очень высокими и просторными.

Алёна прошла под воротами, как бы со стороны уловив эхо своих шагов; обернулась. В нише стояла небольшая статуя – Мадонна с младенцем. На ее ручку, потемневшую от веков, дождей и времени, были намотаны четки из высохших ягод боярышника, имевших вид окаменелых. Очень может быть, подумала Алена, первые четки были именно из боярышниковых ягод, нанизанных на веревочки, а уж потом, позже, их стали делать из деревянных бусин или камушков. Ценная мысль, между прочим, надо бы записать. Но разве тут запишешь, если дождь льет все сильнее и сильнее? Скорей в магазин!

Наша героиня рысью пронеслась по узенькой улочке с покосившимися полосатыми, перечеркнутыми разноцветными деревянными балками домами вообще неведомо каких веков. Средних, очень средних, только и можно сказать! Зазвенев колокольчиком, ворвалась в магазин…

Моросить перестало, только когда Алёна уже покинула Нуайер и даже взобралась на гору. Здесь уже вовсю светило солнце, тумана не было и помину, небо совершенно прояснилось и стало прозрачным насквозь, а розы близ дорожного указателя – налево пойдешь – в Форет Брельто попадешь, а направо пойдешь – в Шампс Грийо забредешь, ну а там, внизу, позади, в двух километрах пути, Нуайер – раскрылись во всей своей красе. Алёна не удержалась и окунула лицо в одну из них, распустившуюся столь пышно, что вроде бы дальше и некуда. Окунула, значит, лицо, вдохнула божественный аромат и подумала, что с некоторых пор образ прекрасной, но уже увядающей розы все более навязчиво возникает в ее голове.

Она достала из заднего кармана шортов квадратное зеркальце и внимательно осмотрела в нем свою мордашку (фрагментарно, конечно). Ничего, весьма и весьма, а все же… все же вянут даже самые лучшие розы!

Несмотря на некий пессимизм этой мысли, она заслуживала того, чтобы быть зафиксированной. Алёна похлопала себя по попе – в смысле по задним карманам – и выяснила то, в чем была почти уверена: блокнот благополучно забыт дома. А ведь давала, давала себе слово всегда носить его с собой! Столько впечатлений, а голова дырявая, и память у нее как была по жизни девичья, так и осталась. С другой стороны, она ведь Дева… Алёна достала из рюкзака ручку (вот ручку она почему-то никогда не забывала!), свернутый вчетверо листок, на котором был список, что купить в магазине, повертела его, нашла свободную четвертушку и принялась строчить своим неразборчивым, сильно склоненным влево почерком.

Начала она с роз, которые, как ни печально, вянут-таки, потом в голову прибрела толстая, какая-то колбасообразная такса, виденная в Нуайере. Такса ходила между выставленными на тротуар столиками открытого кафе и старательно, по-хозяйски писала под каждым. Такса вполне могла пригодиться в каком-нибудь романе! Алёна запечатлела ее на обрывке, но тут же ассоциации пошли дальше, и она занесла на листочек еще одно нуайерское впечатление: о том, как какой-то местный пес с утра пораньше успел оставить провокационную кучку под колесами мирно дремлющего черного «БМВ».

«Поскольку бродячих собак в здешних местах не может быть, потому что их не может быть никогда, – писала Алёна, отходя подальше на обочину, чтобы не угодить под колеса темно-зеленого «джипа», неожиданно промчавшегося мимо (ага, ну прямо такая неожиданность – автомобиль на шоссе!), – и вообще без присмотра собаки не гуляют, то легко представить себе злорадного хозяина того пса. Наверняка тут бушевали какие-то маленькие бургундские провинциальные страсти, и слова Лескова о том, что иной раз в наших местах задаются такие характеры, что, как бы много лет ни прошло со встречи с ними, о некоторых из них никогда не вспомнишь без душевного трепета, вполне могли быть применимы и здесь». Щегольнув перед собой своей памятью (ага, не такая она, значит, и девичья, и голова, стал-быть, не настолько уж дырявая!), наша героиня принялась писать о нуайерских впечатлениях дальше: «И очень может быть, из-за какого-то из узких окон сейчас за мной наблюдает местная леди Макбет Мценского уезда… в смысле, Нуайерского…» Немедленно вспомнилась старуха, которую Алёна видела утром, выбегая из Муляна, и настроение моментально полиняло. Плохо быть старой и страшной…

Алёна потрусила по дороге, придерживая за лямки изрядно набитый рюкзак, иногда вспоминая что-то и останавливаясь перевести дух, а заодно заполнить немногочисленные пустые клочки своего листка заметками такого рода:

«Галки искали удачи над свежевспаханным полем. Своей удачи искал самолет высоко в поднебесье – так высоко, что он был почти незрим, лишь осязаем той дрожью, что небо колеблет и землю. Не чует того человек, лишь крылья у птиц ощутимо трепещут».

Ну да, вот нравилось ей порой запулить немножко такого-этакого… гекзаметрового… В романчик подобное вряд ли вставишь, но само собой приятно, что она способна на стилизацию.

Алёна сунула листочек в карман рюкзака и направила свои быстрые ноги дальше.

Трактор, все тот же утренний красный трактор, по-прежнему мотался туда-сюда по полю, то ли вспахивая, то ли запахивая, то ли взрыхляя, то ли разрыхляя, но Алёна уже не обращала ни на него, ни на тракториста никакого внимания. А вот он – тракторист, само собой, а не трактор – смотрел на длинноногую бегунью очень внимательно.

Интересно, какого черта она моталась в Нуайер пешком? У него не укладывалось в голове, что у кого-то может не быть машины или кто-то не умеет ее водить. А если даже авто все же нет, кругом полно соседей, которые запросто привезут все, что надо, хоть из Нуайера, хоть из Тоннера, хоть из самого Дижона. Ни один нормальный человек не потащится в магазин с рюкзаком. Из Муляна туда и обратно целых двенадцать километров! В крайнем случае могла бы сесть на велосипед…

Конечно, он не мог знать, что Алёна не умеет ездить не только на автомобиле, но и на велосипеде. У нее были проблемы с балансом, что стильно осложняло ей в свое время жизнь на уроках танцев. Или упрощало – потому что при каждом рискованном повороте она теряла равновесие и сваливалась в объятия Игоря…

Так, забыли. За-бы-ли!

Игоря здесь нет. И не будет. Здесь есть тракторист из Муляна, который задумчиво смотрит на Алёну и никак не может понять, что длинноногая русская кукла делает на лесной дороге с рюкзаком за плечами. Пробежка, ладно. Спорт, так и быть, понятно. Но почему она что-то пишет? Что она пишет, черт бы ее подрал?

Алёна бежала дальше. Мысли у нее в голове скакали, как персики в рюкзаке. Взгляд рассеянно блуждал по сторонам, и Бургундия порой пронзала ее в самое сердце. Эти купы дубов… Этот усыпанный темно-красными ягодами боярышник и черный от избытка плодов терновник… Плети плюща, вылезшие на асфальт… Эдельвейсы в укромном, тенистом уголке под лиственницей, репейники при дороге… Ох уж эти репейники! Все красивые. Но почему-то именно вон на тот слетелись и пчела, и шмель, и несколько мух, и мохнатая гусеница извивается на колючем листе… Медом им там намазано, что ли?! Кругом полно других, таких же красивых.

Ага, вот точно так же слетались, сползались, сбегались все особы женского пола к Игорю, хотя рядом было полно и других мужчин, таких же красивых.

Нет, он был один. Он был один-единственный такой!

Он был единственный в моей жизни.

Так подумала Алёна, тупо глядя на другой цветок, из которого торчала половинка туловища гусеницы. Вторая половинка была скрыта плотно сомкнутым венчиком. Гусеница погибла, то ли упившись нектара, то ли удушенная ароматом цветка, и наглая муха уже кружила над ее безжизненным телом.

Алёна перевела дыхание, смахнула с голого загорелого плеча наглую муху и поскорей достала бумагу и ручку. Работа и в прошлой жизни помогала ей удерживаться от перманентных рыданий. Надо надеяться, поможет и сейчас!

«Уходя из Нуайера, перед городскими воротами я видела такого странного мужика! Он был похож на средневекового ломбардского купца. Бог его знает, какие они были, те самые ломбардцы, но, наверное, именно с такими же тяжелыми, синими от проступившей щетины лицами сатиров, с золотой серьгой в ухе, в таких же коротких, до колен, широких и ярких штанах, открывающих мощные, загорелые, густо поросшие волосами голые ноги, сунутые в красные кроссовки. Хотя оставался открытым вопрос, носили ли ломбардские купцы кроссовки и ездили ли на велосипедах. А этот ехал».

Алёна усмехнулась и, в который уже раз сунув мятый листок в рюкзак, снова побежала по дороге.

Тракторист, положив подбородок на стиснутые кулаки, мрачно смотрел ей вслед.

Что ж та длинноногая пишет?!

Знал он одного такого… писателя. Вернее, то был журналист. Писал для исторических журналов. Тоже мотался по дорогам со своим блокнотом. Правда, он ездил на велосипеде. Его нашли потом под насыпью на дороге во Френ. Нашли мертвого. Нет, его не машина сбила. Просто остановилось сердце. Доездился!

Тракторист мотнул головой, отгоняя неприятные воспоминания, и дернул за рычаг. Трактор зарычал и снова покатил по полю.