Глава 2 Дверь

Картина была как картина, правильно Рощин сказал: примерно сорок сантиметров на пятьдесят, в тяжеловатой для таких скромных размеров багетовой рамке. Весьма тщательно и, как принято говорить, с душой был изображен речной брег с закраиной леса. Ничего особенного, русский пейзаж, столь же прелестный, сколь и типичный: березки в первом осеннем злате, сизая рябь волн, зрелые камыши. Но это только на первый взгляд все в ней было так просто. До тех пор, пока зритель не обращал внимание на песок с отчетливо видными отпечатками следов – мужских сапог и женских туфель.

Лидия, увидев эти следы, даже вздрогнула. Кому пришло в голову назвать это просто пейзажем? Самая настоящая жанровая картина, даром что ни одного человека не изображено. Но эти следы, которые сходятся с разных сторон берега, какое-то время тянутся вместе, сплетаясь, а потом расходятся снова, – это же отражение человеческих отношений, отражение их развития! Ай да художник Илья Фоминичнин, бывший крепостной докторской вдовицы Ирины Михайловны Рощиной-Сташевской! Ай да молодец! Многое понимал в жизни!

К сожалению, более ни одного произведения, принадлежащего кисти Ильи Фоминичнина, ни в выставочном зале, ни в каком-то другом Лидия не обнаружила. Ну да, Рощин так и говорил. Но на всякий случай Лидия все же подошла к дежурной и спросила о его картинах.

Немолодая дама исключительно интеллигентного вида (здесь работали только такие дамы, в круглых очочках, блузочках с кружевными воротничками и в седеньком перманенте, словно выглянули из каких-нибудь 50-х годов пережитки старого советского мира) посоветовала обратиться к хранителям.

Лидия поглядела на нее с трепетом. Слово это воскрешало в памяти страницы какого-то фантастического романа (в юные годы Лидия обожала фантастику, читала ее тонно-километрами, потом все это как-то сошло на нет) или фильма. Что-то вековечное, невероятно значительное, что-то высшее крылось в этом слове. «Обратитесь к хранителям!» Чудилось, если она обратится к этим самым хранителям, они не просто ответят на вопрос, есть ли в музее другие картины Фоминичнина, но и помогут заглянуть в некие глубины…

Чего? Да времени, наверное.

«На самом деле хранители времени – это архивы, – тотчас отрезвила себя Лидия. – Никакой мистики! И чем выдумывать бог знает что, шла бы ты лучше к архивариусам, на улицу Большую Печерскую, угол Семашко!»

Конечно, она туда пойдет. Вот только представить себе не может, как будет совать какому-нибудь «хранителю времени» купюру в качестве взятки, дабы быть допущенной к анналам…

Ладно, об этом потом, сначала – к хранителям музейным!

Дежурная сказала, что их кабинеты расположены на третьем этаже. Лидия, благоговея, поднялась туда по боковой, очень крутой и очень неудобной лестнице, благоговея, прошла по скрипучему паркету коридора, оказалась у двери с соответствующей табличкой, благоговея, заглянула, никого не обнаружила и остановилась в благоговейной нерешительности. Раздались шаги, и она увидела человека в зеленом комбинезоне, тащившего стремянку. На плече у него висел моток провода, из чего Лидия заключила, что это был весьма прозаический монтер.

– Хранителей ищете? – Он произнес это слово без всякого благоговения. – Да они все в подвал ушли – в картотеку. Это из холла вниз по лестнице, мимо гардеробной пройдете, потом налево и опять налево, в третью дверь.

Лидия поблагодарила.

– Вы туда сейчас пойдете? – спросил монтер. – Скажите им, что свет ненадолго вырублю. Минут на пять, не больше, так что пускай не паникуют, а то поднимут визг, вот не люблю!

Лидия пообещала сказать и спустилась в холл, а потом в гардеробную. Ей казалось немножко странным, что всякий-каждый может вот так, запросто, ходить по такой сокровищнице, какой был в ее глазах областной художественный музей.

Она свернула налево и пошла по длинному, плохо освещенному коридору. Лампочки в настенных бра горели почему-то через одну. Тяжелые, окрашенные масляной краской двери терялись в полумраке. С правой стороны их было много, все они имели вполне бытовой вид, были снабжены табличками с номерами, а с левой стороны дверей оказалось раза в два меньше, и они были, во-первых, не белые, а темно-коричневые, а во-вторых, забраны тяжелыми засовами. Ага, значит, всякому-каждому сюда все же нет доступа!

Это несколько успокоило Лидию. Она шла себе и шла, как вдруг что-то щелкнуло довольно громко – и свет погас.

Вот те на! Монтер выполнил свое обещание, а Лидия еще не успела дойти до хранителей и предупредить их. Сейчас распахнутся двери, из них начнут выглядывать испуганные люди, поднимется тот самый визг, которого так не любил монтер.

Однако прошла минута и другая, а визг не поднимался, и ни одна дверь не распахнулась. И ни звука Лидия не слышала. Вокруг стояла тишина, от которой звенело в ушах.

Она растерянно оглянулась, хотя вряд ли что-то могла увидеть в этой кромешной тьме. От этого слишком резкого движения мгновенно закружилась голова, и она совсем перестала соображать, куда шла и откуда явилась. Лидию даже шатнуло! Она протянула руку в сторону, пытаясь ухватиться за стену, однако рука ушла в пустоту.

Да что за чертовщина?!

– Эй… – негромко сказала Лидия, но голос в этой кромешной тьме прозвучал так странно и даже дико, что она сочла за благо промолчать. Глупо надеяться, что сейчас откроется какая-то дверь и станет светлей. Монтер обещал вырубить свет во всем музее, значит, и в кабинетах темно. Хранители – а по большей части это, конечно, хранительницы, особы женского пола, – небось ужасно перепугались да и сидят теперь в темноте, даже визг поднять не в силах от страха, не то что двери открывать. Придется рассчитывать только на себя – как, впрочем, и всегда. Достать мобильный и включить фонарик, вот что надо сделать!

И тут Лидия вспомнила, что совершила страшную глупость. Она сдала в раздевалку свою довольно большую сумку – так потребовала гардеробщица, – не вытащив оттуда мобильный… А может, руки, как это часто бывало, все же оказались умнее головы? Может, сунули телефончик в карман юбки?

Она проверила карман. Увы, руки нынче сплоховали, так же как и голова. Никакого телефона там не было. Зато там обнаружился какой-то небольшой плоский предмет причудливой формы. Лидия зачем-то потащила его из кармана, хотя понятно же было, что в этой тьме египетской ничего не разглядишь.

Однако она ясно увидела, что на ладони лежит ключ. Ну конечно! Ключ, тот самый, дореволюционный, который дал ей Рощин! Лидия прихватила его с собой в самый последний момент, решив показать кому-нибудь в музее: вдруг подскажут, от чего он мог быть – от дверных замков или от мебельных, да мало ли какую информацию могут дать сведущие люди. А в карман положила, чтобы раритет не затерялся в необъятной сумке.

Полно, да тот ли это самый ключ?.. Лидия отлично помнила, какой он был – почти черный, заржавелый, потемневший от времени. Она даже почистить его чем-нибудь хотела, да потом решила, что не стоит: в таком виде ключ смотрелся внушительно и романтично, а отчисти его – и окажется какая-нибудь пошлая медяшка. Однако тот ключ, который лежит сейчас на ладони у Лидии, блестит, словно червонное золото. Не мог же он сам отчиститься в ее кармане, верно? Или это какой-то другой ключ? Но как он тогда попал в карман?

Да нет, ключ вроде тот же самый. Вот острый выступ на конце, вот завитки на основании, вот и надпись, отчетливо различимая надпись на головке: 1787… И теперь видны буквы: ОТ. Загадочное словечко. От, извините, чего? От замка? От двери? А может быть, это инициалы мастера? Какой-нибудь Отто Трот? Онуфрий Трофимов? Оливье Троило?

В жизни не угадать. Да это сейчас и неважно. Важно другое – почему он так блестит?!

Лидия растерянно отвела глаза от ключа. Но, видимо, этот блеск что-то сделал с ее зрением, потому что ей показалось, будто впереди блестит еще что-то. Как будто часть темноты обведена светящейся линией…

Ага, решила Лидия, все очень просто. За одной из дверей включилось аварийное освещение. Наверняка такая штука в музее предусмотрена, не может быть не предусмотрена, здесь же все на охранной сигнализации.

Лидия машинально сунула ключ в карман и быстро пошла к двери. Пошарила по ней, пытаясь найти ручку, но не смогла. Нет там никого, что ли, в этом кабинете? Но откуда тогда слышны голоса?

Лидия приложила ухо к двери – и голоса стали отчетливей:

– Да что ж, теперь все это обратно вынать, што ль, чего туда наклали? Эва! Трудились, трудились, а теперича вынать?

– И вынешь, Проша, невелика забота. То есть она велика, конечно, да в лихую годину надобно не токмо о себе заботиться, чтобы вовсе не обратиться из человеков в зверей, как уже обратились наши погубители.

– Да что вам, батюшка Петр Никитич, до соседского добра? Главное дело, свое припрятали, а там хоть трава не расти. Господин-то Шалабанов, думаете, стал бы ради вас стараться-мучиться? Мы эвон сколь кирпича натаскали, да раствор месили, да стенку клали, чтоб, значит, покрепче да понадежней, а тут он откуда ни взялся со своим сундучищем – припрячьте, значит, и мое барахлишко! А ведь тут и вашему добру, барин, тесно! Его сундучище сверху взгромозди на ящики наши – он небось подавит все, помнет. Да и не проходит сундук евонный в эту щель!

– Значит, Проша, надобно щель расширить, только и всего. Неуж не понятно? Разберешь кладку сверху, пока раствор не схватился, да и поставишь сундук господина Шалабанова прямо на наши перины да подушки. Ничего он не подавит, примнет перины, невелика беда. И довольно спорить, Проша, не теряй времени! Слух прошел, неприятель уж в Москве, покуда будем тут лясы точить, так нас и возьмут за зебры около этой схоронки. Давай-ка покличь Семку, чтобы помог тебе с разбором кладки. А я пойду погляжу, запрягли лошадей или еще валандаются.

– А потом, барин, что делать, когда сызнова все заложим? Надобно кладку забелить будет, я так думаю.

– Забелить-то забелить, только не слишком усердствуйте, а то каждый дурак поймет, что здесь кладка свежая. Поверх побелки замажьте грязью, чтобы со стеной слилось. Ну и доски прислоните тут, чтобы прикрыть свежее. А потом сразу уходите в нашу подмосковную, не сидите в городе, а то достанетесь на поживу душегубу иноземному.

– Поезжайте, барин, все как надо устроим, а с дверью подвальной что сделать, запереть да замок навесить или как?

– Не надо никаких замков, Проша, притворите дверь, да и ладно, лучше сверху мусору навалить, а то ясно же: коли замок, значит, за ним что-то скрывается, а коли скрывается, надо найти. На мусор же, может, и не глянут. Понял?

– Как не понять, барин, все сделаю, что велено. И немедля за вами вслед в подмосковную.

– Ну, счастливо оставаться, Проша, береги себя от злого француза. Храни тебя Бог!

– И вас Бог храни, батюшка Петр Никитич! Доброй вам дороги, авось скоро свидимся.

– Дал бы Господь…

Послышался звук удаляющихся шагов, и снова наступила тишина.

Лидия тупо смотрела на обрисованный светом прямоугольник.

Что за разговор такой странный? А впрочем, все, конечно, объясняется очень просто. За дверью включен телевизор, и кто-то, какой-нибудь музейный работник, втихаря, между делом, смотрит его. Повезло – поскольку в этой комнате есть аварийное освещение, телевизор включился и заработал снова. Идет небось какой-то исторический сериал. Судя по долетевшим до Лидии словам, дело происходит в Москве в 1812 году. Отсюда и упоминание о злом французе. Надо же, какое совпадение… Учитывая, что она непрестанно думает об этом времени, совпадение просто изумительное!

Лидия ощутила неодолимое желание посмотреть, что же это за сериал такой. Она нашарила ручку и повернула ее.

И тут случилось нечто странное. Дверь не приоткрылась чуть-чуть, а сразу распахнулась во всю ширину. Лидии ударил по глазам яркий свет, она зажмурилась, а потом ощутила, что ее словно бы тянет вперед. Инстинктивно она попыталась попятиться, но не тут-то было – мигом потеряла равновесие, нелепо замахала руками – да и вбежала в этот слепящий свет.

И тут же глаза перестало жечь. Некоторое время Лидия еще стояла зажмурясь, а потом разомкнула веки.

Новые новости! Никакого слепящего света больше нет. Да и телевизора, между прочим, тоже. Вообще это не комната, а какой-то полуподвал. Полумрак, но в нем вполне различимо окружающее. Деревянная лестница приставлена к какой-то кособокой дверце, расположенной повыше пола. Оттуда и проникает неверный сумеречный свет. Вокруг корзины какие-то стоят, в них вещи, обернутые в тряпки. Вот еще осадистый сундук, окованный железом, мечта антиквара, а не сундук! Наверное, тот самый, который принес сосед… как его фамилия-то? Шалабанов, вот как. Принес и просил поставить поверх барского добра… Куда поставить? А вот в эту щель в стене. Видна свежая кирпичная кладка. Наверное, за этой кладкой то самое барское добро, о сохранности которого так пекся некий Проша. Ну да, Лидия читала в каких-то мемуарах, что перед тем, как покинуть Москву, жители прятали, как могли, свое имущество, чтобы французам не досталось. Ну вот и этот барин – Петр Никитич, как называл его Проша, – тоже велел своим людям понадежней замуровать его добро и пожитки, а тут откуда ни возьмись этот Шалабанов со своим несусветным сундуком. Он, конечно, все помнет и подавит, что под ним окажется, не зря Проша не хотел с ним возиться!

Стоп, стоп. Лидия что-то совсем запуталась. Ведь все, что она слышала, происходило в сериале? Почему же она стоит в окружении всего этого, грубо говоря, реквизита, словно из музейного коридора попала непосредственно «в телевизор»? Ну, это бред. Она просто оказалась в одной из кладовых музея. Вернее, в каком-то подсобном помещении. А где телевизор? Что за дурацкие странности? Почему тут перины навалены? Здесь что, отдыхают после трудового дня хранители?

Чушь какая.

А, надо поступить проще. Надо вернуться в коридор музея, и…

Она оглянулась в поисках двери, через которую вошла, но оказалась перед глухой стеной.

«Секундочку! А как же я сюда попала?»

Ну, видимо, через стены прошла.

И опять бред и чушь!

Лидия была так изумлена и растеряна, что даже страха не ощущала. Все происходило словно бы в нереальности какой-то. Полусонное, дремотное оцепенение, овладевшее ею, делало каждое движение медлительным, а мысли – вялыми.

«Я просто что-то перепутала, – внушала она себе, – я, наверное, вон в ту дверь вошла, перед которой лестница стоит. А мне показалось…»

Только в том заторможенном состоянии, в котором Лидия находилась, можно было всерьез подумать такое. И тем не менее она не только подумала, но и шагнула к деревянной лестнице, и взобралась на нее, вспомнив, что подобное она уже видела когда-то у бабушки в деревне: такая же лестница вела из погреба на поверхность.

Взобравшись по семи-восьми деревянным перекладинам, осторожно перехватываясь руками и стараясь не наступить на подол своей чрезмерно длинной юбки, назойливо лезший под ноги, Лидия с усилием сдвинула неплотно прикрытую дверь, а вернее, крышку, и высунула наружу голову.

И замерла.