Глава 6
Чучельник Джузеппе

– Зачем ты надела это платье? Ведь сразу видно, что оно совсем не твое! – вдруг сказал Джузеппе.

Лиза так и ахнула. Впрочем, она и сама не знала, что чувствует сейчас: изумление от его проницательности или же обиду, что не нравится ему в этом наряде.

Беппо глядел чуть исподлобья, усмехаясь.

– Успокойся. Никто, кроме меня, не заметит, что оно чужое. Я о другом говорю. Человек, даже переодеваясь, даже меняя личину, должен помнить о том, кто он есть на самом деле. Иначе очень легко забыться и потерять себя. Да ты хоть понимаешь, о чем я говорю? – воскликнул он с досадою, видя, что Лиза не слушает, а так и шныряет глазами по сторонам.

Ни в приволжском лесу, ни в калмыцкой степи, ни даже на Карадаге не видела она такого сонмища самых разных птиц. Здесь были филины и сойки, орлы и скворцы, голуби и ласточки, соколы и синицы, воробьи и рябчики и еще множество, великое множество птиц – от огромных, с крыльями в добрую сажень, до вовсе крохотных, сверкающих так, словно они изукрашены самоцветами. Казалось, в лавке должен стоять разноголосый свист и гомон. Однако здесь с полумраком соседствовала тишина, какая бывает только в лесу, в часы безветренного вечера. Птичье царство, чудилось, все разом попалось в золотую сеть молчания и неподвижности. Немалое минуло время, прежде чем Лиза наконец поняла: пред нею не живые птицы, а всего лишь их чучела, исполненные с великой точностью, великим тщанием и великим мастерством!

– Это все твое?

– Мое, – кивнул Беппо. – Ведь я – чучельник.

– Зачем ты это делаешь?

– На продажу. Это мое ремесло. Я этим живу.

– Живешь? – возмутилась Лиза. – Ты живешь, убивая всех этих птиц? Такую красоту! И не жалко тебе их?

– Да я еще ни одной в жизни не убил! – вспыхнул Беппо. – Я покупаю их у охотников, у ловцов уже мертвыми. Иногда езжу в горы, на берег моря, в леса – ищу погибших птиц.

– А зимой, в морозы, они, наверное, замерзают на лету и падают наземь? – задумчиво спросила Лиза, но тут же, увидев изумление в глазах Джузеппе, спохватилась, что сболтнула лишку.

– Да кто же ты такая? Не итальянка, сразу видно, – проговорил он с той же мягкой усмешкой, которая с первого раза покорила Лизу и преисполнила странным доверием к незнакомому юноше. Ей даже стоило некоторого труда вернуться в мир притворства и солгать; не слишком-то, впрочем, ловко, ибо к такому вопросу она не была готова.

– Я… я гречанка! – промямлила она и не очень удивилась, когда Беппо расхохотался:

– Гречанка?! – И вдруг затараторил нечто звучавшее для Лизы сущей тарабарщиной: – Альфа, бета, гамма, дельта, сигма, эпсилон…

– Что это такое? – с досадой перебила Лиза.

– Что? – нарочито удивился Джузеппе. – Это ведь буквы вашего греческого алфавита! Но, может быть, ты не умеешь читать и писать и не знаешь букв?

– Я умею читать и писать! – возмутилась Лиза, да и осеклась. – То есть…

– Лучше не врать, – дружески посоветовал Беппо. – Чем больше врешь, тем больше запутываешься. Есть, конечно, изощренные лжецы, которым все как с гуся вода. Но тебе пока до них далеко, не так ли?

Лиза кивнула, удивленная, почему он сказал: «пока». Разве ей предстоит сделаться отъявленной лгуньей? И если даже так, то откуда ему знать?

– Стало быть, в сильные морозы птицы замертво падают наземь? – задумчиво произнес меж тем Джузеппе. – Есть лишь одна страна, где мыслимо такое. Это северная страна – Россия, так ведь?

– Ты бывал в России?! – вскричала Лиза, от восторга забыв об осторожности.

– Пока нет, – отвечал Беппо, вновь подчеркнув это «пока». – Но непременно буду. Я окажусь там… – Он напряженно сощурился и наконец проговорил задумчиво: – Я окажусь в Санкт-Петербурге в 1779 или 1780 году. Да, пожалуй, именно так. Наш лживый и комедиантский век не оценит меня, но ты запомни мои слова. – И, не дав Лизе издать нового изумленного возгласа, произнес торжественно: – Так, значит, ты русская! О, эта нация еще натворит великих дел! Буду счастлив повидаться с тобою в Петербурге, милая Луидзина!

– Ох, хватит болтать! – отмахнулась Лиза, поняв наконец, что ее попросту дурачат, а она и уши развесила. – Эта лавка принадлежит тебе или твоему отцу? – спросила она, потому что он был слишком молод, не более восемнадцати, чтобы иметь свое собственное дело.

– Не моя, но и не отца моего. Он вообще живет в Палермо. Это человек почтенный: торговец сукном и шелком. К тому же набожный католик. Он и меня отдал было в семинарию Святого Роха, да я убежал.

– А что же отец?

– Отец снарядил за мною погоню.

– И поймали? – ахнула Лиза.

– Поймали! – кивнул Беппо. – По собственной моей глупости. Воистину, если вы хотите, чтобы все вас притесняли, будьте справедливы и человечны! Меня предал человек, которому я помогал… Да я о том и не жалею. На сей раз заточили меня в монастырь Святого Бенедетто, что близ Картаджионе. Я всегда имел склонность к естественной истории, к ботанике и поступил на выучку к монастырскому аптекарю. Был он человеком малосведущим, но кое-чему я от него все-таки научился, а пуще всего – из книг, кои он считал вредными и держал в сундуке под замком. Днем я растирал для него травы и взбалтывал взвеси, а ночью читал Папюса, Нострадамуса, Кеплеруса, Гевелиуса и тому подобных.

– Ну а потом? – не могла сдержать любопытства Лиза.

– А потом я убежал-таки от отцов-бенедиктинцев – так сказать, из лап льва – и воротился в Палермо, да беда: поссорился там с синьором Марано, золотых дел мастером, и вот теперь живу в Риме. Я снимаю эту лавчонку у одного доброго человека. Видишь ли, ремесло чучельника не приносит большого дохода, за аптекарское ремесло платят куда лучше. Особенно за жемчужные белила.

Увидев, как загорелись Лизины глаза, понимающе кивнул:

– Вот-вот! Даже самые богатые синьоры охотно отсчитывают золотые цехины за чудесные жемчужины, придающие свежесть и белизну их личикам. – И, развязав небольшой бархатный мешочек, он высыпал перед Лизою на стол десятка два небольших и не очень ровных жемчужин, весьма уступающих тем, которые ей приходилось носить в Хатырша-Сарае.

– Древние греки, кстати, твои бывшие родственники, – Джузеппе лукаво покосился на Лизу, – называли его маргаритос, что означает – добытый в море. Вижу, он тебе не очень по нраву. Конечно, самый красивый идет на серьги и ожерелья, а что поплоше – на медицинские ухищрения.

– Только на белила? – деловито спросила Лиза. – Или еще для чего?

– Мелкотертый жемчуг – чудесное лекарство: он унимает биение сердечное, убыстряет ток крови. У аптекарей сие снадобье называется «monus cristi».

«Ах, сюда бы Леонтия и Баграма! – мелькнуло в голове. – Уж они-то здесь натешились бы!»

– Постой, постой! – Джузеппе взял тусклую жемчужину и принялся ее внимательно разглядывать. – Плохо дело… Надо убрать ее, чтобы не заразила остальных. – И, увидев Лизино недоумение, пояснил: – Жемчуги, как и люди, подвержены болезням. Как только сердце жемчуга, из которого исходит его красота и ему одному свойственный отлив, начинает болеть, он делается тусклым, теряет прозрачность и блеск. Впрочем, говорят, что жемчуг можно вылечить, если непорочная девица сто один раз искупается с ним в море. Не хочешь ли попробовать? Для такого случая я готов свозить тебя хоть в Геную, хоть в Неаполь, хоть…

– Я не непорочная девица, – сердито перебила Лиза, – и не приставай ко мне со всякой ерундой! Лучше еще расскажи про самоцветы.

– И правда, как ты можешь быть непорочною, если тебя бросил любовник, – кивнул Беппо.

Лиза мгновенно ощетинилась:

– С чего ты взял?

– А консолатриче о чем говорила? – невинно спросил Беппо, убрал жемчуг, поставил на стол большую бронзовую шкатулку, открыл… и Лиза невольно ахнула: шкатулка была полна самоцветами.

– Как они… прекрасны! – заслоняясь ладонью от ослепляющего сияния, прошептала Лиза.

Джузеппе кивнул:

– Это верно. Они прекрасны… Взгляни на эту жиразоль, – повертел в пальцах молочно-белый камень с ясным отливом и игрою всевозможных радужных огней, напоминающих кусочек ранневечерней луны. – Иначе его называют опал. Вот эта камея вырезана на розовом сардониксе. А как тебе нравится сей гиацинт, иначе лигурий? Говорят, этот камень тоже морской, как жемчуг. Только родится он не в раковине, а в морской змее и способен всему мертвому возвращать жизнь. Есть легенда, что когда лигурий был взят на корабль, где между запасов провизии находились соленые птицы, то эти птицы все ожили и разлетелись от его чудодейственного влияния!

Джузеппе глядел на Лизу, ожидая, что она недоверчиво усмехнется, но та возбужденно всплеснула руками:

– Я тоже кое-что слыхала про лигурий! Он будто бы таится во лбу морского чудовища – ехидны, которая до пояса имеет образ прекрасной девы, а от пояса – змееногого зверя. Так вот эта полузмея-полуженщина и имеет лигурий посреди лба вместо глаза. Купаясь, она оставляет его на берегу; тому, кто сможет его украсть, он откроет все подземные сокровища. Да вот горе, – по-детски вздохнула Лиза, – ехидна настигнет всякого похитителя, как бы скоро он ни бежал!..

– Великолепно! – воскликнул Беппо. – Я никогда не слыхал такого, хотя думал, что знаю о камнях все на свете.

– Расскажи теперь, что исцеляет сей смарагд? – попросила Лиза, вынимая из шкатулки тонко ограненный темно-зеленый изумруд.

– Изумруд, повешенный у изголовья больного, изгоняет дурные сны и рассеивает тоску. Арабы, а среди них немало великих лекарей, верят, что ежели перед змеею подержать изумруд, то из глаз польется вода, и змея ослепнет.

Лиза слушала и не могла перевести дыхание!

– Для укрепления зрения хорошенько растирают изумруд на порфире и, смешав его с шафраном, прикладывают к глазам. Изумруд – сильнейшее из всех противоядий. Если человеку, принявшему яд, дать два карата изумруда, то он, с Божьей помощью, спасется: яд выйдет вместе с испариной. Говорят, что характер изумруда холоден и сух…

– Ну прямо как у человека! – не переставала удивляться Лиза.

Джузеппе снова кивнул:

– Верно. Поэтому у каждого человека есть свой камень.

– И у меня?! И у меня свой? Какой же?

– Сначала ответь, каков твой Зодиак?

– Не знаю, – смутилась Лиза.

– Погоди-ка. Сейчас я узнаю о тебе все. – Он подошел к Лизе сзади и быстрым движением охватил ладонями ее голову, так что большие пальцы сомкнулись на затылке, а мизинцы прикоснулись к вискам и принялись мерно, ласково их поглаживать.

Что было потом?..

Из шкатулки струили свое сияние самоцветы. Джузеппе вращал меж трех свечей серебряный круг с тонко начертанными на нем таинственными знаками созвездий и под непрерывный бег зверей Зодиака бормотал:

– Меркурий… Дева… Прозерпина… Дракон… Холодная целомудренность и неистовая пылкость, прямота и лживость, слабость и бесстрашие… – И вдруг резко обернулся к Лизе. – Египетский Зодиак гласит, что камень сентября – аметист! – И, быстро перебрав пальцами в шкатулке, подал Лизе скромный серебряный перстень с небольшим, очень прозрачным камнем; пока Лиза созерцала его бледно-лиловые переливы, рассказывал: – Персы называют его джамаст. Он помощник воинам, охотникам и странникам, удаляет мысли недобрые, душу смягчает… Посмотри на него внимательней, Луидзина! Видишь, из его сердцевины расходятся лучи? Это редкостный аметист! Немцы называют такие камни Madelamethyst, а французы – fleches d’Amor, то есть со стрелами Амура. Мало кто знает, что стрелы сии – всего лишь игольчатые кристаллы бурого железняка; однако сведущие люди говорят, будто он дарует счастье в любви. Я хочу, чтобы ты была счастлива в любви, Луидзина! Возьми его, прошу тебя. Только смотри не потеряй. Первое, что я спрошу, когда мы встретимся вновь, это о моем подарке!

– Мы… увидимся еще раз? Но откуда ты знаешь? Кто ты – чучельник или волшебник?! – воскликнула Лиза.

– А я и сам не знаю, – не сразу ответил Беппо. – От ремесленника до артиста расстояние неизмеримое, как между ночью и днем; но между ночью и днем мы видим бледный отсвет зари, и, как бы ни бледна была та заря, – это уже день!

В этих словах Лиза мало что поняла. Куда более волновало ее другое!

– И я… буду счастлива в любви? – смущенно вертя перстень на среднем пальце, ибо на безымянном прочно прижилось старенькое, стертое измайловское колечко, и, чувствуя, как пылают щеки, пробормотала она. – Но когда?!

– Сегодня! – выпалил Беппо, глядя ей прямо в глаза. – Сейчас!

– Как это?! – отшатнулась Лиза, невольно стиснув на груди кружевные концы своей zendaletto.

Джузеппе успокаивающе кивнул:

– Да не бойся меня! Экая ты! Вижу, твое сердце болит по кому-то. И это вовсе не я. Но ты, наверное, хочешь узнать, где он и что с ним? Хочешь? Или нет?

«Нет!» – хотела шепнуть Лиза, но вместо этого громко выкрикнула:

– Да! Да! Хочу!

– Тс-с! – Джузеппе укоризненно поднял палец, тут же понимающе улыбнулся: – Иди за мной, и ты его увидишь.

* * *

Не прошло и минуты, как Лизе захотелось взять свои слова обратно. Она до смерти боялась воротиться в страну своих молитв и потаенных желаний! Чем это закончится, что принесет, кроме новых страданий? Они с Алексеем сделали все, что могли, чтобы лишить друг друга покоя и счастья. Хотя он-то не ведал, что творил… Лиза чувствовала: она бы простила всякое злоумышление! У таких страстных душ, как она, самые большие недостатки, даже преступления, даже величайшие пороки не только не убивают любви, но еще больше усиливают ее…

Она внезапно очнулась под пристальным взором Беппо и с опаскою огляделась: что, если ее потаенные мысли вдруг обрели свободу и плоть, что, если это их торопливые, беспокойные движения колеблют тяжелые занавеси, мерцают по углам просторной сумрачной залы, куда ввел ее Джузеппе? Но нет, это лишь зеркала слабо мерцали по углам; это лишь сквозняк колебал пламя свечей в бронзовом шандале…

Джузеппе усадил Лизу перед одним из зеркал, подал ей небольшой хрустальный флакон:

– Выпей все до капли. И ничего не бойся, слышишь?

Она кивнула. Не родился еще на свет человек, которому она призналась бы, что чего-то боится. Теперь она не отступилась бы, даже если бы изо всех углов полезли на нее демоны, отвратительные и гнусные существа с телом козы или червя, с ушами летучих мышей, пастью и когтями кошки… И едва Джузеппе скрылся за дверью, она одним духом проглотила сильно отдающее мятою, чуть горьковатое снадобье и уставилась в зеркало, ожидая бог весть каких жутких шуток таинственных сил.

Ничего не произошло. По-прежнему перемигивались в зеркале огоньки свечей, а само оно было уж до того помутневшее и потрескавшееся, словно вся амальгама с него давно осыпалась; непонятно, каким чудом оно еще может отражать эту сумрачную залу, этот шандал, эти оплывающие свечи, дробить и множить отражения, выстраивать из них необозримый коридор… И тут словно бы чьи-то стылые пальцы коснулись затылка Лизы, когда она сообразила, что ее-то отражения в зеркале нет!..

Прошло невероятно долгое, томительное мгновение леденящего ужаса; и вот из мрака прямо на Лизу выплыло незабываемое лицо Алексея.

Нет, то был не княжич Измайлов – румяный, беззаботный, и не Лех Волгарь – яростный, напряженный – это был еще один, неведомый прежде образ Алексея. Смуглое, перечеркнутое тонким шрамом лицо; голубой лед в прищуренных глазах; твердые, обветренные губы. Полуседые-полурусые волосы его были перехвачены на лбу кожаным узким ремешком, черный кожушок накинут на белую домотканую рубаху. Чуть поодаль Лиза с изумлением рассмотрела Миленко Шукало. Молодой серб раскуривал трубочку, задумчиво поглядывая на зубчатые вершины гор, подступавшие со всех сторон… Алексей смотрел вдаль. Но через мгновение лицо Алексея, отраженное в зеркале, покрылось рябью, расплылось, а вместо него Лиза вдруг увидела… себя!