Заморский кузен

В ту минуту, когда Олег Чердынцев впервые увидел его, – шляпа сахарной головою, густо насаленные волосы, бруды^[1] до самых плеч, толстый галстук, в котором погребена вся нижняя часть лица, кривой, презрительно изогнутый рот, обе руки в карманах и по-журавлиному нелепая походка, – он ощутил враз два сильнейших желания. Первое – расхохотаться до колик, и второе – крепенько дать по морде нелепой версте коломенской, коя, впрочем, отныне и навеки приходится ему, Олегу, кузеном.

Ну да, диво заморское – двоюродный брат. Вдобавок старший. А все из-за того, что сестрица папенькина, Елена Юрьевна, четверть века назад по уши влюбилась в какого-то заезжего милорда и самозабвенно ринулась за ним в туманный Альбион. Тетушке Елене, которую Олег отродясь в глаза не видывал, он своего мнения об этом чучеле гороховом высказать не мог: она уж десяток лет тому назад преставилась. Сэр Джордж, супруг ее, на свете тоже не зажился – не то помер с тоски, не то взял и пронзил себя шпагой над гробом жены. Сия романтическая, хотя и не вполне достоверная история, как помнил Олег, потрясла все семейство Чердынцевых, наполнив его жгучей жалостью к бедняжке Елене, а того пуще – к ее единственному сынку.

Граф Чердынцев горевал по сестре долее всех. Он ведь еще задолго до случившегося положил себе непременно устроить встречу Олега с кузеном, а чтобы сын его не выглядел в глазах младшего лорда Маккола пентюхом, нанял ему английского учителя. Все детство Чердынцева-младшего было омрачено затверживанием различных continuons и попыткой различить простое прошедшее время от прошедшего совершенного.

Учитель был у него один на двоих с Мариною, дочерью недавно погибших соседей, Бахметевых. И хоть Олегу до сих пор не удавалось повидать сию девицу (опекуны, по слухам, держали ее в черном теле, единственно не щадя денег на образование, что было условием завещания), он заочно ненавидел ее. Ведь мистер Керк все уши ему прожужжал о том, какие необыкновенные способности к языкам у miss Bah– meteff… в отличие, понятно, от mister’a Tcher-dyntzeff… I’ m sorry, sir!^[2] Склонный к философствованию, Олег вырос в убеждении, что не зря русских считают дикарями: они заслуживают данного мнения глупым упорством, с каким полагают основы воспитания в безупречном произношении затверженных французских и английских слов… И это вместо того, чтобы покорить весь мир и заставить немцев, англичан, французов и прочих говорить только по-русски!

За детские свои невзгоды Олегу и хотелось наградить новообретенного родственничка оплеухою преизрядною. Однако обошелся бы ему тумак, пожалуй, себе дороже: ведь последние три года, минувшие после смерти родителей, Десмонд Маккол не на печи бока пролеживал, а воевал!

Новым лордом сделался по закону его старший брат (не родной, от первого отцовского супружества, ибо лорд Джордж был уже вдовцом, когда присватался к прекрасной Елене). Алистер Маккол и унаследовал в качестве майората семейное достояние в виде замка и прилегающих земель. А Десмонд собрался отправиться в Россию, чтобы войти в матушкино наследство (ее приданым было нижегородское имение близ Воротынца, находившееся на попечении графа Чердынцева, беззаветно любившего сестру). Однако случайно познакомился с участниками «Лиги Красного цветка» и прочно забыл обо всем на свете, кроме спасения французских аристократов от кровавого революционного террора. Отныне жизнь его протекала в беспрестанном риске и опасностях. Конечной же целью усилий было спасение французской королевы. Но заговор провалился, и Мария-Антуанетта взошла-таки на эшафот. Тогда «Лига Красного цветка» предалась новой идее: похищению дофина и отправке его в Англию, что и было с блеском исполнено.

Однако случилось непредвиденное: человек, сопровождавший одиннадцатилетнего Людовика XVII в Лондон, где ему предстояло найти приют при английском королевском дворе, бесследно исчез. Умер ли он от внезапно приключившейся болезни, утонул на переправе через Ла-Манш, был убит разбойниками, коих немало в ту пору шлялось по дорогам Англии, – бог весть… А вместе с ним пропал царственный ребенок, и угадать его судьбу не представлялось возможным. «Лига Красного цветка» распалась: ее участники были обескуражены мрачной обреченностью всех своих усилий. Десмонд убивался более прочих: ведь он был среди тех, кто устраивал похищение юного короля из Тампля.

Похитителей узника искали так, как никого и никогда не искали. Каждого подозреваемого хватали и волокли на допрос, откуда было два пути: на гильотину сразу или на гильотину через тот же Тампль. Товарищи Десмонда по оружию искали спасения в Швейцарии, Германии, пытались укрыться в Англии. А он направился в Россию, по пути постепенно избавляясь от привычки настороженно вслушиваться и оглядываться и возвращая себе облик англичанина. Последний и вызывал в Олеге Чердынцеве непрестанное желание хохотать, но со временем Олег узнал историю кузена, а вместе с тем и его самого. Предубеждения сначала поколебались, а потом и вовсе рухнули. Олег считал англичан кичливыми, но среди баснословно богатых Чердынцевых Десмонд выглядел бедным родственником. Говорили, что англичане много пьют, ведь их холодная кровь имеет нужду в разгорячении, однако увидеть кузена под столом Олегу так и не довелось. А что сентябрем братец смотрит, удивляться нечего – ведь в Англии непрестанные туманы, редко-редко проглянет солнце, а без него невесело жить на свете. Кстати, Десмонд не раз и не два доказал своему русскому брату, что военная доблесть и юношеский разгул зачастую идут рука об руку, он с таким же пылом предавался удовольствиям жизни, с каким участвовал в делах лиги.

Скоро все петербургские приятели Олега были в восторге от недурного собой, образованного, повидавшего свет удальца-англичанина. Обнаружилось также, что кузен – настоящий сердцеед. Перед остроумным, беззаботным, дерзким высоким блондином с насмешливыми голубыми глазами не могла устоять ни одна женщина! Ни одного публичного скандала или дуэли с обиженным мужем!

Говоря короче, спустя пару месяцев после первой встречи Олегу уже казалось, что кузен его в общем-то неплохой парень. Однако раздражала его уверенность: быть храбрым – значит быть англичанином; великодушным, чувствительным – тоже… А ведь сам был наполовину русским!

Английское бахвальство постепенно слетело бы, останься Десмонд жить в России. Но не судьба была ему задержаться на родине матушки: однажды в английском посольстве ему сообщили ошеломляющую новость: он теперь не просто Десмонд Маккол, а лорд Маккол, ибо старший брат его месяц тому назад умер.

Чуть позже выяснилось: Алистер погиб при загадочных обстоятельствах. Коронер^[3] настаивал, что убийство совершил браконьер, схваченный сэром Алистером на месте преступления и затем скрывшийся. Сэр Алистер не успел жениться и заиметь детей, а значит, единственным и бесспорным наследником являлся его младший брат Десмонд.

И тут Олег понял, что кузен его воистину англичанин! Что сделал бы на его месте русский? Понятно, опрометью кинулся бы в родовое имение – вступать в права наследства, искать убийцу брата и мстить. Десмонд же и ухом не повел на увещевания дядюшки Чердынцева поскорее закрепить за собою наследственные права на лордство! Он не сомневался, что все уже совершено лучшими в мире британскими судьями и состояние его останется в неприкосновенности. Зато выразил пожелание немедля осмотреть нижегородское имение и получить все бумаги на него.

– Разумеется, ведь Россия – не Англия! Здесь у нас вор на воре сидит и вором погоняет! – усмехнулся старший Чердынцев, усмотрев в его словах недоверие к себе, и, швырнув на стол бумаги, подтверждавшие права племянника, удалился.

Отношения в доме сделались натянутые. Граф, охладев к бесцеремонному племяннику, препоручил его Олегу. И в Воротынец Десмонда сопровождал молодой Чердынцев, помогая исполнить всяческие формальности, отыскать хорошего управляющего. Дела, однако, затянулись.

Одним словом, судьба распорядилась так, что ночь перед Рождеством двоюродные братья встретили в пути…

Самое обидное, что дом был в каких-нибудь трех верстах, когда сани вдруг стали. Внезапная остановка прервала не только плавное движение, но и тягучую дремоту седоков. Сначала они ничего недоброго не заподозрили, а только сонно таращились в полутьму, рассеиваемую игрою огня за дверцей печурочки, наполнявшей возок жарким дыханием (путешествовали Чердынцевы всегда с удобствами).

Олег потер ладонью запотевшее оконце: в возке были настоящие стекла, не слюдяные вставочки. Вьюга. Вихри неслись над землей, взмывали к взбаламученным небесам, и чудились в них белые лица, огромные хохочущие рты…

– Ну и разбойничья ночка! – пробормотал он, перекрестившись. – Истинно праздник для нечисти. Сейчас бы на посиделки нагрянуть, не то в баньку.

– The bagnio, good, yes, – услышав знакомое слово, оживился Десмонд.

Олег хихикнул. Кое-каких русских словечек кузен, оказавшийся весьма смышленым, поднабрался. Он умел вполне сносно объяснить прислуге, что «каша – now, bad; блини – yes, very good!». Но почему-то упорно именовал кафтан армяком, доводя лакеев до судорог от усилий сдержать непочтительный хохот, но все же его «о-де-ва-ся, please!» было всеми понимаемо. Зато полюбившуюся баню Десмонд упорно называл the bagnio, что по-английски значит «веселый дом». И сейчас Олег не смог не засмеяться, тем паче что на ум пришла очень подходящая история.

– А ведь и верно, веселый дом! – воскликнул он. – Я в прошлое Рождество пошел с нашими дворовыми к девкам на посиделки, в деревню. Ряжеными мы пришли, меня никто не признал, – поспешил он пояснить, увидев, как удивленно взлетели брови Десмонда: мол, неужели лорд Чердынцев предается простонародным развлечениям? Все-таки англичане жуткие задаваки, снобы. – Я в жизни так не веселился. Пели, плясали, бутылочку крутили, целовались все подряд. А потом заметил, что девки временами куда-то исчезают. Спросил парней, те и говорят: небось в баню гадать бегают. А знаешь, как в бане гадают?

– Гада-ют? – поразился Десмонд. – What is?

– В ночь на Рождество прибежит девка в пустую баньку, станет спиной к печке, юбку задерет и молвит: «Батюшко-банник, открой мне, за кем мне в замужестве быть?»

Хоть английский Олега за время общения с кузеном существенно улучшился, он все же засомневался, правильно ли выражается, уж больно выкатились глаза братца. Впрочем, тут же стало ясно, к чему относится недоумение.

– Юбку задирают? – прокудахтал Десмонд, едва сдерживая смех. – И что потом?

– Потом банник должен девку по заднице погладить. Ежели лапа теплая, будет у нее муж добрый, холодная – злой, мохнатая – быть девке за богатым, голая – за бедным. Вот такое гадание!

– И что было дальше?

– Там девка была одна, Аксютка. Хороша – будто яблочко наливное. Ну я и говорю Костюньке, лакею нашему, мол, я отлучусь, а ты Аксютку подговори в баньку пойти, на суженого погадать, да постереги, чтоб никто туда не совался. Вышел тихонько – и к баньке. Зашел, затаился возле печки. Кругом тьма египетская, только луна сквозь окошечко едва посвечивает. Стою – стужа лютая, зуб на зуб не попадает, а девки все нет. И вдруг – чу! – снег хрустит под торопливыми шажками. Вскочила в баньку, огляделась – да что в такой тьме увидишь, – повернулась к печке спиной и юбки – р-раз! – на спину себе забросила. Как поглядел я на то богатство – аж дышать перестал. А она из-под юбок своих бормочет: покажи, мол, банник-батюшко, каков будет мой суженый? Я руку-то нарочно за пазухой держал, она не то что теплая – горячая была. Погладил я Аксютку сперва легонько, потом осмелел, огладил всю, да пощекотал так, что она пуще изогнулась. Тут девка-дура на лавку локтями оперлась и говорит: «А покажи мне, батюшко-банник, каково будет с мужем жить, сладко ай нет?» Я так и обмер! В общем, я своего не упустил. Барахтались, пока вовсе не опустошился. А когда встал – ноги, вот те крест, тряслись и подгибались, – то сказал девке: «Быть тебе за богатым, Аксютка!» И слово свое исполнил: сперва в дом взял, а когда намиловались вволю и молодка зачреватела, выдал ее за Костюньку. Tеперь оба в Петербурге, в доме нашем, надзирают за хозяйством, сынок у них растет…

– Твой сын? – удивился Десмонд. – А отчим его не обижает?

– Попробовал бы! – воздел крепкий кулак Олег. – Нет, любит, как своего. Мальчишке и невдомек, что он барский байстрюк. Зачем ему лишние мечтания? Костюнька знает, что я ни его, ни мальчонку не обижу. Да и Аксютку не обижаю. Бывает, надоест по непотребным девкам, заморским да тощим, таскаться, скажу только: «А ну, Аксютка, взбей перинку!» – она тут же и готова ублажить барина.

– А муж?! – округлил глаза Десмонд.

– Ему-то что? Убудет от бабы, что ль? – отмахнулся Олег. – Тут гвардейский полк надобен, чтоб от нее убыло! И мне хватает, и Костюньке, и… Подозреваю, близ этого пирога еще не один из лакеев кормится.

Братья расхохотались от души. И Олег подумал, что сейчас бы ему сошла любая, от тощей заморской до сдобной отечественной. Ох, поскорее бы добраться до дому – там уж он живо сыщет себе сговорчивую молодку! Да о Десмонде позаботится. Похоже, кузену тоже невтерпеж сделалось – вон как ерзает. Ведь не меньше пяти суток минуло, как они простились с веселыми воротынскими красавицами.

– Да чего ж кони все стоят да стоят? Не случилось ли чего? Надо бы поглядеть, – вымолвил Десмонд. И придвинулся к полости, закрывавшей вход.

– Эй, там метель! Шубу накинь! – прикрикнул многоопытный русский.

Англичанин отмахнулся было, однако все же сгреб в охапку медвежью шубу и вывалился наружу, в белое снежное круженье. Следом выбрался и Олег. Ветер, а также новости, сообщенные кучером, вмиг выбили из его мыслей и тела всякую похоть.

Возок стоял на обрывистом берегу Басурманки – так звалась неширокая речушка с таким быстрым течением, что его не смог остановить даже мороз. Басурманка бежала, курилась в высоких берегах, и покосившийся мосток оледенел до того, что сделался скользким, непроезжим горбом, повести на который тройку с осадистым возком мог только сумасшедший.

Кучер Клим, степенный осторожный мужик, приложил все усилия, чтобы уговорить барина не кидаться на мост очертя голову. Молодой граф поартачился было, доказывая, что можно двух пристяжных выпрячь и перевести на другой берег, а мост одолеть на одном кореннике. Однако вскоре уразумел всю глупость своего предложения.

– Ну? – спросил уныло кучера. – В объезд, что ли?

Клим со вздохом кивнул. Объезд означал еще часов пять пути. Дай бог, ежели к утру доберутся до Чердынцева. Теперь уж, наверное, полночь…

– А где же мой кузен? – встрепенулся молодой барин.

Клим досадливо сдвинул шапку на затылок. Мало того, что у иноземца целых четыре имени: Кузен, Милорд, Мистер и Десмонд, так он еще и запропастился куда-то!

– Отошел небось по нужде, – буркнул кучер, безнадежно оглядывая окрест.

Белая мгла вокруг – и ничего больше: ни земли, ни неба, ни чужеземца с четырьмя именами. Пропал он! Как есть пропал!