Араго с надеждой всматривался в милое испуганное личико модистки. Восемнадцать лет назад, в 1814 году, той девочке, которая спасла ему жизнь, было шесть или семь лет. У модистки каштановые волосы и темные глаза, то и дело заплывающие слезами: видимо, боится, что за опоздание ее ждет нагоняй от графини. Та девочка тоже плакала, дрожа от жалости и страха и убирая с лица растрепанные кудрявые пряди, глядя на Державина. Рядом топтался Тибо, который старался выглядеть молодцом…
Араго тяжело вздохнул.
Он не помнил, какого цвета были глаза и волосы его спасительницы. Казалось, никогда не забудет эту чумазую мордашку, но нет, забыл! Помнил только имя. Имя мальчишки тоже помнил.
Фрази и Тибо – вот как их звали.
Фрази!..
Неужели это она? Неужели она?!
Нет, не может быть. Модистка совсем юная. А Фрази сейчас должно быть лет двадцать пять, не меньше.
– Да где же ее сиятельство?! – взволнованно воскликнула девушка, и внезапно с середины лестницы раздался голос Андзи:
– Да ее шиятельство, наверное, в будуаре ваш поджидает. Вон туда пройдите, – она махнула в сторону комнаты, где бывшие инсургенты несколько минут назад лелеяли свой польский гонор. – Анфиладою[68] идите, второй апартамент – это и ешть будуар.
– Ой, сначала надо платье с крыльца забрать! – спохватилась модистка и побежала вниз по лестнице.
Андзя, видимо, сообразив, что сейчас раскроются ее проделки с колокольчиком, скинула сабо, схватила их в охапку и ринулась следом, приговаривая:
– Погодите, погодите, мамжель, отопру!
Широкоплечий поляк тоже заспешил, прыгая через ступеньки, и мигом обогнал обеих.
«Попалась Андзя! – усмехнулся Араго. – Однако где же все-таки я видел этого человека?..»
– Але, панове[69], наверняка наша кава уже простыла, – воскликнул кто-то, и теперь уже все гости помчались вниз, словно умирали от жажды и голода. Впереди бежали паны, предоставив дамам осторожно спускаться в своих шелковых бальных башмачках по скользким ступенькам.
Араго сделал шаг назад, решив воспользоваться случаем и незаметно проскользнуть в будуар графини, прежде чем модистка принесет туда новый наряд. По его расчетам, в запасе было минут пять. Он не оставил надежды затеять интрижку с прекрасной Стефанией, а момент внезапности может обеспечить успех свидания. Ничего особенного добиться времени не хватит, но поцелуй можно успеть сорвать, если повезет! Араго не раз убеждался на собственном опыте, что первый поцелуй – залог немалого успеха. А то, что польская красавица графиня, безусловно, опасна, можно сказать, враг, придавало ситуации не только особую пикантность, но и побуждало к решительным действиям.
«Без страдания ничего хорошего не получишь!» – лицемерно вздохнул наш герой и уже сделал было первый шаг к «страданиям», как вдруг…
– Кто вы и как сюда попали, мсье? – раздался вдруг вкрадчивый голосок, и Араго, обернувшись, увидел рядом ту самую даму в розовом, которая так нелицеприятно отозвалась о хозяйке. Фружа – кажется, так называли ее приятельницы? – Я вас раньше здесь никогда не видела!
– Меня зовут Жан-Пьер Араго, я… – начал было рекомендоваться Араго, но Фружа перебила его:
– Ах да, вы редактор «Бульвардье»! Значит, Стефка и вас уловила в свои сети? – хохотнула Фружа. – Положительно, она собирает коллекцию из журналистов!
– Собирает коллекцию из журналистов? Вы видели в этом доме так много нашего брата? – улыбнулся Араго.
– Конечно, – задорно кивнула Фружа. – Я ведь частенько здесь бываю. И знаю всех гостей моей кузины Стефании.
– Графиня – ваша кузина? Но вы говорите по-французски, как француженка, совершенно без акцента, мадемуазель… – с улыбкой проговорил Араго и вопросительно умолк.
– Мадам Ревиаль, – уточнила его собеседница. – Эуфросина Ревиаль.
Араго искренне надеялся, что при звуке этого имени на его лице ничего не отразилось. Эуфросина – это у поляков то же самое, что по-русски Евфросиния, а по-французски – Эфрази… Фружа – то же самое, что Фрази!
А вдруг?..
– На самом деле наше родство со Стефкой очень отдаленное, но мы называем друг друга кузинами, это гораздо удобней, чем всем и каждому объяснять, – продолжала болтать мадам Ревиаль. Потом она обворожительно улыбнулась и добавила вкрадчиво: – Кстати, хорош не только мой французский, но и русский…
– Я слышал, угнетатели из России принуждали жителей бывшего Царства Польского непременно изучать свой язык, – посочувствовал Араго, для которого не было секретом, что почти все представители «великой эмиграции» говорили по-русски. Впрочем, они стыдились этого в той же степени, в какой гордились знанием французского!
– Ах, Матка Боска![70] – хохотнула Фружа… пардон, мадам Эуфросина Ревиаль. – Я ни дня не жила в Польше, уж не знаю, к сожалению или к счастью. Я родилась в Париже! Моя мать – француженка, отец – поляк; некоторое время он служил в посольстве Российской империи, отсюда мои знания языка.
Фрази была уверена, что ее отец – француз, а не поляк. Но мать была русская!
Не она. Не она!
Только имя такое же.
А если Араго что-то забыл, что-то перепутал? Или Фрази ошибалась? Или нарочно врет сейчас, отводит глаза? Или просто боится признаться, что ее отец был русский?
– Отец несколько лет служил при князе Куракине, – продолжала лопотать мадам Ревиаль. – Вы, конечно, слышали о его расточительности, поражающей воображение?
Служил при князе Куракине?..
Перед глазами так и встал покосившийся крест на могиле Дмитрия Видова с датой смерти: ноябрь 1808 года.
Но князь Куракин появился в Париже в качестве российского посла только в октябре 1808 года. Дмитрий Видов никак не мог успеть послужить при нем «несколько лет»!
Значит, Видов не был отцом мадам Ревиаль. Значит, это не Фрази.
– Мсье журналист, вы, кажется, уснули? – прервал его мысли голос мадам Ревиаль. – Вы слышали о мсье Куракине и его расточительных привычках?
– Помилуйте! – развел руками Араго. – Юность моя прошла далеко от Парижа – в провинциальном бургундском Тоннере! И хоть там некогда появился на свет знаменитый шевалье д’Эон[71], это было последним выдающимся событием истории моего родного города. Туда вообще никакие светские новости не доходили!
Конечно, Араго лукавил, а точнее выразиться, отъявленно врал. Юность его прошла вовсе не в заброшенном Тоннере, а о князе Куракине он был довольно наслышан от Поццо ди Борго, даже читывал донесения князя о неизбежности войны Франции и России: «Лучшая система этой войны, по моему мнению, – это избегать генерального сражения и, сколько возможно, следовать примеру малой войны, применяемой против французов в Испании[72], и стараться затруднениями в подвозе припасов расстроить те огромные массы, с какими идут они на нас». Уже в декабре 1811 года, отправляя доклад канцлеру Румянцеву, который в пору Наполеоновских войн занимал пост министра иностранных дел России, Куракин призывал: «Не время уже нам манить себя пустой надеждой, но наступает уже для нас то время, чтобы с мужеством и непоколебимой твердостью достояние и целость настоящих границ России защитить». До последнего дня своего пребывания во Франции князь Куракин пытался уладить отношения между двумя странами и покинул Париж уже после начавшегося вторжения Наполеона в Россию.
Да, Араго вполне мог бы много интересного порассказать мадам Ревиаль, однако он повторил свой недоумевающий жест и с невинным выражением воскликнул:
– Сами посудите, каким же образом я в Тоннере мог слышать о князе Куракине и его расточительности?!
– Ну мало ли, – пожала прелестными пышными плечиками мадам Ревиаль, играя своими хорошенькими янтарными глазками. – Не в Тоннере, так позже, в Париже…
Араго, который, само собой разумеется, умел отлично играть в подобные игры, ответил столь же шаловливым взглядом, стараясь замаскировать овладевшее им беспокойство.
Что за странный разговор… На что Фружа намекает?
Впрочем, он тут же получил ответ:
– Вы журналист, вы со многими общаетесь – могли и с русскими начать водиться. Вы ведь слывете русофилом! Имя нынешнего посла Российской империи вам наверняка известно. Это какой-то корсиканец.
– Неужто Наполеон Бонапарт? – съехидничал Араго.
Мадам Ревиаль сверкнула лукавыми янтарными глазами:
– Да вы шутник, сударь! Неужто не знаете, кто нынешний посол?
– Конечно знаю, – с таинственным видом прошептал Араго. – Это граф Шарль Андре Поццо ди Борго. А также мне известно, что Великобританию в Париже представляет сэр Чарльз Стюарт, барон де Ротсей, Австрию – герр Франц фон Тугут, Испанию – сеньор Хосе Гутьеррес де ла Конча, Америку – мистер Эдвард Ливингстон, Пруссию – герр Генрих Александр фон Арним… Конечно, лично я с этими господами не знаком, но имена их знаю: ведь я по долгу службы читаю государственные бюллетени.
– Однако к русским, – задумчиво проговорила мадам Ревиаль, – к русским вы особые симпатии испытываете, если судить по вашим статьям… Даже поэтов русских печатаете в очень недурных переводах. Пушкин ваш любимчик, кажется? Видела, видела недавно у вас в «Бульвардье» его стихотворение «Une matinée d’hiver». Как это там… «Hier, t’en souviens-tu? c’éait la chasse-neige…»[73] Мне очень понравилось, право!
– Да неужели вы читаете газеты? – с искренним изумлением вопросил Араго, хотя ему очень хотелось съехидничать и спросить: «Да неужели вы умеете читать?!» Ну да, вид у хорошенькой мадам Ревиаль был самый что ни на есть легкомысленный!
– Да, вообразите, – хихикнула мадам Ревиаль. – Я читаю множество газет и даже хочу попробовать себя в журналистике, чтобы отвлечься от моей печальной участи. Видите ли, мой супруг скончался… – Тут она перехватила взгляд, который Араго устремил на ее розовое платье, и добавила, легкомысленно передернув плечами: – О, это случилось уже пять лет назад, так что не трудитесь выражать соболезнования. Я вышла за него совсем юной! И боюсь, что моя молодость минует бестолково и бессмысленно, если я чем-нибудь не развлекусь.
– А почему это обязательно должна быть журналистика? – глянул вприщур Араго.
О проекте
О подписке