Давно это было. С тех пор холода не раз и не два опутывали землю белой неподвижностью. И Нецый думал, что будет, если Уснувшие тоже когда-нибудь проснутся, как люди, звери и деревья по весне? Но нет, что-то не похоже, будто они могут хоть когда-нибудь проснуться, решил он со временем, ибо ничто не менялось в пещере, сколь бы ни отсутствовал Нецый. Толще становился слой пыли, заносимой ветром в щели между камнем, которым прикрывало вход в пещеру Нецый, и земляной стеной, и никогда не находил на нем Нецый чужих следов – только свои. Он уже уверился было, что единственный из всех невров ведает тайну, но теперь подбирался к Обиталищу с особой осторожностью, словно на каждом шагу ожидал встречи с врагом.

Однако вокруг было тихо, никто не тронул кочек, прикрывающих тайный лаз в пещеру.

Нецый расшвырял их, потом сдвинул, натужась, камень, забрался внутрь лаза и снова нагромоздил за собою преграды.

Он полз на четвереньках по тесному подземному ходу, пока впереди не забрезжил совсем слабый свет и лаз не расширился. Нецый смог подняться. Он прошел несколько шагов, протиснулся мимо косо стоявшей каменной плиты (прежде, как догадывался Нецый, она плотно закрывала вход, пока земные слои не подмыла взбушевавшаяся вода) и наконец вступил в Обиталище Уснувших.

Достало одного беглого взгляда, чтобы понять: чужих здесь не было, Хвала богам! Все на месте. В дуплеватых стенах лежат золотистые камни, их не стало меньше с прошлого раза. С потолка, из прозрачных белых гроздьев, лился холодный, подобный лунному свет, а в глубине пещеры, на своих лежанках, по-прежнему покоились Уснувшие, и тускло поблескивали серебряные стрелы на их плечах, и темнело вдали, за их спинами, какое-то пятно, на которое Нецыю и глядеть-то было жутко, не то что приближаться к нему! Чудилось, там еще один пролаз, но уже не в глубь земную, а куда-то дальше, дальше… Он не знал, не мог найти слов. В ночь, может быть? В вечную, непроглядную ночь!

Даже подумать об этом страшно!

Уснувших было трое. Нет, никто из них не проснулся, не встал, не пустился бродить по лесу, подобно шатуну.

Нецый перевел дух. Он не раз бывал здесь и уже попривык к теням, вселяющим страх. Привык даже к тому, что спертый воздух давит, гнетет. Он не мог оставаться в Обиталище подолгу – веки тяжелели, голова клонилась, хотелось улечься прямо на пол, у ног Уснувших, и тоже уснуть – навек. Но было что-то, разгоняющее страх и морок. Не слухом, а словно бы всем телом, всем трепетом крови Нецый улавливал в тишине некий звук. Чуял его! Сперва именно это звучащее беззвучие пугало, но вскоре Нецый попривык.

Однако нынче он что-то никак не мог успокоиться. Чья-то стылая лапа так и прохаживалась по спине, нагоняя дрожь. Тайный, тихий ужас не покидал Нецыя, и вдруг он понял, почему! Вернулся тот самый вопрос, что поразил его еще в лесу – страшный вопрос, от которого Нецый сначала отмахивался, но больше не мог.

Коли все Уснувшие на месте, в своем Обиталище, откуда же взялся в лесу тот пришелец?!

* * *

– Что припозднилась? – спросил внучку Валун.

Она помалкивала. Говорить не хотелось: ни о погасшем огне Подаги, ни об испытании Рекой – дед взъярился бы не в шутку, а Зорянка не хотела, чтобы он ссорился с односельчанами. Тем паче опасно было говорить про Лиховида. И она отшутилась:

– На березках ветви развивала, что девки заплели. Больно небось деревам!

Несколько дней назад Зорянка и впрямь распутывала русальные венки – не только потому, чтобы облегчить страдания берез, но и чтоб оберечь подруг от лесного проклятия: озлившись, березы могли обратить глупых девок в русалок, обреченных с той поры каждое лето качаться на ими же заплетенных березовых ветвях. Так что она почти не солгала.

Но Валун лишь усмехнулся, и они опять долго молчали, пока она не сказала, чтобы упредить новый вопрос:

– Дед, а как природный колдун на свет нарождается?

Валун, отрезая сукрой от каравая, глянул из-под серых нависших бровей:

– Иль не знаешь? Девка родит девку, эта принесет третью, и тот, кто от нее народится, может на возрасте сделаться колдуном, а девка – колдовкой.

– Что ж, знать, коль у меня дитя будет, оно сможет твои чары перенять? Я же третья девка?

– И до тебя три были, – усмехнулся Валун, – да и разве ты чарами не владеешь? Мало ль я тебе открыл? Только тебе все шутки! Могла бы знаткой знать, коли не пошла б старухе Подаге служить. И к чему это? До добра ль довело?

Внучка едва не подавилась. Он что же, знает?! Дед же продолжал как ни в чем не бывало:

– А с чего это ты вдруг про дитя возговорила? Иль нашла, наконец, себе по сердцу? А, Зорянка?

Она лишь улыбнулась в ответ. Этим ласковым именем называл ее только дед. Еще раньше – матушка, да она померла. А теперь – один дед. Но даже и Валун никогда не произносил еще одного ее имени… Ведь у всякого невра их три. Всем известное – одно для людей, земное. Люди зовут ее Меда. Два другие – заповедные. Есть имя для чародейных таинств. Даже если сам человек Чарой не владеет или опасается ее, это имя может оберечь его от злых кудес – или навлечь их на него. Мало кому из чужих оно ведомо. Вот ведь вряд ли остался на земле кто-то, знающий, что потайное, чародейное имя ее деда – Атей: древнее имя племенных вождей, ведущих свой род от богов. Но это не все. Нарецается еще и третье имя, которое никому и никогда не ведено произносить вслух. Только богам и духам. С ним, заповедным, человек уплывает по Обимуру в своей последней лодии, в свой последний путь; его он назовет Хорсту, охраняющему врата в заоблачный, небесный Ирий-сад…

Эти потайные имена, чудилось, словно те два духа, которые с самого рождения приставлены к человеку: один, добрый и светлый, – за правым плечом, другой, темный, – за левым…

Есть и у Меды-Зорянки темное, заветное имя. Оно иногда видится ей во снах. И себя тогда видит она – на небесах, совсем иной, чем здесь, на земле, и люди рядом иные. Но вот чудеса: почему-то мерещится, что средь тех неведомых людей встречала она во сне и Лиховида с тайным именем Север…

Есть не хотелось. Хотелось поскорее выйти из малой, скособоченной дедовой избенки, где сушились под потолком наговорные коренья и былие, а в углу возился, щ́епая лучину, дедов Домовушка, хотелось чем-то заняться, чтобы дед, наконец, оторвал от нее всевидящий «взор своих нестареющих» темных очей.

– Иль нашла себе по сердцу? – повторил он сурово.

– Матушка моя, вечерняя звезда! – воззвала Зорянка, словно бы в сердцах. – Нашла, нашла! По небу он прилетел! Четыре коня его колесницы – словно дикие гуси быстры, легки они, словно четыре крыла!..

Зорянка болтала, что в голову взбредет, только б дед отстал, решил, что она шутит.

– Да, – кивнул Атей, – а крепость у него вся огненная, на колесах, и кругом себя вертится, у Лиховида сего?

Теперь уж Зорянка воззрилась на него. Мыслимо ль скрыть хоть что-то?! Но глаза деда потеплели.

– Ишь ты… по виду девка-смирена! А сама лукавая, что ходун-трясина! Ну что ж, ведь ты в ту звезду родилась, коя многие чудеса сулит.

«Он что-то знает! – уверилась Зорянка. – Знает про Лиховида. Спросить? Ох, страшно!.. О боги, ведающие судьбы! Неужто и впрямь прилетел он со звезд в огненной крепости?!»

Девушка выглянула из избы. Вечерняя заря пылала. Где-то в вышине, в этих золотых и алых облачных дворцах, живут боги: великий громовержец Род, старая-престарая Подага, розоволикая Зимцерла, Тур, Чернобог, Лада… Множество их – больше чем дней в году. И теперь к их сонму прибавился еще один!

Там, в своей диковинной избе, он подарил Зорянке одно из наливных яблочек, в кои запрятаны чудесные земли. Вот бы сейчас крутануть то яблочко по столу, чтоб дедкино жилище наполнили сородичи Лиховида! А вдруг снова удастся увидеть глаза его небесной синевы?..

– Пора, внука, – раздался тихий голос Атея, и Зорянка вздрогнула.

Пора, да. Дед уже изготовился в путь. В руках посох – вот и вся справа. А Зорянке и вовсе ничего не нужно: иди рядом да примечай, примечай за дедом.

Она поискала глазами, куда спрятать заветное яблоко.

– Домовушке отдай, – посоветовал дед. – Он схоронит.

Зорянка не решилась сказать, откуда яблочко. А вдруг окажется, что Атей и про это знает? Страшно такого всеведения!

Домовушка выпаивал теплым молоком занемогшего козленка. Поднял к Зорянке свое поросшее седым волосом доброе лицо, успокоил улыбкой: не бойся, мол, сберегу твою забаву.

Голоса его Зорянка сроду не слышала, но дед как-то умел с ним объясниться. Приблудился Домовушка неведомо откуда: человек не человек, зверушка не зверушка, он походил чем-то на Шишка и Подкустовника, только имел сивую бороду, а не зеленую и, не умел увеличиваться в росте, был всегда мал. словно обрубок или кряж.

Домовушка прижился у Атея, помогал в немудрящем хозяйстве. С тех пор, как он появился, хлопот Зорянке поубавилось. Работа в мягких руках Домовушки горела, во всем была спорина, а уж чистоту блюл он такую, что обиженные пауки и тараканы запечные вовсе ушли прочь. Зорянку Домовушка жаловал и привечал, как и она его. Поэтому сейчас она с легким сердцем отдала ему заветное яблочко и вышла вслед за дедом в гаснущие сумерки.

Едва отошли от избенки и ветви деревьев сомкнулись над ними, как настала ночь. Там, и вышине, небо было чисто и светло, все в звездах, а здесь, в шатре лесном, царила тьма, и всякое дерево пело во мраке на свой голос.

Заунывно скрипели сосны да ели – столь надсадно, что у Зорянки саднило, ныло сердце. Как ни любила она лес, ночные стоны сосен ужасали ее. Чувствовала себя крошечной, жалкой, одинокой, а ночь была бесконечной, непобедимой, в ней отворялись мрачные, темные бездны…

А может, природа лишь отзывалась, словно эхо – или некое живое существо, – на то смятение, кое царило в душе Зорянки?..

Она цеплялась за деда, а тот все шел и шел, не ведая ни страха, ни устали, и его посох слабо мерцал во тьме.

Но вот наконец они перевалили угор, пройдя бор насквозь, и слух наполнился ровным, широким гулом – это шумели под ветром березы и дубы. Зорянка облегченно перевела дух и осмелилась спросить деда, скоро ли дойдут до места.

Но не успел он ответить, как его посох засветился, загорелся, словно жаркий уголь, и, вырвавшись из старческой длани, ткнулся в землю с такой силой, что она отозвалась протяжным звоном.

Посох светился так ярко, что рассеивал тьму, и Зорянка разглядела, как выбиваются струи воды из бездны земной.

Она присела и, зачерпнув воды ладошкой, пригубила.

Вода, чудилось, хранила в себе память обо всех глубинах, из коих она изверглась, запах и привкус древесных корней и рудных жил, пронзавших земную толщу. Губы Зорянки стыли от холода, душу ее леденил священный страх.

Этот посох… Посох Атея – наследство далеких прадедов, которые испокон веков находили с его помощью целебные источники и рудные залежи. На разработки приходили из-за дальних далей молчаливые, угрюмые жители гор, рудокопы, и взамен приносили неврам, лесным жителям, железные наконечники для стрел и копий, топоры, кирки, самоцветные камни. Целебную воду кочевники, которые поклонялись великой Табити, увозили в бурдюках куда-то далеко, может быть, на край света, а оттуда приводили выносливых коней, привозили богатые ткани, соль и всякий ходовой товар.

Старого Валуна хоть и почитали в селении, но все ж побаивались. Не знали, как ему удается отыскивать источники иль руды. Никто и никогда не видал светящегося посоха – кроме Зорянки, И когда-нибудь это наследство предков – а может быть, и самих богов! – перейдет в ее руки, обрекая на вечное отчуждение и почтение людей. Но это когда еще случится! Дед хоть и стар, но крепок. Она называла его дедом, потому что Атей взрастил и матушку ее, и саму Зорянку, но кто знает наверняка об их родстве? Никто… Да и зачем, кому это надобно?

Они пометили заветное место вешками и двинулись дальше. До утра было еще далеко.

* * *

Север улегся рано, однако спал плохо. Почему-то все время казалось, что вдруг да вернется Меда, и он боялся проспать ее появление. Сквозь зыбкую дрему Север думал, можно ли считать, что Контакт осуществлен, если он отверг ее женские призывы, но, кажется, сумел все же подружиться с ней. Да и не обольщался он насчет словца «переведайся» и той сцены, от воспоминаний о которой и по ею пору дрожь пробирала. Наверное, это было что-то вроде попытки жертвоприношения – ничего более. Пожалуй, она приняла его за бога!

Забылся сном и увидел, как Меда летит над деревьями, и ветер бьется в переливах голубых просторных одежд. Первые Дальнепроходцы, прибывшие сюда с Ирия, лишены были умения летать. Это благоприобретено их потомками, это чудо! Но до чего же странные превращения претерпела способность жителей Ирия к возрождениям. Зимняя спячка! Недалеко уйдет человечество, если большую часть жизни будет проводить во сне!.. Он улыбнулся сквозь дрему… и внезапно тоненькая иголочка вонзилась в мозг.

Сердце затрепетало.

Север вскочил и бросился к пульту. На экране чуть заметно вспыхивали тусклые зеленые огоньки. Приемник издавал тот самый еле уловимый писк, который только что разбудил Севера.

Это было невероятно. Еще более невероятно, чем все приключения минувшего дня, чем Контакт! А когда Север разглядел еще и оранжевую черточку, слабо мерцающую в углу экрана, то принужден был сесть – ноги подкосились.

Невозможно, немыслимо! Сколько времени кружился по орбитальному коридору, пока не убедился в догадках, высказываемых еще там, на Ирии: от Первых не осталось следов, маяки наверняка разрушены. Именно потому его посадка и была столь тяжелой, что он садился вслепую. Ничего не ждал, ни на что уже не надеялся, и вот теперь… сразу два сигнала! Сразу два!

Он потерял драгоценные мгновения, включая дрожащими руками пеленгатор, и оранжевая ниточка успела исчезнуть с экрана. Но зеленый скачущий огонек удалось засечь, и остаток ночи Север провел у пульта, пытаясь определиться на местности.

Почему-то по карте выходило, что этот маяк не стоит на одном месте, а блуждает по своему сектору. Север с любопытством следил его передвижение; огонек то сиял, подобно звезде, то еле виднелся, пока не забрезжил рассвет, и огонек, вернувшись в исходную точку, не погас.

Все это было весьма странным. Похоже, маяк попал кому-то в руки… кому-то, кто едва ли подозревает о его истинном назначении.

Не было бы худа! Не было бы худа тому, кто владеет маяком. Но как отыскать этого человека? То есть Север хотел верить, что это человек, а не какое-то жуткое существо, вроде тех, что вчера преследовали его в лесу. Наверное, лучше всего будет обойти участок, где отмечалась работа маяка. А на случай, если он опять подаст сигнал, оставить включенным пеленгатор и фиксирующие устройства.

А вдруг придет Меда? Что-то подсказывало: скоро они встретятся вновь! Внезапно захотелось махнуть рукой на нежданно проснувшийся маяк и остаться на «Инде», ждать ее.

Но нет, это не дело. Контакт Контактом, но это не значит, что ради него можно забыть о других заботах.

Да, но если она все же придет? На этот случай Север решил разблокировать механизм засовов: если Меда решит подняться, сработают трамплин и фотоэлемент. Ей останется лишь подождать возвращения Севера. Но с чего это он вообще взял, что она придет?!

Север пошел было к скафандру, но покачал головой: неохота таскать на себе эту тяжесть! И зачем? Все пробы, все анализы единодушны: нет опасности ни в воздухе, ни в воде, ни в составе почвы. Он убеждал сам себя, не сознаваясь, что велико искушение предстать на этот раз пред Медой в своем обычном облике и поглядеть, признает ли она «Лиховида». Пристегнул к поясу оружие, съемочную камеру, походный пеленгатор – и отправился в путь.

* * *

Нецый ушел из Обители Уснувших задолго до рассвета. Он весь вымок в росе, пока добрался до поляны, где стояла разлапая изба пришлеца, и затаился там, где уже лежал вчера.

Он устал. По пути сюда, еще ночью, не устрашился дойти и до скрещенья дорог, и там…

Нецый помотал головой – вспоминать о том, что там делал, не хотелось. Да и не видел он еще, как же исхитриться содеять то чаробесие, за коим ходил ночью на нечистое место.

Пощупал туго набитый заплечный мешок. Там что-то завозилось, заворочалось, и Нецый ткнул мягкий мешок кулаком. Возня тотчас стихла.

Лес звенел птичьими голосами. Солнце испило росу, трава стала сухой и жесткой. Воцарилось жаркое бездождие. А из избушки никто не появлялся.

Может, там и нет никого? Разве не мог хозяин уйти раньше, чем – появился Нецый? А он тут лежит, трясется, что твой заяц!

Наконец, сперва бочком, робея, Нецый насмелился ступить на поляну. И ничего, гром не грянул с небес, не выскочило чудище, не кинулось на незваного гостя…

Нецый обошел кругом жилища пришлеца, прикидывая, как бы изловчиться и долезть до высокой двери.

– Злая изба! – бормотал он. – Не иначе, на болоте рублена, по сырому бору катана, на лютых зверях вожена, на проклятом месте ставлена.

И не видать ни лесенки, ни приступочки! Вскарабкаться разве по птичьей ноге? Оно бы можно, да не заграбастает ли его острый коготь… не разорвет ли в клочки?

От такой догадки жаром проняло Нецыя, он попятился от страшной, когтистой лапищи, как вдруг… земля под его ногами дрогнула, вздыбилась – и неведомая сила, высоко подкинув Нецыя, зашвырнула его чрез внезапно отворившуюся дверь прямехонько на середину чужой избы, клацнув за спиной – будто вострыми зубьями!

Нескорое время миновало, пока Нецый сыскал в себе крошки храбрости и решился оглядеться.

Здесь все очень напоминало Обиталище Уснувших! Только там, в пещере, столы да лавки, тоже срубленные из железного дерева, были покрыты пылью, стекло темно мерцало, а здесь все блестело. Как-то раз торговцы-кочевники показали Нецыю осколки драгоценного стеклянного сосуда, который везли в обмен на целебную воду, да побили в тряске. Но стекло, принадлежавшее Уснувшим, было совсем иным. Хоть топором бей его – не разобьешь, Нецый пробовал.

Но где же дупла с прозрачными камнями? Иль их здесь «нет?

Нецый задумчиво стукнул в стену, но она внезапно отъехала в сторону, и пред взором остолбенелого гостя открылось темное углубление, в котором… в котором затаился один из Уснувших. Тот самый, кого Нецый видел вчера! И стрелы золотые сверкают на плечах!

Затаился. Подстерегает… Зачем только было соваться сюда на соблазн и погибель?!

С воплем отпрянув, Нецый с размаху сел на круглую лавку. Та завертелась. Он свалился – и навзничь грянулся об пол. Под тяжестью его тела туго набитый заплечный мешок лопнул.

Сонм бабочек и рой мух закружился над беспомощно простертым Нецыем! Запрыгали из мешка жабы, поползли ужи, ежи. Сильно запахло сырой, прелой гнилью.

Бабочка с тусклыми, серыми крылышками затрепетала над самым лицом Нецыя, и пыльца, похожая на прах, посыпалась, ему на губы.

Яростно отплевываясь, он смахнул бабочку и, разогнав устремившихся к нему ужей, кинулся к дверям. Те послушно распахнулись, едва он приблизился, и Нецый вывалился за порог, уже в полете вспомнив, что у этой избы нет лесенки.

Однако против ожидания приземлился он мягко, на четвереньки, будто земля подставила ему ладони.

Вскинул гудящую голову, глянул вверх.