© Арсеньева Е., 2015

© ООО «Издательство «Эксмо», 2015

Из одного старого письма

Зоенька, ты извини, что пишу тебе о таком печальном… Наверное, тебе уже сообщили про Петра. Я не могу заставить себя прийти к вам – чувствую себя ужасно виноватым, хотя в чем я виноват? Ни в чем. Только в том, что остался жив, а он погиб. Но он мне сказал, что выйдет вокруг дома побродить, а зачем его за околицу понесло, даже не знаю. Может быть, услышал волчий вой и пошел посмотреть? Этот вой одна бабка тоже слышала, да ушам не поверила, потому что уже лет пять, как из этих мест все волки ушли. Ну, видать, один обратно приперся. Он зашел с подветренной стороны, Петр его даже не слышал. Волк подкрался – и прыгнул ему на спину. Перегрыз шею – и убежал, тела не тронул. Может быть, его что-то спугнуло.

Утром я спохватился, что Петра нет, пошел искать, а его уже пастух нашел, который проходил мимо со стадом. Там вокруг тела отпечатки коровьих копыт, коровы все другие следы затоптали. Хотя кто стал бы искать по следам этого волка?..

Милиционеры тоже толком не искали. Да все и так ясно…

Помню, я так обрадовался, когда Петя решил со мной поехать, помогать мне в деле с наследством. Да чтоб он сгорел, этот бабкин домишко, если я из-за него такого друга потерял, такого верного друга и дорогого мне человека!

Зоенька, не обижайся, что не прихожу. С гибелью Петра что-то во мне сломалось, я сам не свой, все время чего-то боюсь, все время чудится, будто кто-то сзади подкрадывается. Плюнул я на это наследство, пусть дом забирает сестрица, век бы ее не видать!

Все говорят, что мне надо к невропатологу обратиться, что у меня теперь мания преследования развивается, если я все время оглядываюсь и даже в городе, на улице, жду, что на меня волк прыгнет.

Может, и обращусь, и даже не к невропатологу, а к психиатру.

Надеюсь, все же с силами соберусь и приду тебя с ребятишками навестить, только как я вам в глаза смотреть буду, даже не знаю: я‑то жив, а Петр – нет…

Держись, Зоенька! Остаюсь твоим другом навсегда – Василий.

5 августа 1982 г.

* * *

Стоял поздний осенний вечер. Вихрями, с шуршанием носилась опавшая листва… потом ветер стихал так же неожиданно, как поднимался, и ненадолго воцарялись тишина и обманчивое умиротворяющее тепло. Тонко пахло надвигающимся дождем, еще далекими, но неизбежными заморозками, увяданием цветов, травы и листьев, немножко дымком – словом, всем тем, что составляет суть раннего октября.

Молодая женщина вышла из автобуса и медленно направилась к перекрестку, наслаждаясь этим тихим вечером. Она машинально перешагнула крышку канализационного люка, который по непонятной причине располагался как раз посередине тротуара, и с отвращением сморщила нос: оттуда остро несло газом.

Этот запах был таким же чужим среди осенних тонких ароматов, как грубая брань среди фортепьянных пассажей.

Женщина, задержав дыхание, пробежала вперед и с наслаждением сделала глубокий вдох, очищая легкие от вони. Пошла было дальше, но тотчас остановилась и растерянно оглянулась.

Улица была безлюдна, однако совсем недалеко, за кромкой сырой травы и нескольких полуоблетевших деревьев, стояли дома. Напротив, через дорогу, находились другие дома, а среди них и тот, где она с недавних пор снимала квартиру. Вечер переходил в ночь, почти все окна были уже темные. Люди ложились спать.

Женщине, которая шла с остановки, тоже хотелось спать, но запах газа, доносившийся из канализационного колодца, все же не давал покоя.

Она сунула нос в тонкий шелковый шарф и, осторожно дыша, вернулась к колодцу. Постояла, разглядывая крышку.

Обычная чугунная или какая-то там крышка. На ней буквы ГТС.

«Газовая тротуарная служба, – попыталась расшифровать женщина это буквосочетание. – Нет, скорее, территориальная! Газовая территориальная служба. Да без разницы, главное, что газовая».

В самом деле, смысл аббревиатуры значения не имел. Столько говорят и пишут о несчастных случаях, которые происходят из-за утечки газа!

Надо позвонить в аварийную.

Женщина отошла от колодца, отдышалась, достала мобильный телефон и набрала номер 04. Ответом ей была тишина. Набрала еще раз, опять послушала тишину и растерянно оглянулась.

Не сказать, что ей очень уж часто приходилось набирать номера экстренных служб, поэтому она совершенно не была уверена, что эти номера не изменились за то время, пока она не испытывала в них надобности. И, главное, улица совершенно пуста, спросить не у кого!

Хотя почему не у кого? Есть у кого!

Она сильно нажала на кнопку с цифрой 2. Функция быстрого набора мигом соединила ее с самым главным номером в ее жизни – телефоном родителей.

Отец наверняка знает, как надо звонить. Он вообще все знает.

– Алло? – послышался мужской голос.

– Папа Саша, привет, – сказала женщина.

– А, Лидочек! – ласково отозвался мужчина. – Ты уже дома? Как вечеринка? Что-то рано ты ушла…

– Да ужас, – вздохнула Лидочек… гораздо чаще, впрочем, ее называли Лидией. – Я в редакции эту вечеринку такими красками расписала, мне все во главе с главным обзавидовались: как же, в «Райский сад» идем… Ну и что? Не ходила я на эти встречи выпускников и больше не пойду. Нет, ночные клубы не для меня. Эта музыка шизофреническая, эти жуткие коктейли какие-то химические… Наши там до утра намерены гужеваться, а я ушла. Слушай, папа Саша, ты не знаешь, как аварийную Горгаза вызывать?

– 040, – последовал ответ. – А что случилось?

– Да тут из канализационного люка газом пахнет. Я должна позвонить в аварийку.

– Должна, – повторил отец. – Ох уж мне это чувство долга! Может, я сам позвоню?

– Ты же не знаешь, где именно это находится, – возразила Лидия. – Как объяснишь, куда ехать? Я сама.

– Ну давай, – согласился отец. – Потом перезвонишь, расскажешь, как и что, ладно?

– Конечно, – ответила Лидия, нажала на сброс, зевнула – спать хотелось все сильнее! – и набрала 040.

Сначала чей-то голос с электронной любезностью предупредил ее, что – в целях улучшения качества обслуживания! – все разговоры записываются. Потом, после череды гудков, все же ответила диспетчер, которой, судя по голосу, очень хотелось спать. Может быть, она уже даже прилегла на каком-нибудь там служебном диванчике, а тут Лидия с ее канализационным люком с надписью ГТС, из которого газом несет…

– ГТС – это Городская телефонная сеть, – неприветливо сообщила диспетчер. – Каким образом оттуда газом может пахнуть?!

– Не знаю, – честно призналась Лидия. – Но пахнет.

– Вам не померещилось? – спросила диспетчер безнадежно.

– Совершенно нет, – с максимальной убедительностью ответила Лидия.

– Ладно, – подавила тоскливый вздох, а может, столь же тоскливый зевок диспетчер. – Приедет бригада. Где этот люк находится?

Лидия рассказала. Потом диспетчер спросила ее имя, фамилию, адрес и телефон. Услышав фамилию, недоуменно фыркнула, как, впрочем, и все, кто впервые слышал фамилию Лидии, и строго предупредила:

– Вы должны оставаться на месте обнаружения запаха до прибытия наших работников и следить, чтобы никто не курил вблизи.

– Как это – оставаться? – удивилась Лидия. – Зачем? В такую позднотищу? А если газ взорвется?

– Там ничего не может взорваться, потому что из колодца ГТС газом вообще не может пахнуть, – успокоила диспетчер.

– Ладно, если вы так в этом уверены, зачем мне караулить? – ехидно спросила Лидия. – И зачем ждать аварийку?

– Затем, что вызов поступил, – ответила диспетчер угрюмо, и Лидия вспомнила, что в целях улучшения качества обслуживания… и все такое.

– Имейте в виду, – предупредила очень строго диспетчер, – если вы не дождетесь нашей машины, это повлечет для вас административную, а возможно, и уголовную ответственность.

– А если произойдет взрыв, пока я тут ждать буду? – снова затревожилась Лидия.

– Не произойдет, – вынесла приговор диспетчер и отключилась.

Лидия с тяжким вздохом поплелась обратно, на «место обнаружения запаха», отчаянно желая, с одной стороны, чтобы там больше ничем не пахло, потому что тогда можно будет идти спать, перезвонив аварийщикам и извинившись, а с другой – столь же отчаянно желая, чтобы запах имел место быть, чтобы ей ничего не показалось.

Она терпеть не могла, когда ей что-нибудь казалось. Как правило, казалась полная ерунда, а случаи не ерунды были столь редки, что относиться к ним всерьез совершенно не следовало.

Из колодца несло газом по-прежнему, но Лидия себе уже не верила. Очень захотелось, чтобы сейчас тут оказался какой-нибудь случайный прохожий, который мог бы стать, так сказать, независимым экспертом.

Она огляделась, но вокруг царило полное безлюдье.

Лидия зябко поежилась. На ней легкое платье, короткий плащик, ноги в этих тонких коготках практически голые. И она так устала от каблуков! Почему эта история не могла случиться в любой другой вечер, когда Лидия была бы одета в куртку, джинсы или нормальную длинную юбку?

Где бы встать, чтобы не так дуло, газом не несло – и чтобы аварийщики ее сразу заметили? А то приедут, никого не увидят – и уберутся восвояси, а Лидия так и будет тут торчать до морковкина заговенья.

Зазвонил телефон. Папа Саша спрашивал, как дела и дома ли она.

Лидия, понятное дело, уверила, что дома. Зачем его волновать? Лидия считала, что с отчимом ей (а маме с мужем) сказочно повезло, а потому берегла папу Сашу изо всех сил – особенно после инфаркта, который случился у него в прошлом году и после которого он наконец снизошел к мольбам жены и ушел с работы. Конечно, ужасно скучал и то писал мемуары, то ходил на рыбалку, то совершал неспешные пробежки по утрам, то делал ремонт в квартире, то перестраивал дачу, – но, во всяком случае, не надрывал так сердце и нервы, как бывало раньше.

Соврав во спасение, Лидия смирилась с судьбой, отошла от вонючего колодца на некоторое расстояние, повернулась спиной к ветру, закинула голову и от нечего делать уставилась в небеса.

Из писем В. Маршевой в редакцию журнала «Непознанное»

Волчья усадьба

Моя баба Катя, деревенская знахарка, иногда рассказывала случаи из старых времен: так она называла пору своего детства и молодости.

Вот одна история.

Жила в их деревне одна умная девушка – бухгалтершей в правлении работала и очень любила книжки читать. Все время в библиотеку ходила. Звали ее Тоня. Книжки книжками, а лес она плохо знала. Пошла однажды по грибы да заблудилась. Ходила-ходила по лесам, измучилась вся. У нее ни воды, ни спичек. Уже стала сырые грибы жевать да иногда чахлую ягоду находила. А пила из лужиц.

Обессилела. Прилегла разок да и не может встать. Заснула. И чудится ей какая-то песня. Привстала – в самом деле напев протяжный слышен! Поднялась Тоня да и пошла по лесу в кромешной тьме. Вдруг видит впереди – огонечек мерцает. Ближе, ближе… и вот набрела она на большую усадьбу. В окне слабый свет. И вроде бы песня оттуда и доносится.

Тут взошла луна, и разглядела Тоня, что это старинный барский дом. До революции в наших местах много таких усадеб было, а потом, когда всех бар побили, дома их стояли и догнивали. Которые к проезжей дороге поближе, те разграблены были: случалось, даже ставни и рамы резные из них вынимали, а потом и стены растащили по кусочкам. А которые в глубине леса, те так и гнили бесхозно. Вот на такую усадьбу Тоня и набрела.

Большой сад кругом. С яблонь падают яблоки переспелые. Тоня голодная – кинулась она яблочки подбирать. А они прямо в руках у нее распадаются, в прах-тлен обращаются… Страшно ей, а все же идет к единственному освещенному окошку. И чем ближе, тем громче песня слышна, да только слов не разобрать. Вроде как один мотив поют – без слов.

Добралась Тоня до окошка, глянула в него – и остолбенела. Видит большую столовую, всю по-старинному разубранную. Углы паутиной затянуты, грязь кругом, а все же видно, что под этими темными портретами, за этим дубовым столом богатые люди некогда сиживали. А теперь за ним волки сидят! На стульях, как люди! Фарфоровые тарелки перед ними стоят, серебряные вилки и ножи лежат. На тарелках кости обглоданные. А волки все грустно-грустно воют – тихонько, заунывно, – и глаза у всех закрыты.

Вот что за песня Тоне почудилась! Это она волчий вой за песню приняла!

Испугалась, хотела уйти потихоньку, а оторваться не может. Глядит да глядит, слушает да слушает…

Воют, воют волки с закрытыми глазами, только одна волчица сидит и глядит в какую-то тетрадку. Как будто читает! Читает, а по морде слезы текут…

Вдруг волчица повела глазами – и Тоню через окошко увидела. Да как зарычит! Тут все волки разом глаза открыли и на Тоню уставились.

Она бежать! Сначала во всю прыть кинулась, да какие у нее силы? Ноги подгибаются. Плетется уже. Оглянется – а неподалеку волчьи глаза сверкают. Волки за ней след в след идут, но не нападают, не набрасываются, а смотрят, смотрят…

Наконец упала Тоня и стала с жизнью прощаться. По всему, грядет смерть неминучая!

Волки совсем близко подошли. Глядят на Тоню, зубами за одежду трогают, в лицо дышат. Она со страху-то и обмерла. А потом очнулась… на своей койке, в своей избе. Как туда попала, не знает, не помнит ничего. Посмотрела, а под подушкой та самая тетрадка спрятана, которую волчица читала. Кто ее туда положил?!

Открыла она тетрадку – а там ни слова нет, одни чистые листочки.

А ночью снится ей, будто приходит к ней волчица и воет: «Верни мне тетрадку мою, не то худо будет!»

Ну, думает Тоня, дело нечисто, надо в милицию пойти.

Собралась, да так и не пошла – на другой день нашли бедную бухгалтершу с перегрызенным горлом.

РЕЗОЛЮЦИЯ ГЛАВНОГО РЕДАКТОРА:

Ну и про что это? В чем изюминка? Весьма беспомощно!

В корзину!

Из одного старого дневника

Сегодня я чувствую себя лучше. Гораздо лучше! Настолько, что даже нашла в себе силы вернуться к этому дневнику – моему единственному другу после смерти родителей. Не могу передать, как я была рада, когда мой спаситель, мой добрый хозяин сообщил мне, что на месте постигшего меня ужаса валялся мой баул. Баул принесли, и я нашла в нем этот дневник…

Конечно, мои пожитки показались грабителям слишком жалкими, чтобы на них польститься, – по сравнению с тем, что они отняли у господина Великанова. И зачем бы им понадобилась тетрадка в простеньком кожаном переплете, лежавшая среди каких-то обносков, какой им интерес в чтении моих наивных бесед с собственной персоной, слезливых воспоминаний о прошлой, счастливой жизни с маменькой и папенькой, не менее слезливых сетований на нынешнее мое бытие – и чуть более радужных упований на будущее? Вряд ли эти омерзительные твари, убившие господина Великанова, взялись бы читать описание дороги из Санкт-Петербурга в Нижний Новгород, а также мои благодарственные молитвы Господу Богу, так резко изменившему мою несчастную судьбу.

В самом деле, могла ли бедная девица, получившая всего лишь домашнее (пусть и недурное!) образование, ни дня не работавшая, а значит, не имеющая никаких рекомендаций, рассчитывать на такую удачу! Как же благодарила я своего покойного батюшку, который настоял на том, чтобы я выучила английский язык! В обществе нашем считалось непременным знать по-французски и по-немецки совершенно, остальные языки в счет не шли. Но отец, который некоторое время служил лакеем в английском посольстве в Санкт-Петербурге, полюбил этот язык, сам на диво быстро его выучил и занимался моим обучением. Он вынужден был оставить службу из-за чахотки, которая вскоре свела его в могилу. Лежа в постели, он находил необычайное утешение в том, что кто-то может говорить с ним на языке Шекспира. Отец страстно любил сочинения Шекспира, и не случайно его предсмертными словами были последние слова умирающего Гамлета: «The rest is silence» – «Дальше тишина»…

Матушка моя ненадолго пережила обожаемого супруга. Перед тем как испустить последний вздох, она взяла с меня клятву во что бы то ни стало покинуть Петербург и этот «склеп», как она называла наши мрачные, убогие, сырые комнаты с окнами вровень с мостовой, – покинуть все это и уехать куда-нибудь в деревню, где меня не поймает «ведьма-чахотка», как она называла эту ужасную болезнь.

Уехать в деревню… В какую, о боже мой?! Сколь легко было мне дать клятву бедной умирающей – и столь непросто оказалось исполнить ее! Я понимала, что единственное для меня средство покинуть этот город – устроиться гувернанткой в каком-нибудь добросердечном помещичьем семействе. Я искала такое место, я исправно ходила в агентства по найму, без устали читала все объявления, какие только печатались, сама давала их в «Санкт-Петербургские ведомости», тратя на это остатки моего скудного наследства… Но все было напрасно, и я уже приготовилась вскоре последовать за моими родителями, как вдруг однажды в моем жалком обиталище появился Корней Петрович Великанов.

Редко мне приходилось встречать людей, которые меньше оправдывали бы свою фамилию, чем этот человек! Он оказался чрезвычайно мал ростом и столь тщедушен, что, чудилось, мог быть унесенным легким порывом ветерка.

Увидев меня и узнав мою фамилию, господин Великанов остолбенел. Оказывается, в прежние времена он знавал моего отца, был другом его детства и даже оказался обязан ему жизнью! Еще мальчишками шли они как-то ранней весной через Неву, и один из них провалился в полынью. Второй лег плашмя на лед и держал приятеля за руки, чтобы тот не канул на дно, при этом крича во весь голос и зовя на помощь. Набежали добрые люди, вытащили утопавшего, увели мальчишек в безопасное место, обогрели… Спасителем был мой отец, а утопавшим – его приятель, которого тогда звали просто Корнейка. Потом жизнь, как это часто бывает, развела друзей, и господин Великанов ничего не знал о судьбе моего отца. Он был удручен известием о его смерти и радовался, что имеет возможность помочь дочери своего друга и спасителя.

Господин Великанов был страховым агентом.

Я совершенно не понимала, что сие означает, однако Корней Петрович очень доходчиво объяснил мне суть страхования – во время нашего совместно с ним путешествия у нас было очень много времени на разговоры.

Предположим, человек опасается за судьбу некоей своей собственности или самой жизни. Он может заключить соглашение со страхователями, которые обязуются возместить ему стоимость той собственности – или передать определенную сумму его наследникам в случае его безвременной кончины. Правда, сей человек должен регулярно платить взносы, как правило, весьма изрядные. Все эти соглашения со страховыми обществами заключают страховые агенты.

А теперь о том, почему мы пустились в путь.

Разумеется, господин Великанов явился ко мне не для того, чтобы уговорить застраховать мои убогие пожитки или не менее убогое существование. Он пришел, чтобы сообщить новость, для меня более чем приятную!

Один из его клиентов – нижегородский помещик Чужанин, владелец имения Заярское, – искал английскую учительницу для своего племянника. Он попросил помочь в этом господина Великанова, с которым состоял в постоянной переписке по страховым делам. Однако выполнить сию просьбу оказалось тяжеленько! Ни одна из англичанок, которых немало подвизалось в Санкт-Петербурге, совершенно не желала ехать в такой медвежий угол, как Заярское, находившееся в шестидесяти верстах от Нижнего Новгорода.

Русские гувернантки с хорошими рекомендациями тоже искали более теплые места, да и весьма немногие из них могли бы обучать ребенка английскому языку достаточно хорошо. И только я, сирота, без семьи, без покровителей, без друзей, без денег, мечтающая о совершенной перемене жизни и отъезде из столицы, приняла это предложение с восторгом.

Получив мое согласие, господин Великанов очень обрадовался и ссудил меня некоторой суммой, чтобы я могла взять место в дилижансе. Между Петербургом и Москвой дилижансы уже лет двадцать как ходили, можно было доехать даже до Риги и до Варшавы, однако между столицей и Нижним Новгородом они начали ежедневно курсировать не столь давно. От Нижнего до Заярского мне предстояло добираться с каким-нибудь наемным возчиком.